Я недавно в Израиле предисловие 2001 года

Я недавно в Израиле, но ситуация для меня не совсем нова. Когда-то я уже проходил абсорбцию. Это было в 1973 году, когда после службы в рядах С.А. и непродолжительной работы слесарем на Днепропетровском заводе приехал в Москву «по лимиту» и поступил в Московский институт культуры. То есть, раздвоился. С одной стороны, стал презираемой москвичами «лимитой», с другой – вполне уважаемым иногородним дарованием, студентом (пусть и заочником) творческого ВУЗа.
С тех пор я никак не мог выйти из этой ситуации раздвоенности, постоянно страдая от этого и понимая, что «успешная абсорбция» в этой жизни – это когда человек всё же приходит к цельности, что в общем-то и делает его личностью.
Увы...
Так оно и пошло с тех пор. Днём я был нормальным русским плотником, делящим с такими же русскими плотниками из моей бригады все горести и радости плотничьей жизни, а вечером на сцене Красного уголка общежития занимался постановкой праздничных «театрализованных представлений», написание сценариев и постановку которых требовала от меня институтская программа. Т.е. в вечернее время я превращался в нормального советского «культурника», которому, конечно, вовсе не возбранялось быть евреем.
Через 10 лет, заработав на стройке квартиру и имея диплом режиссёра «клубных и массовых представлений», я ушёл работать в культуру в погоне всё за той же лакомой цельностью. Но – «все говорят нет цельности на дне, но нет её и выше». Ибо кто такой советский служащий-блюститель партийно-государственных интересов с непременной фигой в кармане – объяснять не приходится. А о личной жизни промолчу.
Перестройка грянула как гром среди ясного неба.
Срочно потребовались обе руки, фига поневоле обнажилась и разжалась – много ли ею наработаешь. А работы открылся непочатый край для человека, коллеги которого располагаются в широчайшем спектре от какого-нибудь тамады на свадьбе до Ильича на броневичке или Ельцина на танке. Всё это – специалисты по массовым представлениям. И вся Перестройка с самого начала воспринималась именно как грандиозное массовое представление, какой-то советский карнавал, следом за которым должны последовать нормальные, хорошо ещё если не лагерные, будни.
Что ж, - думал я своим раздвоенным, растроенным и т.д. умом советского человека. – Пусть это наваждение, искушение – всё, что угодно. Но от кого это исходит? От Горбачёва, Яковлева, Коротича и т.д., и т.п., то есть от людей со столь же разжиженным самосознанием. Значит, эта вечная ситуация «бесцельности» и их достала, значит и они взалкали того же, что и я. А как  быть на уровне повседневного быта? Я же не на Луне живу. Ещё когда работал на стройке в 1977 году меня приняли в КПСС.
А было так. Говорит мне как-то Володя Сычёв, секретарь парткома Краснопресненского ремстройтреста: вступай. Всё равно ты в институте культуры учишься. Т.е., пока ты плотник, тебя даже пятая графа не ограничивает. А потом, когда захочешь пойти в культуру с этой своей графой и без партбилета – серьёзно ли это будет?
Ну, из всего этого монолога он в действительности сказал только «вступай». Остальное подразумевалось.
А у меня был, да и есть, товарищ, поэт Жданов Иван, мнения которого я считал едва ли не пророческими. Я и спросил у него как-то за «рюмкой чая», что он об этом думает. Он говорит: этой партии ещё на тридцать лет хватит. Всего на 20 лет ошибся. А я вступил.
Но вернёмся к быту. К началу Перестройки я работал худруком в маленьком ДК при одном ВУЗе в центре Москвы. Имея зарплпту 130 р., двоих детей и жену-учительницу, я конечно же в свободное время помогал людям в обустройстве жилья, и в 1988 году у меня был такой «объект» на Зубовской площади рядом с Арбатом.
В то время тот, кто хоть проездом оказывался в Москве, тут же летел на Арбат, потому что это было, быть может единственное место в СССР, в которое можно было ткнуть пальцем на вопрос «Где же ваша Перестройка?!».
Присмотревшись, прислушавшись и «причитавшись» к тому, что там происходило, я испытал профессиональный азарт. Этому народному театру явно не хватало режиссёра. Вернее, режиссуру пытались осуществлять дилетанты, хоть они и числились профессионалами по ведомству КГБ.
Вобщем, я решился.
Я придумал образ, персонаж, который должен был как бы обобщить творчество горланяших коллег. Т.е., максимально точно и лаконично обнажить максимум существующих в советском человеке пустых иллюзий, надежд и комплексов – следствий всё того же деления личности на имперской, партийной, национальной и прочих почвах. Какое имя должно быть у этого персонажа? Вот задача: придумать имя и фамилию, травмирующие слух советского человека с одной стороны своей явной национальной принадлежностью, с другой – укоризненным напоминанием о невинно загубленных «врагах народа». Так появился на свет Зиновий Каменев. З.К. По-моему, получилось подходяще.
Итак, я встал в ряды коллег, прикнопив к забору мои первые «Злопыхалки». Тут же подошёл Володя Друк, протиснувшись сквозь толпу зевак и стал ухмыляясь их читать. Но тут же подошла и милиция. Они в то время следили, где народу собирается больше трёх и моментально реагировали, пытаясь устранить причину. Причина – стихи – была ими тут же устранена с забора, а Друку был тут же вручён экземпляр с автографом «З.К.» из сумки автора. Так это началось.
