Кризис-сити

      Упражнение на дыхание
               
Мигали на небе последние звёзды
и гасли светила, над нами чужие,
что хочешь ты, режущий лёгкие воздух,
возьми меня в кудри свои золотые,
скрути меня в кольца свои завитые,
но дай мне любви и какой-нибудь роздых.

Ну, нет уж: покуда в ракушечный домик
ты всажен, ты вложен, дыханием сбитым
на тысячных долях, искашленный хроник,
чьи хроники ночи комариком сытым,
бессонницей, тысячекратно открытым
окном, я тебе и судья, и законник.

Луну, словно блюдце, вращают спириты.
Явитесь мне, духи дыханий свободных...
Ну, нет уж: мы помним былые обиды,
мы буквами звёзд на страницах блокнотных
небес – записали когда-то свободных,
которые были довольны и сыты,

покуда ты сам их не сделал такими...
Какими?.. Дышать не способными боле.
Летать, где захочется, вместе с другими...
С какими?.. Которых так много на воле...
А в сердце колотится капелька боли.
Уже арлекин задыхается в гриме.

Практически слов не понять в диалоге.
Не ждут папуасы Миклухо-Маклая.
Рассвет освещает кусочек дороги.
Два Ангела ручкой махнут, пролетая.
Куда вы?.. Простите, работа такая.
Пора. С добрым утром! Вы живы в итоге...


(март 2001 года)


       Упражнение на тему Кризис сити (1)

Пальцы стали искать, но найти
это значит рубеж перейти,
это значит – добраться до края,
где, наверное, будет другая
сущность слов
и не этот
мотив.

Я привык напевать, бормотать
то, что минимум шесть или пять
лет – изводит, к чему я привязан,
тем привязан, что жизнью обязан,
ничего
не желая
менять.

Да и ты – наизусть каждый раз
знаешь весь небогатый запас
настроений, упрятанных вроде
карамелек – в обёртки мелодий,
или – боли
за мягкостью
фраз.

Пальцы ищут руки и тепла.
А находят обломок стекла.
А потом зарастают порезы.
А потом совпадают диезы,
и бемоли
сплетают
тела.

(март 2001 года)

Упражнение на хотение

Так захотелось, так захотелось,
как будто раньше – вообще не пелось,
как будто ещё никогда ни с кем
пульсом одним не стучал в виске;

так захотелось, так захотелось,
что тело само по себе разделось,
пошло искать, кого бы достать,
достало, стало слезу пускать,

стало нудить и капризничать стало,
потом (почему-то) на пол упало
и стало бить кулачками доски,
сбитые ради тонкой полоски

света в месте общего стыка;
вот тут-то и вышел к нему Владыка
Дырочек, Главный Хранитель Тайны,
на вид – не старый, но очень печальный;

вышел и говорит ему:
«Хватит тебе сидеть одному,
хватит, пора уже в дальние страны,
пора увидеть животных странных,

прижаться к животику гиппопотама;
слона, чей хобот есть Гаутама,
в смысле – Будда всего на свете;
зебру с полосками на жакете

потрогать пальчиком, ини - яни;
состроить рожицу обезьяне;
пора, они заждались, однако;
небесные знаки, Рак и Собака,

устали тебе посылать намёки:
то свет с Востока, то гул далёкий,
то деву рядышком на сиденье
трамвая, то просто  левые деньги;

пора, а то я к тебе остыну,
всё обесточу, блокнотик выну,
и в нём напротив тебя, дружочек,
уже навечно поставлю прочерк;

ты понял?..»;  он, видимо, вправду понял,
поскольку, бедненький, чуть не помер –

так захотелось, так захотелось,               
что появилась некая смелость,
что он позвонил некой странной знакомой,

которая всё это время, комой
скована, тысячу лет сидела,
звонка ожидала, и - так хотела,
так хотела, что он решился...

В чертёжном цехе Судеб – рейсшина
две параллельных свела межу дела:

поскольку, видимо, так захотела...

(март 2001 года)





























Упражнение на футурологию

Бог покидает страну без веры.
У Бога ведь тоже – нервы.
«Всё, - говорит, - достали...»
Люди почти из стали,
а Богу понятней люди из плоти.

Тем временем – оттепель
трогает землю проталиной
и:
чудо чудное в куртке приталенной,
к низу зауженной,
ножками светит над лужами.

Богу это приятно.
Но -
божьему глазу
практически сразу
понятно,
что данное чудо
живым
называть бесполезно,
поскольку характер – железный,
мозги – из бетона,
а прочее – из силикона.

У Бога ведь тоже – нервы, и нервы сдали.
«Всё, - говорит, - достали...»

И все достают,
и все курят,
и воздуха меньше и меньше
с затяжкою каждой...

Что, впрочем, уже не важно.

Прощайте!
Мне с вами не сладить уже...
Вы только прощайте друг дружке
железные стружки
в душе.

(март 2001 года)



Упражнение на деревья

Никто не играет в игру «весна».
Тополь, ещё кривой ото сна,
трясётся... Какая же это радость?

Адаму
хочется встретить маму.

У Евы
в глазах тоска конокрада,
который увидел то, что не надо.
Который увидел – о, Боже! Боже! –
Царя Коней, а украсть не может.

Кусты помяли машиной.
Машина утопла в луже...
Следствие путать с причиной.
Кушать холодный ужин.

Ночью смотреть за клёном,
как он в окошке пляшет...
Дева придёт в зелёном.
Снимет и рядом ляжет.

Барышня из колхоза.
Этакая стервоза...
Белая, как берёза.
Твёрдая, как берёза.

Ветла
стучала в окно до светла,
дескать – совсем вы меня заморозили!
Кто говорил, что тепло? Тепла
обещали,  а сами бросили...
Закрыли наглухо ставни и двери...

Дура ты, дура.
Кто ж в наше время кому-нибудь верит?..

Прогнать её утром. Чтобы
поняла: миновали пробы.
Не подходит ни фас, ни профиль...
Дверь захлопнуть и сделать кофий.

Дать рыбёху минтая кошке
и полить герань на окошке.
    Упражнение на небритость

Надпись мелом гласила, что: «мела
больше не будет»... Мера
платы за надпись.

Небритость
вначале была словно саженец.
Может быть – беженец
от
надоевших грешниц.

Теперь я уже не могу содержать своё сердце в порядке.
Держава в упадке.
Вы, граждане Рима,
какого же Сима
и Ноя!
Какого Яфета и Хама!
Нужна ведь спасенья программа,
иначе –
от женского плача
наступит вселенский потоп...

