Самоэпитафия расстрелянного поэта

Я осужден, расстрелян – и забыт.
И надо "мной" (отличия скупые!)
Больная ива листьями скорбит,
Роняя в пыль их слезы голубые.

Я пел слегка. Я думать не спешил
О суете и сути мирозданья.
Я просто пел. Да, только пел и жил
Без лишних слов и без предначертанья.

В чем был не прав, в чем истина была.
Куда плыла с ветрами каравелла –
Я не узнал, и жизнь моя прошла,
Не заслужив предсмертного расстрела.

Я не любил трибун и площадей,
Огня речей и дыма прокламаций,
Но я любил природу и людей,
И знал, что я – люблю не для оваций.

И в чем-то я был все же не таков,
Мой слабый голос в чем-то был отступен,
Когда в кругу сановных языков
Меня толкли… Толкли, как воду в ступе.

Я сохранил свой маленький престиж:
Не говорить того, что не хотелось…
Увы, в стране, где повелитель рыж –
И седина неслыханная смелость.

И Черный Взвод, в рассветной полумгле,
Навел стволы… И в ужасе и боли
Я заскользил к распахнутой земле,
Сжимая крик последним спазмом воли.

Но в этот миг – последний на земле –
Я не познал свободы всепрощенья.
И умер не в смирении, а в зле
К меня убившим и к себе – в презренье.

Что ни одно из тех угрюмых рыл
Не раздавил – а мог! – хотя бы словом.
Да что слова… Что просто не убил
(Да – не убил!) хоть одного – такого…

Теперь я мертв и знаю – что к чему,
Свободный дух, вне времени и места.
И пусть не весь, быть может, одному
Мне дан ответ, но главное – известно.

Я пел, как мог. И чем ни воздадут
Мне там, на том – заказанном мне свете:
Я заслужил мой маленький салют,
Мой Черный Взвод, стрелявший на рассвете.