Я шел очарованный солнечным диском

                «Везде, где великий дух высказывает
                свои мысли, - есть Голгофа»
                (Генрих Гейне)

Я шел очарованный солнечным диском…
Закат диктовал безрассудные страсти,
И день отходил неоправданным иском,
Предъявленным вору отъявленной масти.

Я шел и не ведал ни страха, ни боли,
Забыв про свои и чужие страданья,
И мнилось мне: только лишь главные роли
Достойны игры и людского вниманья.

Я шел, прилагая и труд, и усилья,
И думалось мне, что вовеки не сгину,
И вольного духа орлиные крылья
Меня никогда т нигде не покинут.

Навстречу неслись мне машины и люди,
Но я их не ведал – мир фугою Баха
Вторгался в меня, пробирая до сути,
Скрывая, где мне уготовлена плаха.

В ней слышен был космос и все мирозданье,
Великих пророков святые заклятья,
И Солнце – как гордого духа воззванье –
Любовным огнем простирало объятья.

Я шел упоенный красою заката!
Готовый планету обнять словно Друга,
И счастлив был так же, как в детстве когда-то –
В минуты признанья мальчишьего круга.

Вдали предо мной – величаво и плавно –
Плыл огненный шар – словно стяг «Бригантины», -
Так гордый глашатай Свободы и Права
Уходит достойно под нож гильотины.

Дома надевали златые вериги, -
Никак не противясь истоме плененья,
Покойно взирая, как гонят барыги
Динамику жизни - в динамику тленья.

Скрывая свои и чужие огрехи,
В них окна пылали, как мощные ДИГи, -
Так в ночь новогоднюю прячут орехи
В фольгу и в другие манящие лики.

А Солнце, как будто прощаясь с мечтою
Весь мир озарить непрерывным сияньем,
Уже заходило…
                влача за собою
Надежду всех сирых –
                спастись покаяньем.
Рутинные тени стремительно-нагло
Бросались в пространство –
                паяцами - к маскам,
Обрекши всех сущих – как «остричься всем наголо!» -
Притворным объятьям и вычурным ласкам.

А город, беспутствуя, корчил гримасы,
Бездумно над прошлым своим измываясь,
Из жизни изъятые классы и массы
Дробились в быту и в быту разлагались.

И темой, идущей от дней сотворенья,
Все звуки сливались в глухое роптанье,
И сумерки зрились как акт выдворенья:
Одним было все, а другим – издыханье.

Мир снова делился на толстых и тонких,
На сытых и сирых, господ и бесправых,
Деревья, забыв о кочевниках звонких,
Взывали к эпохе соборов стоглавых.

Я вздрогнул и замер…
                доверившись судьям,
Светило исчезло –
                (эффект Эвридики!)…
Оставив в наследство миру и людям
Автографом в небе алые вскрики…

На город ложились кошмарные тени,
И горы теряли свои очертанья,
Бездумная оргия праздности, лени
Уже затевала свои лобызанья.

Игорных домов агрессивность тупая
Готовила каждого к хитрым уловкам,
И девочки тощие, в ночь заступая,
Уже выходили к своим остановкам.

Подобьем истрепанных, старых реестров
Желтели бездушия харей испитых,
Зияли пустоты домов и подъездов –
Как черные ящики судеб разбитых.

Все сирых существ обнажилась бездомность
И слышалась явственно нотой распада,
И болей людских глубина и бездонность
Слагались в де-факто наличия ада.

Казалось, весь мир исчезает в безвестность, -
Не сдав свой последний и сложный экзамен,
Над всеми довлели хаос и неверность,
И город вдруг выдохнул тяжкое «Амен!»…

Сменялись столетья…
                Сменялись эпохи…