И: потоп наступил, а потом –
я, конкретно поживший,
тонувший и выплывший,
мятый и  битый –

сижу на горе Арарата
довольный,
жаль только
не бритый...

Не самая худшая мера.

...После надписи мелом,
гласившей, что мела
уже не осталось,
другая: «Ой! Кажется, всё же остался кусочек...
Мужайся, дружочек.
До Бога доходит молитва...»

И рядом
положена бритва.

                (март 2001 года)

Упражнение на тему Питер-миф

Зачем ты, город, морочишь меня веками?
Веков то нету.
Века, кивая окороками,
гуськом уходят за горизонт
в холодный
балтийский
Понт.

Мир перевёрнут в глазу грифона.
Мы – фактор фона.
Царь Петер
басом из телефона
приказывает назначить барона
Клодта - смотрителем каменных
коников в царских конюшнях.

Слушайте, памятник,
где-нибудь в жарких и южных,
где-нибудь рядышком  с Чёрным,
в Одессе весёлой
нам бы, наверное, лучше стоялось!
А рядом, на пляже,
такое бы чудо лежало,
и в волнах плескалось,
что:
наши бы камни и скалы
растаяли...

Камни расставили.
Стражу приставили.
Львы с пьедесталами,
с мордами старыми,
в смысле – премудрыми,
в кудрях напудренных
смотрят над волнами
лицами гордыми,
дабы заманивать,
дабы отлавливать...

Город, ну сколько нас можно обманывать?..

Santa simplicitas! Сами не знаете?
Можно обманывать, сколько желаете.

(март 2001 года)
Упражнение на богатство выбора

Мчался поезд в поисках вокзала.
Эскадрилья по небу летала
ни хрена посадки не нашла.
Хрустнули усталые крыла.
Хрякнулись на землю фюзеляжи.
Кораблей утопшие тела
вынесло волной к утру на пляжи.

Дайте мне машину напрокат.
Я помчусь с устатку на закат,
выломав педальку с тормозами...
Мне легко с закрытыми глазами
мчаться без забот и наугад...
Если вы не пробовали сами,
вам, козлам, никто не виноват.

(март 2001 года)




























Упражнение на выносливость

Сиськой чугунной смяла.
Писькой железной съела.
Холодно под одеялом,
Снежная Королева.

Послушай, мальчик!
Ты должен быть только холод.
Холодный и равнодушный.
Тогда ты будешь такой гросс любовник,
такой майне либен,
что просто ахтунг!
Дранк нах Северный полюс!
Ещё раз, с начала! Алес.

…Она до сих пор вербует
и до сих пор обучает.
В её повседневной школе
каждый на белом должен
выложить слово
«ВЕЧНОСТЬ».

Кай был отличник.
Поэтому,
когда Герда его вернула,
Кай был уже очень и очень.

Братики и сестрички,
мир вам, кузен с кузиной!
Розы, сердечки, птички…
Комната пахнет псиной.
Жарко… Камин угарный.
Запах цветка в кадушке…
Бешенный танец парный.
Тянет детей друг к дружке.

Снежная Королева в окно заглядывает.
Зейр гуд, мальчик!
Ты есть хорошо обучен на любовный дорогу!..

Брак их будет не скучен.
Ну, хоть так, слава Богу.

(март 2001 года)


Упражнение на несовместимость

В сердце своём отпусти меня, в сердце!
Во всём остальном ты уже отпустила.
Как после воды – рукавом утереться…
А где моя сила? Ушла  моя сила.

На белом коне ускакала, сказала,
что места ей, сильной, во мне маловато,
что воли ей, вольной, во мне не хватало…
А в чём моя плата? В душе моя плата.

Платёжная ведомость ранила душу.
Спокоен для виду и весел для виду…
А в чём же я трушу? В судьбе моей трушу.
Утрусь рукавом и смолчу на обиду.

Взглянув напоследок глазами стальными,
сломала систему, спугнула удачу…
Но, впрочем, - с другими - в судьбе  остальными,
вполне уживаюсь и чудно контачу.

Мне с ними вполне удавалось согреться.
Я с ними ни разу так больно не бился…
Осталось - её отпустить в своём сердце.
Во всём остальном – отпустил и смирился.

На небе смирились всесильные боги.
Ну, что с ней поделаешь, если стальная?..
Тем более, что после этой дороги
настала дорога уже остальная.

(апрель 2001 года)














Упражнение на антураж

станем сегодня, что ли, брызгами и пузырьками
да что нам стоит? Шампанского, Васька!
Приходит Васька с расширенными руками
лицо у Васьки скрывает глупая маска

в руках у Васьки дюжины три бутылок
сам Васька – помесь медведя и обезьяны
шляпа у Васьки сдвинута на затылок
шампанским, у нас ворованным, Васька пьяный

ах, Васька, Васька, зачем ты пугаешь гостью?
Я, ваше сиятельство, не пугаю
я, ваше сиятельство, вашей тростью
пыль из тигриного чучела выбиваю

кстати, мон шер ами, этот чудный тигр,
в Индии мною сделанный на охоте, 
будет чудесным местом для наших игр,
если его подложите под животик

станем сегодня, что ли, добычей страсти
да что нам стоит? Пошёл прочь, Васька!
Возле оскаленной злобной тигриной пасти
особенно остро переживается ласка

кальян, поваленный на бок, дымит и пахнет
разлитым шампанским цыганки юбка намокла
душа моя без экзотики просто чахнет
и носом к стене повёрнут бюстик Софокла

(апрель 2001 года)














Упражнение на равновесие

спроси, куда идти, у этого козла
от девушки, чья суть в держании весла
на весь огромный парк
одна лишь Жанна Д‘Арк
и та – течёт уже, поскольку подросла

куда влечёт печаль? Ещё попить пивка
я малость одичал, но голова легка
на весь окрестный мрак
один всеобщий фак
один пивной ларёк и в небе облака

я снова посетил, с друзьями посидел
куда теперь идти? Повсюду беспредел
на весь огромный мир
всего один сортир
но: я свободен тем, что делал, где хотел

ну, так куда пойдём? Куда бы не идти
один и тот же вид имеем по пути
на весь большой загул
всего один отгул
и тощий кошелёк в кармане на груди

(апрель 2001 года)




















Упражнение на тему Старая Крыса

стал я старая крыса, полный тоски и снега,
на месте былой победы, во чистом поле,
над серым холмом Ужаленного Олега,
Вещего после этой змеи, на воле

корабль, откуда сбежал я старая крыса
плыл за мной следом в небе, тревожа душу,
и был я зёрнышком проса - пшена - маиса
посаженной Ноем в новую свою сушу

