Бродяга Грин посв. приятелю -однофамильцу из минувшего века

Бродяга Грин,  какая благодать --
картошку запивать томатным соком
под бриз, что с одного из водоёмов,
какой в простонародье чтут великим,
затем лениво чиркнуть зажигалкой
и согласившись в том что местных женщин
пора отдать в учение московским
на темы поведения в постели
и расторопности податия рассола.
Курить, пока на кухне не взбуянит,
прожжённый и давно забытый чайник
профилосовствовать чеченскую проблему,
и сионизм на восприятьи полукровок,
коснуться иллинойских цен на пиво,
непремиримости которая бытует
в волнах русскоязычного эфира,
определив, что нам всё это по фиг,
кроме того, что горько гибнут парни,
и вновь разлить – есть третий тост за павших...

Заверещит настырная мобила –
какой то лох захочет сверить дату
приезда на Мид-Вест «Аукциона»,
он будет послан ибо, на балконе
нам до сует мирских какое дело --
мы заслужили это воскресенье
не так уж часто выпадает сверить темы.
Ты Грин, по сути не был бы Зелёным --
как говорила внучка маршала намедни,
кабы не вспомнил снегопад в соседнем штате
и копошенье крепостных внизу по снегу –
чего нам брат  -- мы завсегдатаи балконов,
а челядь пусть резвится до покоса,
так бывших жён уходят силуэты,
на полку полу-памяти, где тесно -- экзаменам,
шпаргалкам, Кортасару и прочим
несущественным событьям.

Тем временем, пора уважить близких,
с твоим отцом мы как-то оказались
в курящем тамбуре – отчаянный был поезд
из Белокаменной он мчался за границу,
что было неестественно и жутко –
той «заграницей» назывался Киев.
Вся ночь была полна сюрреализма –
мои родители впервые лет за двадцать,
вернувшись в край покинутый навеки,
пытались облегчить твоим, ту тягость,
которая зовётся расставаньем,
и подстаканники словам вторили эхом...
Да, грустно...  Даже стоит ли об этом,
вернёмся в тамбур – я достойней разговора
не помню ни в нью-йорках, ни в парижах --
отец твой – светоч, доброта и разум... 
То бишь за близких, пусть им меньше боли
доставят наши странствия по свету,
пусть наконец они дождавшись внуков
оценят это истинное счастье.

Ну, что откроем третью банку сока,
не всё ж «абсолютизм» стези курантной,
возьми гитару, и прошу тебя, не громко,
речитативом сделай «Одиночку» --
определяющая вещь, если подумать,
не наяву а в запредельной сфере,
предательств несть числа, но чаще мелких,
пусть эта чаша пронесётся мимо,
а если всё же капнет – вытрем тряпкой,
но видит Б-г, пусть лучше не придётся,
ведь после тридцати прощенья редки...
Ещё о чём, о ремесле – имеем право,
«Хай нам щастить» на выбранных дорогах,
и чтобы оставались те минуты, когда слова
и музыка вершаться – иначе перестанем быть собою.
Гвоздики, долго будем класть на камень
обычно 25-ого в июле,
ведь в январе – ты помнишь, -- лёд в три слоя,
хотя и январе прорвёмся тоже.

Хороший город, наш проветренный верзила,
здесь даже хочется подольше оставаться,
растить детей, высаживать деревья,
построить что-то, вроде юрты или сакли –
собаку завести, с котами как-бы
уже разобрались – пока, что хватит.
Всё это здорово.  Но вот по воскресеньям,
нечасто – с нами часто не бывает,
мельчает восприятие отчасти,
грозит набить оскомину, чего нам,
отнюдь, наверно будет не по кайфу.
Так вот экспромтом, эти воскресенья
когда картошку запивать томатным соком,
и чиркать без напряга зажигалкой,
хотя с таким ветрищем шутки плохи –
прикуривать московским вариантом –
сношая сигарету с сигаретой –
заметь, четыре «с» в строке сгрудились,
так вот, такие воскресенья будут
в грядущем веке, так, как были в этом,
всё просто -- ведь они необходимы,
когда неспешно обсуждаются каноны,
Грин, помни главное – пароль – томатный сок.

август, 2000
Chicago