8 Женщин цикл

                Софи

Темноволосая тихая парижанка,
К кофе сводила завтрак, обед и ужин,
Знала о сыре больше, чем о собственной матери,

Надевала рубашки мои наизнанку
На голое тело, назвать меня мужем
Готова была, не любила белые скатерти,

Презирала Маре за Кокто, даже больше –
Почти ненавидела, боялась кошек,
Плакала, глядя на дождь над Медоном сиреневый,

Стремилась в Россию или хотя бы в Польшу –
Собрать коллекцию деревянных ложек,
Ушла от меня внезапно, оказавшись беременной.



                Катарина

В простонародье Катя,
Носила легкие платья
Тонкого-тонкого хлопка
И кудри до самых плеч,

Пекла пироги с капустой,
И бредила Заратустрой,
Хранила винные пробки
И воск от церковных свеч,

Славилась пышной грудью,
Часто ходила в люди
Петь на хмельных гуляньях
Песни про пастушка,

Всех целовала в губы,
В сексе бывала грубой,
Как предрекала ранее,
Вышла за старика.




                Юсико.

Луноликая гибкая ЮсикО или  Юсико
По-английски знала немного – Kawasaki и Toshiba,
За полным груди отсутствием носила лишь трусики,
Мелкой ладошкой сгребала c циновки хлебное крошево,

Слушала Вагнера так, что динамики лопались,
Долго смеялась над маленьким гуттаперчевым клоуном,
Могла часами смотреть на вентилятора лопасти,
Угощала рисом и рыбой, в общем, ни жирно, ни солоно,

Кимоно надевала, расшитое огненным золотом,
Гневно смотрела всегда на афиши театра Кабуки,
Лед для ice tea подавала исключительно колотый,
А по ночам  шутя, непременно стремилась связать мне руки,

В приступе страсти царапала спину  до шрамиков,
Тело ее щекотало мне ноздри запахом сакуры,
Попробовав раз, навсегда невзлюбила русские пряники,
И мы не сошлись характерами, будучи оба Раками.



                Рахиль

В Иерусалиме в стену плача прятала Рахиль свои записки
Ежедневно утром – не иначе, значила желания по списку,

Много лет, надеждою томима, Господа молила о щедротах,
До тех пор, пока однажды мимо ни прошли арабы на работу

С длинными и легкими шестами, чтобы от записок чистить стену,
Думаю, они не знали сами, что собой явили перемены

Для Рахиль, надежды стало мало: в каждом видя Господа знаменье,
Улыбаясь грустно и устало, к мужикам садилась на колени,

И однажды у большого храма встретилась со мной случайно взглядом,
Амен, аве, Кришна хари рама, мы пошли к ней в дом, там было рядом.

На столе маца, фаршмак и куры, дюжиной крючков закрыты двери,
У Рахиль прекрасная фигура, распевают песни сестры Берри,

Я Рахиль целую осторожно, незаметно расстегнув рубаху,
Я останусь, мне остаться можно, чтобы оградить ее от страха

Спать одной, к утру уйду неслышно, как и те, что раньше с нею были,
Но запомню лишь от прядей пышных запах иерусалимской пыли.



                Гала.

Галина, Галочка, Гала
У киевского вокзала
Славы себе не снискала
За овощным лотком,

Фартучек в пятнах сока,
Гала не знает Строка,
От Строка поди нет прока,
Ей лишь Гнатюк знаком.

Гала, Галышь, Галина
Празднуя именины
Гостя усадит чинно
Рядышком у стола,

Тонут в борще пампушки,
Сало, чеснок, краюшку
Хлеба, и мед к ватрушкам
Галочка подала.

Четверть в углу потеет –
Не до горилки, млеет,
Нежности не жалея,
Гала в моих руках,

Дышит всей грудью шумно,
Смотрит в глаза разумно,
Гала полна, как гумна
В щедрых ее краях.

И на задворках ночи
Гала еще захочет
Рюмочку между прочим –
Силы восстановить,

Спят за стеной соседи,
В волосы цвета меди
Все свои сны и беды
Хочется уронить.

Галка, Галина, Гала
Что же ты не сказала?
С киевского вокзала
Поезд тебя увез,

Знаю, живешь при муже,
И не о чем не тужишь,
Жаль, я был неуклюжим,
Не приносящим роз.




                Астрида.

Высокая и худая с длинной косой Астрида
Жила в квартире на южной окраине Юрмалы,
Полдня на работе пасла в микроскоп аскариды,
Потому как значилась гельминтологом; думала

Обо мне, пожалуй, не чаще, чем раз в неделю,
Звонила утром, неохотно звала на прогулку,
Мечтала нанять учителя для игры на свирели,
Чтоб вечерами нарушать тишину в переулке,

Подавала к чаю яблочный штрудель с корицей,
Отрешенно шуршала газетой и взгляда не поднимала,
У кровати же ставила зеркало, чтобы смотреть на лица
Во время оргазма (одного ей, кстати, бывало мало),

На рассвете она размерено одевалась,
И трусцой бежала на берег, искать янтарные капли,
Звонила через неделю, такой она и осталась
В памяти чопорной скучной латышской цаплей.

               




                Сильвия

Локон чернее ночи и воронова крыла,
Если обнять за талию, пальцы кольцом сойдутся,
Жаркая кобылица, закусившая удила,
Сильвия.

Кожа блестит, как на солнце масло олив,
Щиколотки, запястья, закованные в браслеты,
Хрупки донельзя, глаза цвета спелых слив,
Сильвия.

В узких каналах поют гондольеры ладно,
По мостовой прогретой ты мимо них босиком,
Будь осторожней – к вечеру станет прохладно,
Сильвия.

Между пролетов и лестниц комната с белой дверью,
Там, на полу без простыней, одеяла и прочего
Ты наслаждалась моей обнаженной твердью,
Сильвия.

А после в старом кафе играла с щенком лобастым
И подливала в бокал вина незаметно,
И утоляла голод традиционной пастой,
Сильвия.



                Елена

Она ненавидит Битлз, рыбалку и зимнюю стужу,
Обожает Бродского, пьет водку, не морщась, и много курит,
Может без тени сомнения бродить под дождем по лужам,
Но категорически против травы, кислоты, кокаина и прочей дури,

Она испытала восторг от солянки, с тех пор посещает «Пушкин»,
Официанты, видя ее, выстраиваются в линейку,
Кажется, что она никогда не станет обычной старушкой,
Перемывающей кости соседям, сидя у дома на ребрах скамейки.

Она мечтает рвануть как-нибудь на пляж Кабо-Верде,
Но опасается страшных акул, даже если б была на Охотском,
Одинаково громко плачет над твореньями Баха и Верди,
Не умеет молиться, но при этом взахлеб рассуждает о плотском.

Она не знакома с реестром цен ближайшего магазина,
Ей не интересно знать, кто спит с ее бывшим парнем,
Гуляя по городу, она смотрит на нас в витрины,
И улыбается нам, таким влюбленным и абсолютно парным.

Она неподдельно боится рака, но к себе все равно беспечна,
Когда мы встретились, кажется, ангел с небес спустился,
Она так целует…она…я могу говорить бесконечно!
В общем, она единственная. Потому на ней и женился.