e-mail, mёilе и письма для Тебя виртуальный роман

                Helen


 (утро)
Я перешел на "ты", не испросясь,
(но лишь в стихах, я знаю, Вы – простите),
мне этот тон навязывает Питер –
он, как и все, сегодня месит грязь.
Он, как и все, коверкает слова,
по  фене ботает и складывает маты –
как будто революции солдаты
вновь Петербург разносят на дрова.

Ты скажешь, что я циник и, к тому ж,
приехал сам когда-то в этот город,
чтоб прыгать воробьем у желтых луж,
и в клюве уносить холодный солод,
что сам умею материть соседей,
судьбу-индейку, "постсовецкий" быт,
хожу без галстуха, имею бледный вид,
и бля'дями зову почтенных леди…

Да, я – таков, но все же, иногда,
когда затихнет день, и мне на плечи
садится сонной птицей сволочь-вечер,
я забываю, что опять вода
из крана льется ржавою струею,
и что в подъезде вырубили свет –
мне чудится, что я –
любовник и поэт,
стою, склоненый, пред тобою,
не поднимая глаз, я бормочу
восторг души, сердечное томленье,
боясь шагнуть, чтоб не спугнуть свеченья
любимых глаз… (Пора идти к врачу!
Теперь я знаю, что опасно болен –
я не заметил, как сошел с ума!
Что я несу? Наверное, она
уже зашлась от хохота и колик!)

Я  возле ног твоих (ах, вру –
прекрасных ножек!)
свернусь безродным псом
и буду ждать ладонь
своей хозяйки, и смотреть в огонь –
и он дрожит, как я, любовной дрожью,
и пышет жаром, бьется, словно сердце,
в моей груди… (Откуда этот слог?
Какой болван пытается втереться
в мое письмо?)
 Но дальше, видит Бог!

Я буду преданно страдать от невниманья,
скулить у полога, когда пойдешь ты спать,
а утром прыгну весело в кровать,
и гневный визг заткну своим лобзаньем,
и мокрый нос пущу гулять в разрез
ночной рубашки, заберусь подмышку…
(Все! Я кончаю! Это уже слишком!
Пора к врачу! Меня попутал бес!)

( день)

так ли как прежде кораблик плывет
парусом ловит дыханье органа
знаешь впервые мне кажется странным
что мы с тобою живя в разных странах
ищем губами слово mёile

снова отбросив дурацкие знаки
я выпускаю на волю слова
пятая ночь как болит голова
и прорастает на белой бумаге
черными строчками память-трава

я все забыл я не помню не знаю
прошлую жизнь – я в ней был не с тобой
мальчик-сержант за высокой стеной
там где играли подъем и отбой
и по тревоге везли к Руднинкаю

этой стены уже нет и костел
больше не слышит как пели мы песни
белые своды и каменный пол
вспомни меня если будешь там если
так же кораблик плывет и простер…

(вечер)
сегодня за окном февральский дождь
расквасил снег и обнажил  окурки
закрыть глаза пройти по переулкам
в том городе где ты сейчас живешь
мощенных мостовых испуганное эхо
заставить повторить забытые слова
и разбудить дворы счастливым смехом:
привет тебе свободная Литва!
нет – sveiki, labas vakaras, как-будто
достали с полки старое кино
стрекочет пленка в тесной кинобудке
и часто рвется только все равно
закрыта дверь и снова на экране
тот черно-белый мир – казарменный уют
вот-вот отбой и письма раздают
и только руки на переднем плане…

(ночь)
…корабль плывет под куполом парит
наполнив паруса дыханием органа
литавр турецких или барабанов
уже не помню но  не говори
и не пытайся растревожить просто
я все забыл – латинское: Amen
и польское: ulaskawic' твой город
чужой туманный с холодом за ворот
с мелодией из оперы "Кармен" –
смелее в бой! – но лишь сырая простынь
в руках тореро – маленький туркмен
испуганно стоит пред старшиною
а тот копытом бьет и кровь в глазах
тоска зеленая и непривычный страх
и каждый шаг как-будто под конвоем…

я в графику добавил акварель
офорты превращая в акватинты
чуть подсветив глухие лабиринты
прошедших лет сегодняшний апрель
уже спешит соединить нас вместе
я чувствую тепло твоей руки
но в ту весну в том городе-miёst'e
мы месим грязь и в этом черном тесте
увяз наш взвод и мысли далеки…

я  призван в швейки как же повезло
отчизне – только двое  идиотов
у нас в полку (второй – сержант Козлов
читавший на немецком Элиота)
мы были "полыми людьми" хотя
устав предписывал на время стать бесполым
нам раз в полгода делали уколы
от утренней эрекции – пустяк
а все приятно спать без сновидений
не мять подушки трепетную грудь
и не смотреть на голые колени
сверхсрочной секретарши – laba diena –
шепнуть при встрече мимо прошмыгнуть
и думать что в обед – овес? шрапнель?
а ротный вновь страдает недопитьем

я достаю солдатскую  шинель
шагаю в строй и из него не выйти…

(утро)
любовь по-военному – кричим из машины:
мергайтес! эйнам и крумус посидулькинт!
посиди в тишине карейвис и напиши мне
письмо оттуда из караулки
стряхнувши пыль этих лет почему то
тот город уже и не снится даже
и  девчонка - мергайте Вера-Веруте
наверняка забыла – невелика пропажа
вот она на качелях в короткой юбчонке –
сидит улыбается рыжая бестия
ах какие в Литве пропадали девчонки!
как нам здорово с ними было невеститься
женихаться любиться по-литовски и русски
слово "милё" на губах перекатывать
самовольные ночи в улочках узеньких
и губа гарнизонная – баба горбатая…