как я старая крыса живу на воле?
Да слава Богу, неплохо с любого бока
покуда, позорник, детям при алкоголе
не демонстрировал срама вроде урока

впрочем, старые крысы всегда не правы,
а если правы – то это уже апокриф,
выросшие на новом месте державы,
над бесконечной равниной пастуший окрик

путаница в судьбе пошла на поправку,
что же я старая крыса опять тревожен?
Тихо присесть на лавку или на травку,
воспоминанья вынуть из старых ножен

словно клинок, когда-то для боя острый,
ныне всего лишь память старая крыса
номер музейный, серый дым папиросный,
или пустыня на месте морского мыса

море пересыхает, время стихает,
климат сменился, люди совсем другие
пишут слова былые мои стихами
и получаются книжечки дорогие

(апрель 2001 года)


Оркестровка

Под вечер, когда до полуночи хода
не более пары часов, а природа
почти засыпает, когда долетает
обрывками музыка и отвлекает
негромким своим бормотаньем, невнятно
вступают оркестры других, вероятно
нездешних уже, измерений: двух мнений
сюжет совмещённый, к примеру, осенний,
внакладку на летний, в прикуску; на летний
с кислинкой, с намокшею курткой в передней,
где август в последней своей ипостаси,
луной утонувшей в пруду, как карасик,
ударит хвостом, намутит, и кругами
уйдёт, ускользнёт  в глубину; перед Вами
последний виниловый оттиск свободы,
смотрите: спирали, круги и разводы
есть запись живого минувшего звука…

Но как между нот возникает разлука?
Как между кругами, махая руками,
бегут дирижёры, тряся париками,
и палочки в пальцах крошатся в бемоли,
и скрипкам корёжит фигуры от боли,
а трубы и тубы, безгубыми ртами,
ревут, обезумив; и лодки бортами
стучат в барабанах; но виолончели
уже захотели от этой артели
куда-нибудь в парное существованье,
но – с кем здесь? – да не с кем: один на свиданье
приходит с бубнящим больным контрабасом,
другой – ничего, но тромбонным каркасом
пихается в бок; а у третьего – флейта
на гране нервозного срыва: у ней там
гнездо, и привычная неразбериха…
И виолончель ретируется тихо.
Ей нынче играть полутёмные блюзы
в провальные залы, где люди, как лузы,
и нужно бы, нужно бы между шарами
стучащими – выжить… Попробуйте сами.

Одна сигарета. Последняя спичка.
За лесом вечерним кричит электричка.
На ней истеричка сбежала от психа.
Уехала в город. Становится тихо.
(апрель 2оо1 года)
            
            
           Житие

Ночью проснулась и посмотрела
на своего пострела.
Пострел рубашкой пестрел
на кровати рядом,
упираясь серьёзным взглядом
в собственный самострел.

«Ты что не спишь, обормот?..»
«Да вот...
Медведь во сне ко мне приходил.
Меня всю ночь по осине водил.
Осина над пропастью синей
качалась с немереной силой.
Было мне страшно.
Было мне тошно.
Мне ж говорил папаша,
что осина бывает ложной:
осина бывает не наша.
Слава Богу, папаша,
тогда ещё твёрдый и трезвый,
сказал, что осину нужно надрезать.
Из ложной осины
запахнут резины.
а из настоящей – по месту надреза
появиться запах леса.
Я вынул тихонечко ножик и, пав на колени, воткнул.
Из тела осины сквозь рану поднялся таинственный гул.
Медведь зашатался.
За воздух хватался,
но всё-таки в пропасть сорвался.
Один я остался
с осиною этой, проросшей сквозь тело...
Скажи мне: что делать?..»

Она засмеялась, и стала ему объяснять.
Он пытался понять
про мужские деревья.
Вокруг просыпалась деревня.
В поля выходили селяне в запале
и что-то копали.
какие-то тётки в сараи ходили
и что-то доили.

Всё было обычно, трава серебрилась от рос...
А мальчик подрос.
               

       Сумерки

О, время сумерек, когда тело чувствует голод,
и холод стучит: «Откройте
суставы, мышцы, желудок, сердце!
Дайте мне наглядеться
в дрожание Ваше...»

Я тоже сидел за столом и жевал свой сэндвич.
Сэндвич был переполнен мясом и сыром,
луком, маслом, горчицей и помидором.
Я тоже жадно ел взором
округлости дамы справа.
Всё в мире – отрава,
если не сдерживать голод.
А как его сдержишь?
Поводья давно износились.
Узда вся порвата, попона помята,
куда мне, ребята, вносить своё дряблое яблоко?
Только в беззубые рты.

На цветы
прилетают последние пчёлы.
Расчёска касается чёлки,
подкрашенной чёрным.

О, эти сумерки!
Шторы задёрнуты. Свет полусветен.
При этом не очень заметен
напуганный вид мой:
ведь это же надо!
Лицо не понравилось в зеркале.
Хватит, приехали.
То же мне – возраст!..

И: Бог всем воздаст
по заслугам на ниве боренья
с гордыней.

Я гордая птица. Мне стыдно
с усталым лицом
и с опухшею дыней.

Прикроюсь крылом, ненароком
пристроюсь к вам боком:
ах нет! Не смотрите!
Я есть проигравший сраженье с пороком.
Свирель

Свирель поёт. О чём, скажите,
ей петь, когда на свете нет
ни одного уже, кто слышит?..
Свирель поёт. А ей – в ответ

молчит оглохший мир подлунный,
да и луна уже – вообще! –
на чёрном - маленькая лунка,
дыра у времени в плаще.

Сквозь дырку видно край событий.
Там, на краю сидящий, я
сам завершаю ход открытий,
заглядывая за края.

Всю ночь свирель поёт за краем,
со мной играя и маня
туда, где поздно понимаю:
она играла для меня.

А я – не слушал, мимо звука
ускальзывая каждый раз...
И эта горькая наука
была мой жизненный рассказ.

   (май 2001 года)


Рояль в лесу

Вот тебе предпоследняя пьеска:
егерь, выпивший бог перелеска,
встретил деву нездешних кровей.

Если есть, непременно налей
дождь в просветы берёз подорожных,
слёзы в лужицы глаз осторожных,
разговоры в осеннюю ночь...

Помоги, если можешь помочь.

Объясни эти выкрики птичьи,
эти странные фразы девичьи.
Для чего он хватает её,
отложив дорогое ружьё?

Марс небритый в окошке мигает.
Сам военный, но не понимает
для чего вдруг запахло войной
в этой дальней избушке лесной...

