Из писем моих ты запустишь однажды...

- Я падаю кровавым солнцем -

Я возвращаюсь, чтоб уйти,
и ухожу, чтоб возвратиться.
Продлится бы в знакомых лицах,
когда неясен след в пути.

Кто виноват, когда в любви
мне повезло сильней, чем в жизни.
Я преломляю взгляд сквозь призмы —
ты ничего не говори,

любимая, —
пройдет и это.

Взведен курок у пистолета,
и кто-то ждет...
но не дождется.

Я падаю кровавым солнцем,
которое меня же жжет.



- Неправильные стихи о любви -

Пес воет на луну,
от голода языком слизывая небо.
Поэтесса сменила имя,
и теперь ночами сдает стеклотару.

Корова набухла выменем,
но провалился дояр с гитарой
в третье тысячелетие,
не старый еще...

Безработный газетчик
ходит по улице, флагом волочась красным.
Медведь пишет стихи,
используя рыбу в качестве метра.

Все говорят о любви,
но никто не слышит как бьется сердце.
Пес прижался ко мне —
он плачет,
а я пытаюсь согреться...



- В Копенгагене отвалились стрелки главных часов -

В Копенгагене отвалились стрелки главных часов
в тот день, когда я меньше всего ожидал этого.
Застегнув брюки и задвинув на двери засов,
я пошел узнавать, в каком месте выписывают книжку поэта.

Но оказалось, что все они кончились еще вчера
под напором страждущих грязноволосых существ.
Чирикали воробьи, солнце казалось черней черна,
Твое вечернее платье не застегивалось вообще.

Ты разводила руками, кладя мне грудь на плечо —
от нее было так тепло, что я про книжку забыл.
Хотел куснуть сосок, но тут же был уличен
и отправлен в постель и сдался почти без борьбы.

Ты кричала так громко, что вдруг полковник-сосед
стал биться в стену в экстазе простреленной головой.
Я был скромен и осторожен, а стал как все —
еще не поэт, но гений, к тому же еще живой.



- Ты рада ли мне, королева? -

В стихах засыпая, стихает моя королева.
Я выполнил все, с чем она пожелала расстаться.
Орут по ночам замороченно сигнализации.
Но что мне до них, я расплавился от перегрева.

Уснула она с шаловливой ручонкой под щеку.
Я коршуном тощим над ней нависаю охранно.
Ах рана моя, ты не в поле получена бранном,
хотя эту жизнь я рассматривал не через щелку.

Размашисто пишет стихия вселенского ига.
Я пылью ничтожной лечу над адамовым садом.
На первопрестольную падают звезд кавалькады.
Ты рада ли мне, королева, иль станешь лишь мигом?

На плахе вздыхает палач в ожиданье работы,
от ангелов белых скрывая себя капюшоном.
Безумцем хочу быть в любви, а не просто прощенным
рабом искушений взрезать, задыхаясь, аорту.



- В песочных часах скоро кончится время -

В песочных часах скоро кончится время
для рук, обвивающих жаркое тело
красавицы юной.

Но страстный любовник об этом не знает,
он волен сгореть в иссушающем душу
желании чувства.

Брабандское кружево тает в постели
под взмахами длинных ресниц полуночных,
и локоны вьются.

Легко и задумчиво тонкие пальцы
скользят, вспоминая отметину солнца
на бархате кожи.

Он дышит неровно в набухшие груди,
и слышит в ответ, как любимая плачет,
не в силах сдержаться.

Так первые взмахи фламинго возносят
его в поднебесье, и дух замирает
в экстазе полета.

Она его влагу вбирает как губка,
но сочные губы малиной истают
и вырвутся криком!..

В песочных часах не осталось песчинок.
А если любовь в этом мире не вечна —
будь проклято, время!!



- Тайна соития спит во влагалище ночи... -

Тайна соития спит во влагалище ночи.
Жаркие губы потрескались в муках желанья.
Праведник сохнет над коркой вчерашнего хлеба.
Томная дева развратом панель устилает.

Дайте хоть что-нибудь сердцу, уставшему биться!
Колокол замер. Священник грозит канделябром.
Плачет седая старуха, забытая богом,
светлой душой разнимая костлявое тело.

Девочка с мальчиком молча идут по дороге,
смуглые руки сцепив, чтобы слышать друг друга. —
Вскрикнет во сне безобразная желтая осень!
Взмокнет весна, разливаясь ручьями по снегу.



- Плакала роза... -

Плакала роза в белой вуали
над красным тюльпанчиком с черной резинкой,
которой его перевязали
для магазина.