Для моей пишмашинки наступили напряжённые дни, так как эра ксероксов тогда наступила ещё далеко не для всех. Для глотки тоже: спасибо, хоть акустика на Арбате неплохая. Несколько раз меня, как и коллег, «свинчивала» с Арбата милиция и ОМОН. Т.е. жанр представления требовал этого. Представьте: выдуманный Зиновий Каменев свирепо обличает в низости и трусости вполне реальных, выступающих под своими фамилиями Трусова и Зайкова, весьма ответственных руководителей, а глотка у него лужёная, а вокруг толпится сотня-другая москвичей и гостей столицы, которые буквально рвут из рук экземпляры машинописного самиздата, протягивая потные трёшки, и тут какая-то рука в штатском выхватывает всю пачку. З.К. орёт, что без дарственной надписи автора экземпляры считаются ворованными и что воровать грешно, на него наваливаются уже в форме, и под известные непечатные выражения отнюдь не безмолвствующего народа волокут в «чёрный ворон». Дверцы захлопываются, артисты, т.е. я и омоновцы, утирают пот со лбов и угощают друг друга сигаретами. За кулисами можно расслабиться.
Далее следует ещё несколько театрализованных представлений: вечер арбатской поэзии на сцене родного ДК, партсобрания и заседания парткомов разных уровней, где меня просят разъяснить, например, что значит «ставить реку раком»? И причём здесь грек? (т.е., Гаврила Попов, повидимому. Ну, действительно, ни при чём.). Или кем подослан? Т.е. на какую разведку работаю? При этом я постоянно твердил: товарищи, не мешайте работать. Я режиссёр массовых представлений, вы же видели мой диплом. Любое ваше собрание – это именно массовое представление. И как бы вы себя ни вели, и что бы мне ни говорили – всё равно вы играете в моём спектакле, по моему сценарию. Любая ваша попытка заставить меня сыграть по вашим нотам целиком укладывается в мой сценарий. В этой области вы дилетанты, вы же не учились в Институте Культуры!
Или вызывают меня на административную инспекцию, где судят всяких хулиганов и спекулянтов, давая 15 суток. Сидя там в очереди, я пишу стихотворение «Исповедь поэта-спекулянта», и, когда меня вызывают, выхожу в образе З.К. и в своё оправдвние произношу этот текст весьма громко и с пафосом. После чего суд, недолго посовещавшись, желает мне дальнейших творческих успехов.
Ну, а из партии меня всё-таки исключили весной 1989 года за «подрыв авторитета КПСС». Но с работы А.Н.Яковлев не дал уволить, дай Бог ему здоровья.  (Всю эту историю вкупе с моей статьёй о мерзостях второго съезда РСДРП, «Злопыхалками» и секретным (без кавычек!) протоколом Октябрьского райкома партии г. Москвы о моём исключении см. в одном из номеров самиздатовского журнала «Демократ» Стаса Дергунова за этот период). И дай Бог здоровья и долголетия в культуре Е.С.Гудкову, бессменному и по сей день директору того ДК, где я чудил в Перестройку, и которому из-за этих чудачеств приходилось подставлять грудь отнюдь не под медали.
Впрочем, тут же Илюша Заславский ангажировал принять участие в избирательной компании районного уровня. Предложение было принято, были побеждены 4 конкурента и до самого конца Советов в 1993 году я честно ездил на метро бесплатно, предъявляя депутатское удостоверение.
Вобщем, было весело. В этот период вышли несколько моих статей в журналах «Клуб и художественная самодеятельность», «Культурно-просветительная работа», в многотиражке по месту работы «Текстильщик», письма в газетах «Вечерняя Москва» и «Советская культура». Всё это без всяких псевдонимов.
Так получилось, что когда улеглась перестроечная буча, я оказался за бортом общественной жизни, чему причиной в основном мои личные обстоятельства. Жизнь не стала легче, но стала честнее, и это главное, чего в меру сил добивались я и многочисленные  коллеги. Обретя свободу слова, Россия как бы вернулась в мировую историю. Это значит, что каждый человек в ней,  понимает  он это или нет, принимает личные решения на этом историческом фоне. И когда в прошлом году ко мне пришли «крепкие ребята» и сказали, что теперь, для того, чтобы работать, я должен вступить в их «партию», т.е. платить взносы и все свои решения согласовывать с их «парткомом», мне это показалось знакомо до боли. Опять пришли времена, когда какая-то банда предлагает тебе ради куска хлеба отказаться от своей ответственности не только перед партнерами по производству или жизни, но и перед Богом. Иначе они ни к какой серьёзной работе не подпускают. А работать несерьёзно в моём возрасте уже поздно.
Вот тут и пришёл конец главным моим раздвоениям. Похоронив Зиновия Каменева, я, как мне кажется, обрёл всё-таки то состояние души, в котором стала возможна простая человеческая лирика. И вот результат: написанный в последние годы цикл «Жизнь одна», где имеется ввиду не только то, что невозможно выбросить что-либо из собственного прошлого, и поэтому вся жизнь человека – ОДНА жизнь, но и то, что расставшись с иллюзорной надеждой «на лучшее», человек обретает взамен уверенность в том, что ЖИЗНЬ одна, т.е. нет этому понятию антонимической пары.
Такова логика моей алии.

Михаил Польский
13.02.2001 Иерусалим.