Вот уходит вода из колодца.
От  сосны лишь пенёк остаётся.
Шапкой делает время лису.

А от егеря – холмик в лесу
между двух косотелых берёзок,
где он жил и любил, отморозок,
холодрыгу эстонский кровей...

Если есть, непременно налей.

(май 2001 года)


     Омут концерт

Приходит к омуту баба.
В руке у бабы платочек.
Охает баба слабо.
Слёзы текут со щёчек.

Кто её, дуру, сделал?
Местный подлец Петрович...
В омут упало тело.
Шнитке и Шостакович.

Трактор ревёт за лесом.
В кадр плывёт другая.
Встретилась баба с бесом.
Мается, догорая.

Воздух гудит от гнуса.
Мир стал тупой и плоский.
Омут над ней сомкнулся.
Ленон и Богословский.

Третья идёт – большая...
Жутко хрустит валежник,
музыку заглушая:
Армстронг или Малежик?

Баба сказал: «Чё вы?
Как нам тут по другому...
Это же Пугачёва!..»
Ёкнул утробно омут.

Как она погрузилась,
плюхнулась задом лихо,
музыка обвалилась
и наступило тихо.

И в тишине наставшей
лёгкой и беззаботной
медленно плыл упавший
листик берёзы нотной.

(июнь 2001 года)


     Шепоток

В чёрном бархате белые неподвижны
княжны плечи.
В часах полуночных звоночек тихонько брякнул...
Поедем в Нижний? На ярмарке купим свечи,
бутылку вина и пряничного конягу.

Ну что, поедем?..
Поедем...
В наряде странном
приходила старуха, шептала на ухо:
«Есть на свете, дети, такие страны,
где летают барышни, легче пуха.

А за ними – стайками кавалеры,
то советник статский, то гусар статный.
то моряк-полковник с Большой Галерной,
то помещик курский, весьма богатый.

А когда с летами летать устанут,
так пушинки станут почти что камни,
так у них крыла золотые вянут,
ну и падают вниз, уже стариками...»

Так она прошептала, раскрыла веер,
да и стала вдруг вытягивать шею,
стала дуть на свечи, поднялся ветер,
и смерчом клубился парик над нею.

И стало мне страшно. Шея, как башня,
глаза – две бездны безумных – что ты!
А за губами  - зуб, словно стражник,
самый последний, кривой и жёлтый...

Но княжна сказала: «Я её знаю.
Когда я устала или болею,
она приходит, а я прогоняю,
хотя – всегда немножко жалею...»

Да кто она?
«Смерть...» – княжна отвечала, -
«Да бросьте вы, право сударь, пугаться!
Давайте лучше начнём сначала
шептать о глупостях и целоваться...»

(июнь 2001 года)
  Гитара

Стелил мороз нам шубу белую,
катились саночки.
Что я в пурге сегодня делаю?
Снежинки – самочки

ласкают щёки, губы трогают,
к любви голодные,
в последний раз перед дорогою
в снега холодные...

Аще кому хотяше из дома ехать,
надо запрячь ревущего злого зверя
и, откопав себя изо льда, в прореху
бешено ломонуться, прихлопнув дверью

край этой чёрной ночи...
А кто не хочет?
Всем бы на свете только тепла и счастья.
Этим виденьем дома меня морочит
видимость её женского соучастья.

Кто же она такая?.. Да так. Снежинка.
Капелька влаги стылой на белом свете.
Колкий кристаллик ломкий белого шика.
Голову мне вскруживший холодный ветер.

А на последок – Боже, как целовала!..
Вывела на порог и перекрестила.
Тут ледяной сосулькой душа упала
и навсегда пропала былая сила.

Стал я сомнамбул племени предводитель...
Аще кому хотяше ума набраться,
я расскажу подробно! Лишь приходите...
Пятая льдина справа, сугроб двенадцать.

(июнь 2001 года)


Тоска-космополитен

Приходила дама из сервисной службы.
Я тащился от ихней любви и дружбы.

Приезжали немцы, везли продукты.
Я не понял их надувные фрукты.

Приплывал весь чёрный американец.
Перепродал мне электронный палец.

Этот палец тычит в дому на кнопки.
Ковырять умеет в носу и в попке.

За меня работает он научно...
Что теперь мне делать? Ужасно скучно.

Я теперь тоскую и склонен к пьяни.
Я лежу один на своём диване.

Не подруги нет, ни знакомой ёлки,
как писал про тоже Бродский в Нью-Йорке...

(июнь 2001 года)




Аккордеон

Парижская весна, зачем ты снишься мне?
Зачем Буонапарт въезжает на коне
в ночной тишайший эНск, где даже водки плеск
один сплошной бурлеск на жизнь столичных мест.

Парижская весна имеет, между тем,
с мои родным углом немало общих тем.
С одной из них – сплошной, как в эНске ни засну,
ныряю головой в парижскую весну.

Ныряю головой, лечу куда-то вверх,
и вскоре надо мной сверкает фейерверк,
где россыпью огней встречает область сна
чтоб радовался ей – парижская весна.

Подробности её запомнить не сумев,
проснувшийся с утра вздохнёт, посуровев:
как было всё легко!.. А в наше далеко
она не залетит, взмахнувши париком...

Как локоном парик мне щёки щекотал...
Как маленький старик на лодке нас катал...
Вода была темна, но отражалась в ней
эффелева мадам, самой воды темней.

И россыпью в воде шипели огоньки...
И платья шёлк утёк вдоль тела и руки.
И пастью под мосты проглатывал дракон.
И где-то далеко играл аккордеон.

Играл аккордеон. Всю ночь, как заводной.
Чего же хочет он, фланируя за мной?
Какой бы шёлк ни тёк, куда бы я ни шёл...
Полночный мотылёк, всё будет хорошо!

Полночный мотылёк, примчавшийся на свет,
твой путь сюда далёк, но ведь другого – нет!
Поёт аккордеон. Пусть песенка грустна...
Но только там, где он, - парижская весна.

А мне уже пора. Уже почти рассвет.
Приходят со двора миры, которых нет.
Которых просто нет, покуда есть Париж.
Которых просто нет, покуда ты паришь.

Такой свойство душ. Такие чудеса...
В глазах парижских луж светлеют небеса.
Осталось пять минут. В будильнике уже
пружинный зейр гуд наматывает жесть.

Он знает, что к чему. Движения точны.
Мы дали власть ему: летаниям ночным
в ангар отмашку дай, когда раздастся звон...
Во сне звенит трамвай. Поёт аккордеон.