Так было радостно с ним и спокойно
в теплых лучах очень маленькой родины...
Видимо, счастье их дорого стоило,
чтобы быть проданным.



- В оранжевом море -

Шизофрения...
Матери плачут, но любят...
В оранжевом море не крикнут ни "майна", ни "вира"!

Ты снилась.
Ты снилась в кружавчиках грубых
из ткани галактик,
а, может быть, и антимира.

В оранжевом море
я рыбку поймал золотую. -
Так думал...
Но всё это было лишь бредом.

Распаяны модули жизни.
Оборки на стуле...
Хотел умереть,
но зачем-то решил пообедать.

Никто никогда,
и фискальные олухи в чёрном
пройдут по годам,
распиная и требуя дани.

Вчерашний сантехник
сердито листает "вечёрку".
И сохнет от нeжити
сытая, влажная Дания.



- У меня что ни день, то беда -

Поволокой подернутый взгляд
У девчат.
Старики у подъезда сидят
И ворчат.

У бомжа нет ни дома, ни снов,
Только вши.
У скупца есть и дверь и засов,
Нет души.

Огурец захрустит на зубах
Алкаша.
Курит трубку печную изба
Не спеша.

Снова чья-то звезда упадёт,
Отгорев.
Распластавшись ползёт идиот
По горе.

Я сожгу свою память в кострах —
Страх в золе.
В небо выбросят свистом ветра
Сизарей.

Машет флагом мужик, подгадав
С кумачом.
У меня что ни день, то беда -
И ничё...



- Судьба -

Снова неулеты,
неприходы.
Как всегда —
погода виновата.

Кто ты,
почему ты,
отчего ты
на столе в моих игральных картах?

Ждешь, судьба,
когда я стану слабым,
буду рвать зубами землю ночи.
Только что мне делать с этим скарбом

из надежд,
любви
и одиночеств?



- Писал я тебе на бумаге в линейку... -

Писал я тебе на бумаге в линейку
стихи о любви без размера и рифмы.
Но чувства мои разбивались о рифы,
и голос срывался, дрожа и немея.

...Из писем моих ты запустишь однажды
кораблики-сны по оттаявшим лужам.
И, может, поймешь, что я все-таки нужен —
пусть даже не главный... пусть даже бумажный...



- Цель номер ноль -

На лее болтается флаг моей прошлой удачи.
Наколкой на правом плече твой уход обозначен.

Я верил, что ты навсегда, но фортуна смеется,
Изнеженный кот с твоих рук отвалился на солнце.

Семь футов под килем! — кричали ребята на счастье.
Семь месяцев в море разрушили жизнь в одночасье.

А может не море, а было непрочным сложенье.
Осталось колечко на блюдце, расписанном гжелью.

И чтобы не ждать умиранья в холодной квартире,
Я — цель номер ноль в штормовом неоплаченном тире.



- Мы были... -

Взгляни на цветок —
в его шелковом теле
твоя красота отдыхает блаженно. —
Он скоро умрет
в травянистой постели.
Елена,
не плачь над холодным туманом.

Мы вспыхнули пламенем
кратким и жарким
под небом единым,
не зная, что будет.
И жадно друг к другу
глаза прижимались,
когда было счастье,
когда было трудно.

Сгорали под солнцем
цветы на поляне,
даря ароматы
томительной жажды.
Но взгляд не обманет,
и руки расскажут -

мы были...
мы были
однажды.



- Хилине -

Растекаюсь в твоих глазах.
Гроза безумия бьет по сердцу.
Пропадаю, в морских узлах
безуспешно пытаясь согреться.

Ванты стерты руками в кровь,
капитан хрипло кроет матом —
закрываю себя на засов
будто в чем-то опять виноватый.

Чайка жадными криками бредит,
за кормой проверяя течи.
Я боюсь, что ты не приедешь
или сам потеряюсь до встречи.

С жарким телом твоим сольюсь,
даже если мир распадется.
Я дождаться тебя боюсь
на пороге испанского солнца.

Только спит темной ночью Мадрид,
Петербург под туманом как в браге.

Хмурый Лешка-радист говорит...
что на проводе ждет Копенгаген.



- Ты знаешь — бабочка умрет -

Я бабочкой лечу в костер
из веток, сложенных тобой, но
ты говоришь: любить не больно, —
и эта ложь во мне растет.

Растет она, как апельсин
на ветке солнечного сада.
Ты на колени мне присядешь,
и возразить не будет сил.