Верка - ВерОника те наши встречи
и сегодня солдату рвут сердце на части
чем заплатить за толику счастья
что подарила тогда ты мне – нечем…

она написала на обороте - смешно и печально
читать словечки ее фиолетовы
сколько лет я храню за семью печатями
эти стишки из литовского лета:

"Кода-нибудь среди бумаг,
 под толстым слоим пыли,
найдешь ты моё фотку и спомнишь,
как немножечко любили!"…

(день )

февраль опять ударился в запой
пропив морозы и лохмотья снега
он молит пьяными слезами: сбегай!
давай еще добавим по одной
мне недосуг я нынче без вина
брожу шатаясь отключив сознанье
и ту печаль последнего свиданья
пытаюсь выпить наконец до дна

она просила называть себя
ВерОникой и подставляла губы
я становился маленьким и глупым
впервые так беспомощно любя
и мне казалось это только сон
я вновь один на улицах Вероны
и только в небе черные вороны
крылами глушат колокольный звон
удар клинка и он  убит убит
(она его звала зачем-то братом)
но те подруги что стояли рядом
шептали мне: она с тем парнем спит

... я как и прежде бегал на зарядку
а по дороге забегал в костел
в котором поминали боску-матку
и не ругались что сюда зашел
советский оккупант стоит как зяблик
и смотрит вверх где плавает кружа
подвешенный за ниточки кораблик
над черным камнем римского крыжа…

(вечер)
так же как русское: чмок – pabuciok
звОнок внезапен упруг и занятен
как ты лениво снимаешь платье
щелкаешь люстру и – на бочок
губы твои в темноте так близки –
что нам границы и толстые стены
(имя рифмуется только колено
вышло на волю и просит руки)

даже сквозь сон ощущаешь всем телом
пальцев проворных смешную возню
я написал бы с тебя свою "ню"
да вот боюсь что других раздразню –
будут стучаться к тебе то и дело

знаешь любимая все таки я
точно рехнулся за эти три дня
вот и любимой тебя называю
словно всю жизнь тебя знаю (играю
в прошлые чувства боль затая)
может быть легче думать что ты
рядом со мною была в эти годы
нет это происки злой непогоды
шизофрения пустые мечты

мне не закончить наш бурный роман
завтра опять напишу продолженье
в зеркале бьется твое отраженье
словно пытаясь раздвинуть туман…

(утро)
ты проснулась глаза еще не открыты
но Тутти тут же скребется в дверь
я ревную я тоже такой же зверь
и хочу быть домашним  бритым и сытым
жаль что мне не дается аглицкая речь
и терпеть не могу желудевый кофий

ты встаешь – как прекрасен изгиб твоих плеч
и как четко начертан в окне твой профиль

я люблю это утро когда у плиты
ты о чем-то молчишь и бросаешь взгляды
потеплело вот-вот расцветут цветы
будет повод зайти подарить их так надо
по другому нельзя  расставание – смерть
я цепляюсь за миг я ищу твои губы

если можешь любимая сразу ответь –
я так жду твоих писем прости я не буду…

(вечер)
я не буду больше пытаться вернуть
время Господи как это страшно
в прошлое новый налаживать путь
строить вверх дном вавилонские башни
да пора наконец что-то сделать для дома –
зеркало ловит мой пристальный взгляд
и возвращает его назад
с холодной усмешкой – сходи выпей брома…

ты изучен насквозь до последней нитки
в истлевающей памяти каждый чих
предсказуем и смыться любая попытка
пресекается тут же – от сих и до сих!
так заткнись и садись за привычное дело
это тело давно уже не твое
ну а что там под черепом  то умело
вправит на место доктор  ах, ё…

(ночь)
раздевать свою душу на глазах у всех
может только больной этой самой душою
кто-то душит меня и хватает за шею
я смеюсь потому что мне нужен смех
а расстаявший снег блестит под луной
и слепит глаза ничего все в порядке
просто тише чуть-чуть если в доме больной
только есть ли сам дом – вот какая загадка
вот вопрос так вопрос долго думать над ним
не дает эта боль что опять возвратилась

как мне хочется чтобы хотя бы с другим
твое сердце смеялось светилось любилось…


(ночь)
ворон вечерний проворно сворует луны
зрак золоченый и мрак загустеет кораблик
выплывет в небо
я снова ступаю на грабли –
словно надеясь избыть ощущенье вины
город твой горд и не помнит – ему ни к чему
вновь ворошить мое прошлое – так ли все было
 и кто я
разве тот мальчик-сержант что вернулся из боя
на "Laisves allёia" где люди играли в войну

знаешь наверное эти слова что пишу
в сущности вряд ли изменят прошедшее время
город твой горд и не помнит – к чему ему бремя
знания чем я теперь и живу и дышу

мальчик застывший  в костеле Святого Петра
(ты ведь зайдешь ты увидишь
 напишешь расскажешь?)
ждет свой  кораблик и весь перепачкался в саже
той черноты что зависла над ним до утра…

P.S. …


(<KRESCHATIK> 4(18)'02)