Смерть пупырчатого из цикла апрельский суицид

чугунные повсюду”
Пушкин\


Дым из рта на морозе валит  -
леденец сосу сочно я.
Взгляд свой пристально засандалив,
вижу, хлобысь,  -
сосисочная.

Шпарил снег, и кончалось утро,
очередь начинала расти,
голод вздрючил людские нутра
аж до
неузнаваемости:

рты разинув, стоят гурманы,
съесть готовы друг друга с костьми,
кто-то даже полез в карманы
брюк за вставными челюстями.

Ветер, что-то свое канюча,
лица тер наждаком всем подряд.
Рыл сто семьдесят сбилось в кучу,
может, даже сто восемьдесят.

Аппетит утолить свой дабы
подхожу.
Становлюся с конца.
Две затасканных вдупель жабы
спьяну стали выдрючиваться.

Харю корчат, граблями машут.
Башню клинят мне их голоса.  -
Словом, полный набор замашек
пьяного homo sapiens’а.

Отхожу назад помалёху,
сбодуна запершило в груди
и сшибаю случайно лоха
рядом со мною в очереди.

Глядь, в снегу, схлопотав нокдаун,
карлик бошку поправил свою.
Взгляд дебильный -
Типичный даун
с лишнею хромосоминою.

На копыта вдруг, чмо, как вскачет,
нож сжимает пол-метра в длину  -
ща мозги мои поструячат
через ушную раковину.

Долго телится, падла, что-то...
Я момент подходящий секу
и мочу его с разворота
правой клешней по чухальнику.

То ли кость у него такая,
то ли я стал сильней сбодуна.
Глядь, в башке у него зияет
здоровенная выдолбина.

В снег упал он, и как завоет.
Крови хлыщет из горла струя,
кожа стала как рубероид,  -
вся из себя
пупырчатая,

завращались глаза и уши
непонятно какого рожна.
Вдруг он замер и, матюгнувшись,
зателепался судорожно.

И когда под раскаты мата
билась оземь его голова,
кто-то выкрикнул бзделовато:
“Эй, мочите пупырчатого!”

И толпень, крови вкус почуя,
озверела в мгновение вся.
Эти досмерти излинчуют.
Все, урод. Довыёживался.

Полетели вверх в одночасье
кости, кишки, желудок, хрящи. -
Разбирался как на запчасти
карлик агонизирующий.

Для прикола и из корысти
(т. е. ради нажористых щей)
выбирали кус помясистей
в свежезабитом туловище.

И средь этого беспредела
перед вылетом к адским вратам
колбасилась остервенело
в муках душа за шиворотом...

...Вдруг и в левом, и в правом ухе
рев сирены послышался всем,
крик раздался истошный:
“Шухер!!!
Едут менты! Уматываем!”

В тот же миг толпа побежала,
и тянулся километра два,  -
от Финбана до Грибанала,
след от крови пупырчатого.


* * * * *

Вечер.
Сумерки.
Снега пудра.
Одиноко шагающий я.
Та же улица, что и утром,
та же на ней сосисочная.

Бабка, что из квартиры снизу,
терла тряпкою кровь на стене
“Развели тут каннибализм,
пидоры маринованные...”