Трамвай ползёт с трудом за мой Париж, домой,
в тот пригород, где дом красавицы одной,
той самой, что во сне провинциальный пыл
легко дарила мне, покуда рядом плыл.

Проснись, её здесь нет. Сплошной будильный звон.
С похмелия сосед берёт аккордеон.
Поёт аккордеон... Ах, эНская зима,
так долог твой сезон... Мне б не сойти с ума,

парижскою весной
и эНскою зимой
в один аккордеон
играющих со мной.

(июнь 2001 года)



Бум-бум-бум

Глупая девочка из Гвинеи Бисау,
чёрная дурочка, чёлочка кучерява,
когда ударяет ногами любви страус,
когда наползает ночью тоски черепаха,
хочется плакать... 
И наступает слякоть.
Сезон дождей опускает занавес из дождинок.
Вязнет подаренный мамой новый ботинок,
и тело попой шлёпает о суглинок.

«Избушка, избушка, повернись ко мне, что ли!
Пальмовой крышей качни, если просьбу слышишь!
Помоги, избушка, в несчастной девичьей доли…
Хочу попросить отравленных кочерыжек.
Хочу отравить соперницу, соплеменницу,
коварную ненавистную чёрну девицу
и бросить к чертям и демонам за поленницу.
Сто лет живут  за поленницей черти – демоны.
Рогатые, бородатые, чё то делают.
Строгают свои зазубренные рогатины
для этой, меня обставившей, злобной гадины...»

Сказала избушка деве: «На самом деле,
отравленных кочерыжек в запасе нету:
эти соперницы ваши совсем озверели!..
Что-то их стало много к этому лету.
Вот тебе тыква с соком дерева Мыква.
Выпьешь и станешь видеть вокруг причины.
Скажешь всем этим крысам противным: фиг вам!
Стану я тут расстраиваться из-за мужчины!
Мужчин на свете больше даже, чем нужно.
С любым вполне допустимо и даже можно.
В смысле, если захочешь – то будет дружба...
Да и другое, кстати, тоже не сложно...»

Ах, как она обрадовалась! Возрадовалась,
к тыкве с соком прикладывалась и прикладывалась,
покуда совсем, чернявая, не упокоилась,
пока её жизнь гвинейская не устроилась.
Солнце висит над краюшкам баобаба.
Бьют барабаны недалеко, но слабо,
чтоб не мешать весёлому танцу с песней.
С песней плясать приятней и интересней.
             
   (июнь2001 года)
Пожелание

Полной вам чаши молока птицы.
Улыбки на лица.
Домашнего крокодила для полной охраны.
Бальзама на ваши раны,
чтобы они не чесались.

Желаю вам, чтобы зависть
перешла в результат и деньги.
Если есть бом-брам-стеньги,
желаю, чтобы они не ломались.

Алес.

Это был странный кадр.
Его предсказанья всегда сбывались.
Молоко птицы оказалось
жуткая гадость.
Улыбка на лицах смотрелась странно
в наших несчастных странах.
Крокодил бесконечно требовал мясной каши.
Бальзам вонял, вызывая кашель.

Зависть, перейдя в результат и деньги,
породила вокруг только зависть
к имевшему результаты и деньги.

Зато – бом-брам-стеньги
вообще
никогда не ломались.

Натюрлих.

Натюрлих и алес.

                (июнь 2001 года)


Синтезатор

Увиливая от
ответственности, под
голову кладу кулак и сплю.

Сплюнь, если померещится.
Сон снится
сам собой
себе.

Во сне приходит манекенщица,
уже не женщина,
а стенд
анд
ап.

«Ты помнишь, пап,
я говорил тебе про Люсю?..»

«Ах, зон, мой, зон!
Про эту Люсю
мне говорили:
брат твой Авель,
сёстры Бери,
плюс
маленький племянничек Ашотик.

Так что, про Люсю я всё знаю...»

Приходит ночью чёртик
и точит кортик.

Острее кортика, однако, слово злое.
От злого слова я болею нынче.
Попробовал прикладывать алоэ,
но от алоэ
лишь сильнее
бычит.

Бык я тупой
теперь
в её корриде.
И не о чём со мной не говорите...

Тут бабочка прилетела,
крылышками хвать за тело,
понесла, куда-то вбок,
где быков копила впрок
на зиму.

«Слышь, пап, а где тут азимут?..»

«Ой, люди, люди! Я имею сына идиёта!»

«Не, пап, а всё же: где тут азимут?
Хочу туда
чего-то...»

«Не мудрено, мой зон.
Там наша Родина...»

Во сне я осознал:
увиливать от Родины
не надо бы,
и двинул в армию.

Мне, как аграрию,
доверили траншею.
Вплоть до азимута.

С высо-о-ким бортиком.

Рыть кортиком.

Ну, на фиг...
Это же загнуться!

Решил проснуться.

Открыл глаза, увиливая от
ответственности, я проснулся под
впечатленьем сна пережитого.

Сходил.
Пописал.

И –
улёгся снова.


(июнь 2001 года)


Соло

Собственно, собственности не нажил.
И Бог с ней.
Зато у меня прекрасная память на радость.

Знаете, бывает память на лица.
А у меня прекрасная память на радость.

В городе Голден
жил один мальчик.
Поехал он в город Сильвер,
а там все другие.

Руки у них другие.
Глаза другие.
Да и вообще они
менее дорогие.

Дальние люди приходят, совсем чужие.
Ближние люди уходят... На небе нынче 
близких моих стало намного больше,
а на земле – чужих... Если счёт мой – вычет,
дай мне возможность с этим смириться, Боже.

Помню всех поимённо. С именем каждым
капелька радости для утоленья жажды.
Вечной моей,
жадной
безумной жажды:
радостью поделиться на свете с каждым.

Так что – смириться
значит жить и делиться.

Память моя на радость,
память на лица.

Собственно, то, что нажил на этом свете
память улыбок,
трогавших лица эти.

(июнь 2001 года)


            Грустный Шум
    (дождь и фон внутри поющего)

Помню, когда-то,
когда лопата
и та
была меня выше;

помню:
когда-то, когда по крыше
ходили дождя мыши,
топоча лапками;

помню! –
в полу, под тапками,
были
в иные миры щели;

помню:
когда приходил священник,
все садились и ели,
а священник ел лучше всех;

помню,
мой смех
был маленький,
но - гораздо звонче
и громче,
и я его не хранил в коробке
ума;

Так вот:
помню то время,
которое носит имя когда-то.

Помню пространство,
которое носит имя когда-то.