Сорву тебя — сладчайший плод, —
янтарным соком упиваясь,
почувствовав, как кровь живая
безумием наполнит рот.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я знаю — это счастье вечно!
Ты знаешь — бабочка умрет.



- Потому что любишь не тех... -

Симфония...
Краски века в спадающих веках
черного цвета.
Зрачки
почти утонули в радужке.
Лапушка
ты моя.
Радоваться бы,
да нет слез, чтобы смыть боль.
Хотел бы я быть с тобой,
но разве от мыслей
зависит
что-нибудь?
Шторки ресниц...
Слиться
в одно гудящее эхо...
Это
лишь сон, что ты есть,
что я буду еще желать.
Жена
варит картофельный суп.
Несут
портреты вождей
и идолов.
И до
конца света лишь ночь.
Порочна жизнь,
стерва она,
потому что любишь не тех, с кем делишь постель.



- Чао, чао, девочка... -

Чао, чао, девочка,
ночами
чайник разливаю я по чашкам.
Чаще мы прощаемся,
ох чаще,
чем встречаем утро в настоящем.

Чартерные рейсы не заменят
теплой кожи рук твоих прекрасных.
Чао, моя девочка,
нечаянно
я волос твоих напился краски.

Ты смеешься вдалеке,
играя
и вертя моей судьбой как хочешь.
Ралли наше у подножья рая
может все надежды взрезать в клочья...

Ничего, что день опять ненастит
и хрипит, охладевая, чайник. —
Это счастье,
это просто счастье,
что с тобой мы встретились случайно.



- Я буду любить тебя, Владик -

                     .............for Helena

Не камнем,
но режущей сталью под сердце.

Не жалостью,
но изувеченной плотью.

Не морфием,
но обольщением лести.

Не криком,
но факелом вспыхнувшей боли.

Не более чем
одиночеством
росчерк пера, как снарядик —

"Я буду любить тебя, Владик"!



- Я войну себе объявил -

Поцелуй как залог любви...
Миг расплавился в миражах.
Я войну сам себе объявил,
хоть никто мне не угрожал.

Я стирал отпечаток губ,
забывал, и не мог забыть.
Задыхался в плечах лагун,
жег под солнцем постылый быт.

Влажный привкус касаний твоих
принимал за уход в никуда.
Я себя проклинал, под дых
нанося за ударом удар.

Для гербария сохла душа,
и желтела нежности прель.
Мне уже не хотелось дышать,
как тогда, уходя в апрель.

Я себя унижал пред собой,
говорил, что его не вернешь.
Быть единственным в мире слабо,
а тогда и цена всему грош.

Бьется жилка в висок. Внапряг
за собой признавать вину.
Я бы сдался тебе, но как
мне закончить эту войну?



- Узлы -

Все пройдет —
и этот дождь, и этот снег,
ты уйдешь
и унесешь
расстрельный смех.

Я останусь
вспоминать твои глаза,
и узлы
безгубых полночей
вязать.



- И вся твоя любовь до гроба -

Ты одинока,
бесполезна
в чужом пиру,
стране-приюте.
Тебя уже грызут болезни,
тобой чужие люди крутят.

Благополучие
так зыбко,
ты тянешься
к тому, кто славит.
И предаешь за две улыбки
не научившихся лукавить.

Лицо рисуешь утром,
чтобы
казаться ярче
и моложе.
И вся твоя
любовь до гроба
на театральную похожа.

Тебе софиты снятся в полночь,
рукоплескания оваций...

Я знаю это,
только помню,
как чувствовал в себе семнадцать.



- Т е б е -

Мне себя уже почти не жаль.
Было всё — любовь и пустота.
Даже не пытайся обижать,
я в тебе стихами быть устал.

Снова шведский берег. И кафе.
Не смотреть, не думать... только жить.
Может быть, предутренний Морфей
что-нибудь ещё наворожит...



- До яблок золотых -

Не стоит говорить,
что будет завтра утром,
оно не настаёт,
оно всегда сейчас.
В горсти моей горит
последняя минута,
и я как идиот
свечу в её лучах.

Мы в расстояньях ждём,
мы веруем друг в друга.
Но тот костёр сожжён,
который сложишь ты.
Накалена спираль –
от севера до юга, –
из тех, кто хочет в рай
до яблок золотых.

У счастья два конца,
и оба где-то в прошлом.
А где же ты, мой Бог –
забыл совсем?
Так что ж!
Налью в стакан винца,
и вспомню о хорошем.
Вчерашнюю любовь
сегодня не пропьёшь.

-----------------------------
© Copyright Kone*, 2003