Ух,

Опять начал разбираться сам с собой, сидеть-ничего ни делать,
слава богу научился кнопки жать полуглЯдя,
и отдыхать на задворках своей грязной сущности -
то есть там сейчас сижу,
на пустырике таком
лысиной мужика взрослого,
будто на планете какой наблюдаю
исхождение
из земельки
шара большого серябрянного,
жизнью полнящегося,
так вот
этот сам
в небо катится,
и уже земли горка засыпается -
а я всё смотрю,
заворожённый,
и сам на орбиту хочу выйти,
да где уж там -
пока травку сиди созерцай, что за ушками
у профессора какого нобелевского,
бомбу родившего
и отстаивающего
права
бедствующих
много позже -
под смерть-исхождение доблестное
своё
вот таким же
загадочным шариком.

Значит,
небо орёт на задворочках,
впрочем очень оно и ласковое,
успокаивает голубизнинкою, голубикою приголубливает -
и летят сизокрылые голуби:
раз так тысячу в стае порхаючи
показали фигуры причудливые,
и дивлюсь -
то ли облако,
то ли пёрышки;
то ли маленький,
то ль с ума выживший.

Ух, задворочки-вы-
затворнички,
со подвалов поднЯтые каменных!
Серо-пьяные
хладно-мрачные,
да и с плесенью
в мозге с сыростью...
По грибы с вами мож ворОтимся
в детство малое самое чудное -
чтобы штаники
и по щиколоточку,
колпачки чтоб
как ку-клукс-кланчиковые
мальчуковые
да не порицаемые
разводящими только
взрослыми -
мы вот,
парни,
друг с другом волОчимся,
кулачки распускаем,
а вы растягиваете
и всего-то лишь поучаете,
правда есть те,
которые и наказывают,
но то будет другая история,
а пока
на задворочках
вот такенный я героический
хлопец-ребёночек,
ребятёночек-мышь-хлеба зёрнышко.
Кожа-слизистая
чувствительные,
и весь в пятнышко
розовенькое-розовое,
и колючие
тёмно-зелёные Иглища
раздражают немного парнишечку -
слезки льёт он
с живой
красной
кровонькой,
но
занозу вытаскивая
радуется,
потому что в своём вот безумии
отдыхаю,
перед жизнью не раболепствую,
потому
не боюсь бед,
не знаю лишения,
не запомню от злища ни толики -
буду ёрзать по камушкам попочкой
и ловить
в реку падающие
звёздочки,
а природа
пускай улыбается -
и
стрекочут
ночные посадочки
тёмным шумом.
Но ласковым утречком,
хоть прохладой
ветр личико
вымоет.
Чудеса значит катятся велосипедные -
по округам-холмам спицы носятся,
и отблескивают на солнышке,
а вверху заливается жаворонок,
будто цЕпоньку перекрикивая.
О -
теперь и по долам поехали,
наслоения льда где
прозрачного,
и
в
ъ
резаюсь
горячей иголочкой,
да и паром своим
разукрашиваю
во узоры
оттаявшей мудрости -
правда
позже
движением мудрости
обесточенный -
как сковал
в кандаллы
драгоценные платиновые
меня дед,
поучая премудростям.
Бородою седеющей,
улыбаясь,
тряся-потрясая
над пахотой
чёрною,
засевая росточками ея изумрудными,
прикасался рукою рабочею
к белой спарже
из недр самых тучныя,
прорежал,
будто смерть
зубы
ульями-пнями била с небес
деревянными,
будто
падал
медок в раны
зыбкие,
чтобы чувствовал кто-то под шариком
как мы любим его
и заботимся
о пропащего
пропитании;
здесь сушил,
сладкий,
нивоньки жалкие,
и стерня вся сердешная выгорела,
из
носОв-паучков-и-ежей
затопорщилось
красной стали
сворачивающее
дыхание -
и
пылОк
даже ночью не выдохся -
а мы -
в стог -
со змеёй:
повалИтися!

Так и жили в мечте глупой махонькой,
и окружностью-картой
ходили

в

степь,

за

степь -

и под степью
рождалися
чувства наши,
оболочки физические
заново,
забывали как будто
задворочки -
жили там,
полонённые
ОЧИННО СИЛЬНЫМИ ПЕРЕЖИВАНИЯМИ.