А ещё помню, как приезжал мюзик-холл лилипутов
и всё испортил.

О, они были
из белой пыли
с красными ртами.
Они говорили с нами
имитируя смех мой.

От этого смех мой
свернулся и замер.

Они раздвигали занавес,
то есть – буквально! –
превращали заветные щёлки
в открытое хамство.

От этого всё засыхало.
Священник худел и не кушал.
Смех мой меня не слушал.
Дождинки мышей на крыше,
подковали лапки,
подняли белые тряпки
пошли топиться.
Попалась им старая рукавица,
они все в неё залезли
и мир свой свернули.

Вот тогда то
и перестало существовать когда-то,
как время и место.

Ныне и присно,
пьяно и престо,
внутри и снаружи

один
мюзик-холл лилипутов.

(июнь 2001 года)



        Хунхуз батат

Жёлтый император,
местный плантатор,
чей стратегический императив: «Хитрый умный»,
расставив короткие ноги-тумбы
копает на соседнем поле бататы.

В его батате караты
крупней, чем в моей картошке.

Люди вокруг удивляются:
как у него получается
извлекать из того же наста
больше, и баста?

Бедные, им зло и обидно.
А я вижу, чего остальным не видно.

Я вижу Драконов.
Драконы ему помогают.
Драконы повсюду.

Белый Дракон делает мякоть.
Чёрный Дракон наживляет кожу.
Оранжевый - добавляет в локоть
силу,
а самый красивы,
Синий
Дракон, ни на кого не похожий,
вдувает в бататы живые души,
даруя им яни ини.

Жёлтый император,
местный плантатор
поднимает голову и мне кивает.
Он знает, что я вижу его Драконов.

Среди законов
есть главный:
пусть никто никого не обидит!

Сам он прекрасно видит
моих Оберёжных Животный:
Собаку и Зайца.


Драконы китайца
их очень любят.

Собака их учит лаять, а Заяц,
такой мерзавец,
даже на днях заиграл желтоглазу Дракошку,
красу моложаву:
наладил гармошку,
увёл за картошку
и пел ей всю ночь Окуджаву.

Кстати, бататы китайца
с моей картошкой
вполне опылились.

Мы с ним породнились,
поскольку батат и картошка
нам дети.

И: дети у нас
поженились.

(июнь 2001 года)



Юг комнаты

Ищи меня, ищи, осмотри комнату
и скажи громко так
слова конкретны и грубы,
зло и веско, по-мужски, сквозь золотые зубы
своей предыдущей удачи:
«На юге, блин синий с ушами из пластилина,
на юге, возле дивана
я потерял своё счастье!»

Тут я и вылезу,
горе вылечу,
скажу:
«Вот он я, тут лежу!
Твой любимый блокнотик,
пружинный хребётик,
пухлый животик,
линованные странички,
клетчатые листочки,
на каждом – стишочки!»

Ах, как ты обрадуешься,
весь от радости распляшешься,
пойдёшь ко мне на юг комнаты,
прихватишь сахар колотый
да кофия чашу маленькую,
да ручку шариковую.

Откроешь меня
да запишешь в меня
то, что долго копил,
аж четыре дня.

(июнь 2001 года)


             Кошка

Девять душ мне свои подарила,
кошкой скользнула, цегун её мягкий
в движеньях и лапах, во взгляде сила,
и стал я кошачий, сиречь двоякий,

одновременно другой и прошлый,
теперь уже сам себе не понятный,
только глаза сверкали, как броши,
где гипнотичен смарагд плотоядный.

О, как он мучил, как выжег душу,
так я заплакал, но только слёзок
вместо – катились камни наружу
из изумрудных глазных желёзок.

Я их в коробочки счастья складывал,
гладил и холил, уже лежачих,
тихо желанья свои загадывал,
и все желанья были кошачьи...

(июнь 2001 года)


Кастаньеты

- Коррида  ещё не кончилась?
- Си, не кончилась.
- Быки ещё интересные?..
- Интересные.
- Тореадор молоденький и красивенький?..
- До обалдения, милочка, до обалдения!..

Этот Мадрид от прочих не отличается.
В ритме малаги ночью луна качается.
У дон Жуана нынче не получается.
Есть от чего расстроится и отчается.

- Вы, кабальеро, словно лев из вольера.
- Вы, сеньорита, сами словно коррида.
- Помните дона Карлоса из Севильи?
Ну, так его вчера за меня убили...

- Да, из-за вас, красавица, закололи
многих на этих улицах, мама Мия,
только меня сейчас одно беспокоит:
что со мной, моя милая, происходит?..

Ночь пролетела. День подышал и умер,
к вечеру превратившись в грозу и ветер.
След сапога цветы поломал на клумбе.
Жарит быка трактирщик, вращая вертел.

- Вы уже это слышали?..
- Как же, слышали!
- Ну, а сейчас где носит его, болезного?..
- Мне говорили, будто сбежал в Венецию
и от того, что сделалось, грязью лечится.

Конь дожевал овёс и стоит готовенький.
В каждый Мадрид въезжает однажды новенький,
ибо не терпит пропуска территория...
Грустная нынче вышла у нас история.

- Коррида вчера вам понравилась?
- Не понравилась.
Веер сломался! Я так без него замаялась...
Впрочем, мужчины были не интересные,
вина кислючие, да и спагетти – пресные...

(июль 2001 года)

        Блюз

Старая негритянка,
чуть меньше танка,
возится с мясом,
напевает молитву басом,
следя одним глазом
за выводком малышей,
чёрненьких голышей,
которые лазают всюду:
к примеру, возьмёшь посуду,
чашку или кастрюлю,
а там уже
      по
малышу,
по чёрненькому голышу.

По внучику,
по племяннику,
по племяннице или по внучке.

Чьи это ручки
тащат конфеты и сахар?

Чьи это ножки
танцуют сами собой?

Порой
кажется, что они даже
над головой:

Маленькими ангелочками
носятся чёрными точками,
тучами
и десятками...
Или – бесятами.

Сын негритянки старой,
склонясь над пустою тарой
из-под вечного пива,
долго и терпеливо
колотит по донышку пальцами.

За этими вариациями
следит её старший зять;
бездельник, что с него взять,
ничего никогда не приносит домой,
но - он
на гармошке губной

выводит тропинку, дорожку,
и движется понемножку

вслед за пивною банкой
за старою
негритянкой,
включая дитячий гвалт –

ну, прямо талант.

А с улицы, с улицы, с улицы,
где соседи шумят и ссорятся,
где машины ревут, и всё прочее,
осторожно мотив ворочая -
вдруг сломается или расколется? -

с негритянкою старой молится

мир вокруг
её добрых рук.

