Оскар уайльд vita nuova

1
Стоял у моря я. Бесплодно жгла волна
Мне брызгами лицо и волосы кропила;
Рдел запад, и была агония длинна
Сгорающего дня, и ужасом сквозило;

Кричали чайки, их всё к берегу сносило.
“Увы! – вскричал и я. – Ужели жизнь больна?
Я плода ждал – она его не подарила,
В полях её сухих – ни искорки зерна!”

И сеть мою, всю в дырах – жалкое добро! –
Я распахнул и вновь, безудержно рискуя,
Швырнул глухим волнам. Концом грозила даль.

И вдруг – какой восторг! – увидел серебро
Прекрасных белых рук подъятых – и, ликуя,
Забыл все боли дня и прошлого печаль.

2
Стоял у моря я. Бесцельно волны жгли
Мне щёки брызгами, намокла голова.
Вечерняя заря ещё была жива;
Выл ветер, и огни багровые цвели.

Стенанья чаек я ловил с сырой земли.
“Увы! – сказал себе. – Боль эта не нова.
Вся жизнь моя – полей иссохшая канва,
Ни дерево, ни злак на ней не проросли!”

Я не латал души – лилась моя тоска
Из дыр – о, сколько их, бросая в море сеть,
Увидел я!.. Но ждать решился до конца.

И вот – узрел! Мой бог! – ко мне издалека
Вдруг протянулись нити серебра – стереть
Мрак прошлого и муки с моего лица.

3
Я ждал у моря чудной жатвы, но наплывы
Холодных волн, зажжённых уходящим днём,
Мне горстью жалких брызг унизили порывы;
Тлел запад; ветер пел о дне пережитом,

И были крики птиц злы и нетерпеливы.
“Увы! – воскликнул я. – Всю жизнь я болен сном
О Том, дающем плод и золотым зерном
Покрыть способном эти немощные нивы!”

В разрывы воли хлынул свет со всех путей.
Последняя мечта! Мы разлучимся вскоре…
И вот остатки снов я с плачем бросил в море.

Но что увидел я! – Серебряных детей
Предвечной славы, восстающих из сетей,
И в играх с ними позабыл былое горе.

4
Я раз задумался на влажном берегу.
К лицу и волосам пристала пыль морская;
Огнями рябь волны кровавил, умирая,
Печальный день; мёл ветер пенную дугу.

Я чаек нежный крик в сознанье берегу.
“Увы! – я плакался тогда. – Ты мне чужая,
Равнина бледная, бесплодная, сырая,
Куда я зёрна уронил – и не могу

Найти ростков!” И от истерзанной груди
Я отшвырнул осиротевшее желанье,
И море к ранам подошло. То был финал!

Я был в отчаянье, я видел впереди…
Но что увидел я! Иконок колыханье,
Грядущий рай – и память боли потерял.

5
Я как-то раз стоял над пустошью морской,
Насквозь промокший, изувеченный тоской;
День догорал, терзая мукой протяжённой
Мои глаза, и ветер выл, как прокажённый.

Наперебой глумились чайки надо мной,
И жизнь казалась мне равниною больной.
Я восклицал: “Увы!” – и плакал, убеждённый,
Что не дождусь плодов от нивы измождённой.

Я отвернулся от земли, её обидев,
И ужаснулся, сети старые увидев,
Но всё ж забросил их… И на исходе дня

Взошло виденье! Над водой с чудесной силой
Обрисовался отпрыск рая среброкрылый
И муки прошлого отринул от меня.

6
Стоял у моря я – без сил, без перспектив,
В вине летучих брызг топя свои печали;
Пурпурные костры на западе пылали,
И ветра был уныл и сер речитатив;

А чайки осаждали с криками залив.
“Увы! – воскликнул я. – В пожизненной опале
Мне не взрастить плода, зерно взойдёт едва ли
На горькой черноте измучившихся нив!”

И сети рваные я с болью развернул,
В последний раз их – воплощённое бессилье –
Метнул, и море об исходе умолял.

Но… боже, что это! Я вижу, я уснул?
Над бездной мук засеребрились руки, крылья,
Кошмары прошлого размыл чудесный вал!

7
Стоял я над разливом выморочных вод.
Безумица волна без устали крестила
Мой бледный лоб; огнями небо возвестило
Кончину дня; носились чайки взад-вперёд,

И ветер всхлипывал безудержно-уныло.
“Увы! – воскликнул я. – Каких ещё высот
Достигнет боль моя! Неужто не взойдёт
Ни зёрнышка в полях, что мука бороздила!”

Зияла сеть моя десятками прорех,
И жалким вызовом был мой бросок последний
Седому морю, грозно вздыбившему мех.

Но – вот оно! Нет пробуждения победней:
Я созерцал ростки божественных утех,
И призрак прошлого исчез, зари бесследней.


8
(Перевод-шутка)
Раз у моря вечернего юный Уайльд тосковал,
И лицо его томное сетью брызг украшалося;
Жёг закат свои мостики, и кровавые шалости
Тихо ветер оплакивал, ну, а Уайльд смаковал.

Наблюдая за чайками (грубоватый народ),
Он придумывал вывеску своему одиночеству;
Рисовались поля ему, что обобраны дочиста,
Скука, холод бесплодия и желаний разброд.

А потом ему вспомнились рыбаки загорелые
И ячейки звенящие их музейных сетей;
Промелькнули апостолы, словно туч ожерелие…

Ожирели вы, милый друг. Новых, новых путей!
Пусть поля зарастут травой, к дьяволу земледелие, –   
Лишь бы брызги летели и жёг закат лебедей…