***

нет ничего хрустальней хрусталя
этого воздуха в котором тополя
высажены, как спички и стрекозы
все передохли уже от передоза
холодной погоды, но как вид
вымирать еще не собирались. Спит

червь внутри ствола, до лета
а зимою зубки отточив
сей дуб изгрызть готов он до скелета
перечеркнут сей экспонат лучи
потом, а я пройдуся по дорожке
улыбнусь гниению природы
мне вслед похлюпает дождик
пытаясь у семян вызвать роды
тише всякой девушки ноги
расскинувшей, ждущей чада
может потом некрологи
напишут обоим. Запах
нынче стоит отвратительный
пахнет алчностью и испражнениями
взгляд из-за облаков мстительный
солнца, точно упражнение
в гипнозе здравого смысла
его тепиратуру чуюют
не руки или кожа, только числа
пока ошибкой их не продует
и они во всеобщей лихорадке
взбесятся, и за руку абракадабру
которую уже не привести к порядку
как несуразны волны вне карякуль 
приведут. деревья шепчут песенку
девочке тяжело больной
а черти в адик строят лесенку
жизнь обернута тюрьмой
больницы. И не видно ее слез
из-за капель налипших на стекло
не будет ей больше стрекоз
только чуточка осени и вечный покой
И память чужая занесет ее в скобки
не выпустит как рыбку
золотую из аквариума, где слезки
матери образуют водичку
Вся моя жизнь как талый снег
лежит у мостовой. Никто не растопит
Пингвины, летите ко мне
мня холод все равно в поту не утопит.
Этот стул последнее пристанище
для обстоятельства места и вопроса
где? Изо рта льется пустая таробарщина
как речь о пользе медного купороса.
Легкие лишь знают цену хрусталю
когда свет в нем отразившись
легкие просвечивает врачу
и тот поразившись
говорит что осталось недолго
и ждет моего печального выражения лица
а натыкается, как конница, на только
что возведенный замок подлеца
всю жизнь этой ниткой ожидания прошившего
а диагноз я с удовольствием сьем,
водкой, стаканом ограненной запивши,
и побледнею телом всем
под камнем. Обычным булдыжником
где ничего не напишут на память
потом проезжающие мимо лыжники
будут затыкать носы платками