   
                (июль 2001 года)

Манок Тота

Я пел о любви ей на ста языках.
Ра сочетался утренним браком
с нильской водой. На слоновьих клыках
восход полыхал ярко красным лаком.

Лотос пахнет, как пахнет лотос,
только сильнее с порывом ветра,
когда она свой божественный голос
дарит мне в виде песни ответа.

Уже над краем самой большой
пирамиды – солнце клонится к закату.
Уже, побеседовав на ночь с душой,
жрец превращается на ночь в цикаду.

Он будет летать, он будет смотреть,
трещотка, хрусталик божьего глаза...
Я продолжаю ей песни петь.
Она отвечает только отказом.

Ночь уснула. Со всех сторон
слетелись те, кто огня не бояться,
и надо мною, хоть я фараон,
стали смеяться,
     стали смеяться...

(июль 2001 года


Пианист на переходе к композитору

Жертвы требует Бог.
Пальцев требует музыка.
Если б только я мог,
я бы выпустил узника

этих струн перекрученных,
этих звуков, замученных...
Без надежды на лучшее,
ещё в детстве заученных.

Боль желает болеть.         
Голова невпопад
повторяет про смерть…      
Слов ненужных парад

приходи посмотреть,
за меня поболеть:
он не сможет уже
никогда улететь.

Он зависим от вас.
Он, засунутый в жест,
есть всего лишь приказ
инструментам окрест

начинать, помолясь,
за рукой, за рукой,
не спеша становясь
полноводной рекой.

И плывёт по реке
на своём челноке
одинокая смерть,
зажимая в руке

эту жертву твою...
Ах, о чём я пою?
Важен берег,
который навис вдалеке.

И челнок утыкается
в берег легко.
И становится близким
ко мне
далеко.
Жертвы требует Бог.
Пальцев требует музыка.
Повторяется всё:
вот я выпустил узника.

Он вернулся назад.
Огляделся замучено,
ну и – начал играть,
всё, как было заучено.

А за краешком  музыки
все умершие узники
пребывают в преддверии
ненаписанной музыки.

(июль 2001 года)


     Брейгель

Ты слышала, поют в музее ночью
картины?.. По слепому многоточью,
оставленному палками в снегу,
иди туда. Я слушать помогу:
увидишь эту музыку воочью.

Итак, направо Брейгель, чей мотив
тосклив, но если встанешь супротив,
затягивает, как «на чёрный берег...»
в другом фольклоре: внутренний соперник
ты сам себе, и в том императив.

Мужского мира женская душа
всегда виновна. Даже не греша.
На то она и родовая память...
Бес на картине будет выть и лаять,
а мы услышим слёзы малыша.

Налево тоже Брейгель. Но другой:
язык змеиный лёгкою рукой
он в краски обмакнул. Напевы грубы:
крик василиска, сладкий стон суккубы
плюс свинг иерихонскою трубой.

Мир матерьялный немощен и тонок.
Нюанс для барабанных перепонок
не уловим, но страха резонанс,
когда попрёт оживший этот dance,
закручиваясь на манер воронок.

Посередине тоже Брейгель. Он
внутри, а значит и - со всех сторон:
с изнаночной, с фасадочной, и внешней,
и с той, где свет, и с той, где тьмой кромешной
людей съедает бесконечный фон.

Стена между развешенных картин
и та есть Брейгель. Мы, как пластилин.
Все формы мира – дети карнавала:
какая что на свете услыхала,
такой ей и достался властелин.

(август 2001 года)


Явка

Никто не входил? Никто.
А чьи это злые пальто?
Чьи это чёрные,
с погонами золочёными
брошены на кровать?
Не могу знать.

А чьи это шашки
торчат из-за чашки?
Да это же таракашки...

Нет, батенька!
Это вы оказались сволочью,
сдали нас околоточному...

Констатирую с болью:
конец подполью.

Знал бы –
взял бы
браунинг у госпожи Кузьминой,
принял бы бой,
а если бы не отбился,
то застрелился.

Вяжите, опричники! Везите в острог!
Но учтите: это ещё не итог!
Нас осталось на воле не мало!.. Это - начало!..

Есть у нас молодые бомбисты,
есть теоретики социалисты,
есть... А, впрочем, что говорить?
Дайте мне прикурить.
Моя стойкость будет другим – пример...

Зря вы курите, господин революционер.
С Вашими слабыми лёгкими,
за снегами далёкими,
в Туруханском крае
от этого многие помирали.

Я за двадцать лет политического сыска
на вашего брата насмотрелся близко:
убеждения есть, а здоровья – нет...
Вот такой винегрет.

Реплика

Пушкин сидит и пишет «Мороз и солнце...», рукавиц не снимая.
Кюхля сидит и пишет, слепой и страшный, кандалов не снимая.
Есенин висит и пишет у себя в «Англетере», себя не снимая.

Зима такая.
Страна такая.
Судьба такая.

Шуршат тараканы в засохших чернильницах мира.
Плывут пароходы, летят самолёты: «Привет мальчишу!
Хочешь, мы отдадим тебе силу слова?

Хочешь, мы отдадим тебе тайну мифа?
Право латать людскую худую крышу.
Душу, которая всё же первооснова.

Хочешь?..»
Молчит и не отвечает.
Тогда один самолёт на него серчает:
«Как же так можно?..» - кричит и крылом качает.

«Хочешь, дадим ключи от Двери Запрета?
Той, что закрыта аж со времён Завета:
расскажешь людям четыре новых сюжета.

Первый о доброте.
Второй о суете.
Третий –
о Божьем Свете
и Отвергнутой Темноте.

Ну и четвёртый -
самый упёртый,
вёрткий, только лови!
Сюжет о любви...

Хочешь?..»
«Нет!» - отвечает,
Башкой качает, -
«Отвали, начальник!
Мне бы гульнуть на воле...»

Пароходы тонут от боли.
Самолёты ломают крылья, падая с неба.
Тараканы усы воротят, не едят хлеба.
«Подавайте нам, тараканам, живые души,
мы за ужином
ваши души
конкретно скушаем!»

Зима такая.
Страна такая.
Судьба такая.

Впрочем, Бог пожалеет,
нам потакая:

«Ладно, дети, минует в жизни и это.
Пошлю вам, дети, ещё одного поэта.

Крибле-крабле!..
Трах-тибедох!..
Болят мои раны...

Явитесь ко мне, летучие обезьяны.

Вот вам пробирка с жидкостью гения!
Летите и проведите
искусственное
осеменение!»

(август 2001 года)


Встреча

«За меня отдашь себя.
Око за око.
Одиноко за одиноко.
Душу за душу...»
«Думаешь, струшу?
Фигушки, бес!..»
«Йес!
Фигу – за фигу!
Каждому мигу,
проведённому здесь,
встречная плата, конечно же есть:
вопрос за вопрос, ответ за ответ,
да - за да, нет - за нет!..»
«Что это за бред?..» –
я гордо подумал.
Тут же ветер в голове моей с дуба
сорвал листья и понёс криво.
Вся перспектива
съехала влево.
Души моей королева
зло хохотала
и белыми пальцами,
сидя за пяльцами,
вышила герб мой нынешний:
две встречных фигушки.

В море миров две фигушки-рыбы, друг друга встречая,
меланхолично, ни на кого не серчая, плывут, плавниками качая,
как на гравюрах Эшера.

Высшая мера –
лишиться встречного жеста.

Чёрная рыба встречается с белой. Места
в любом измерении плавно хватает обеим.

Мы с вами хорошее дело имеем:
мы с вами делаем равновесие,
я – человеческое, вы – бесие...

Хотя, может быть, наоборот.

Вот.

(август 2оо1 года)


Резюме

«Кто вы нынче, девы белые,
полногрудые, кудрявые?..»
Мы в строю господнем левые.
Мы в строю господнем правые.

Если назвать это место местом,
то они прибывают в этом самом чудесном месте.

Если назвать это чудо Раем,
то они прибывают в этом самом чудесном Рае.

Если назвать смерть краем,
то они прибывают за краем.

«Где вы, милые проказницы,
с кем имел любовь и горе я?..»
Нам теперь оно без разницы.
Это всё одна теория.

Если предположить,
что я остаюсь пожить,
а вы – якобы нет,
то, пожалуйста, передайте привет
всем остальным нашим
от Саши.

До завтра.
До встречи.

Если можно назвать то, что будет, термином завтра,
а то, что случится – встречей.

(август 2оо1 года)


Первая мания

Была у меня в юности временная мания:
любил я одну учащуюся девицу,
которая упала с Древа Познания
и в одиннадцати местах сломала ягодицу.

Стала хромать,
а тут её мать
вздумала меня, маленького, соблазнять.

Ей сорок пять,
мне – двадцать,
дочке надломленной -
восемнадцать.

Скушай беляшек на улице с голоду,
где обитатели чуть приморожены.
Древа Познания по всему городу
плотно насажаны,
не огорожены.

Кто только с них не падал,
кого только с них не снимали...

Едва ли
об этом стоит подробно.

Я маме её ответил:
«Мне неудобно!
Вы выше меня, и на много...»

Мама её мне сказала:
«Побойся Бога!
Вон - эта, со сломанной задницей, -
в сложенном состояньице
два раза я
плюс ещё полметра!
Но тебе же хватало ветра
дуть ей как надо?..»

Губная помада
кисточкой рта
рисовала узоры по телу.

Волки переизбрали Акеллу.

Я – Маугли этого мира!
Я – вождь этой стаи!
Смотри же, Багира:
я сделан из стали.

Она мне шептала:
«Мой неутомимый!..»,
давала уроки
ручной пантомимы,

по Древу Познания
долго гоняя,
вплоть до опознания
верха и края.

Тем временем переломы дочки уже срастались.
Однажды я вспомнил, как Одиссей у Цирцеи
мечтал построить лодку, но был из стали
и, вместо строительства лодки, достигал цели
только телесно.

Но, если честно,
телесные цели
мне надоели.
Я чувствовал тягу к духовным.

На самом деле.
духовные цели
во мне созрели
в виде желания переменить атмосферу.

К примеру,
найти свою веру,
сходить на свободу
и там
приобщиться к народу.

Маугли захотелось к людям из джунглей.

«Я раб этой лампы, но - больше не сыпьте угли!
Не лейте кипящее масло!
Хочу, чтоб погасло...

Отпусти меня, мама,
к моей,
уже собственной,
бабе!..»

И вот, сквозь щёлку в чугунной лапе
просочась тихо,
скользнул – и нету.

Вышел на волю – как много свету!
А девы то, девы!
И правы, и левы –
все хороши!
Выбирай по вкусу любую...

Кончилась моя мания.
Я завожу другую.

Теперь я знаю первейший принцип на волю идущих:
новая мания
будет всегда интересней
всех предыдущих.

(август 2001 года)


Имя

имя твоё как, мальчик?
Адольф

Господи,
я уже сорок лет работаю в Загсе,
сорок лет я имена собираю

коллекция, значит,
хобби такое

давно вас не было

долго смотрю на папу
папа вполне нормальный

долго смотрю на маму
мама тоже

по крайней мере – с виду

ну, да и ладно!
это не моё дело
но:

дай ему, Господи, счастья,
любви и покоя

ровно на один мир больше,
чем всем предыдущим Адольфам

(август 2оо1 года)



Дуэт с Ангелом

Ну, вроде бы, простое дело:
на пять минут покинуть тело
и полететь, куда хочу...
Зачем, скажи, звонить врачу?

Ты лучше слушай: мы летели
на самом деле. Раньше, в теле,
не верил я, что есть края,
где так свободен буду я.

Но от чего же ты свободен?
Какой покой тебе угоден?
И – для чего ты каждый раз
бросая нас, пугаешь нас?..

Слова устали. Мы застали
когда они, как горностаи,
богато шкуркою блестя,
нас радовали, здесь гостя.

Ну а теперь? Не сыщешь смысла...
Пустое тело вдруг обвисло,
из моды вышел этот плащ,
но ты о нём не плачь! Не плачь

о временах, уже прошедших,
о скакунах, о сумасшедших
когда-то раньше скоростях,
о том, как побывал в гостях,

как поносил на карнавале
личину, что тебе давали
на праздник, на прокат, взаймы...
На самом деле, мы – не мы,

пока ещё... Окончив пляску,
ты не бросай костюм и маску,
а аккуратненько повесь:
вдруг праздник
    кончился
         не весь…

(август 2оо1 года)


Ответ на мольбы

Ну что,
солнце с обломанными лучами,
бочка с лопнувшими обручами,
оратор, с немыми уже речами,
развратник с немощными ночами,

ты понял – как я тебя наказал?

Ведь я же тебе всё-всё показал!
А ты – «мало, да мало...»

Вот у меня и пропало
настроенье играть по правилам
с неблагодарным фраером.

(август 2оо1 года)