Линкольн-Парк West

Избранные стихи из сборников готовящихся к изданию в Москве и Нью-Йорке, ранее печатались в следующих периодических изданиях: «Кольцо «А»» - Москва, «Побережье» - Филадельфия, «Встречи» - Филадельфия,
«Новый Журнал» - Нью-Йорк.  Несколько стихотворений, печатаются впервые.      
                Copyright by Gary Light,
                All Rights Reserved               

               


                Мантра
               
               В ашраме холодно,
               астральное цунами
               случилось в междугорьях Пакистана,
               в ашрам пришли проколотые люди –
               в татуировках и нездешних одеяниях.
               Они видать нарочно опоздали,
               уже давно в приливах Мичигана
               вершит свои ночные омовения
               наш мудрый, всеобъемлющий учитель,
               торгуя электронику неверным
               на улице, чье русское название
               таит в себе греховную усмешку.
               
               В ашраме холодно,
               Одни метаморфозы,
               а у людей пришедших с Гинду-Куша,
               иная карма и повадки ниже средних,
               увы, видать в связи с произошедшим
               завершена эпоха благовоний,
               и мы, подобные непосвященным в тайны
               вдыхаем дурь, и тешимся истомой,
               ведущей в никуда, и даже дальше,
               где наши женщины давно сменили сари,
               на то, что легче стимулирует движение
               в обмен на рупии, зеленую бумагу,
               и старые рубли времен Союза.
               
               В ашраме холодно,
               светло и безнадежно,
               мы позабыли мантры откровений
               в такси Нью-Йорка,
               на московских барахолках,
               в междуусобной алчности Кашмира,
               мы приютившие Изгнанника Тибета,
               уже не верим в собственные силы
               и не способны обогреть своим дыханием
               ашрам в котором занесенный холод
               вершит обыденность предсказанных ошибок.
               
               В ашраме холодно, нечисто и светло…
               
                август, 1999
               


                Московский Сентябрь
               
                посвящается семинару Евгения Рейна
                в Литературном Институте
               
               
                Если осень вступила в права
                в промежутке Тверского бульвара
                в переулках не стало теней
                и обыденность канула в сон,
                это значит надежда жива,
                а граница груди и загара --
                есть прелюдия сказочных дней
                несозвучная мыслям Руссо.
               
                По канонам размера строфы,
                что за чудо -- уйти от верлибра
                полагаясь на прелесть и боль
                куполов сорока сороков,
                чистота  не внесенной графы,
                пируэты листвы, словно игры
                по которым училась Ассоль
                не зависеть от жестов и слов.
               
                Как порой неуместны слова
                в созерцании осеннего чуда,
                где единственный есть диалог --
                расставания деревьев с листвой
                и пронзительно тихие дни,
                подоплека которых подспудна --
                невозможность построить из строк
                восхищенье осенней Москвой.
               
                17 сентября 1997

 

                Откровение
               
                отцу
               
                Приходи на Андреевский спуск
                где по камню вода дождевая
                столько лет шепчет имя твое,
                приходи сюда ранней весной,
                поздней осенью, в пору сирени,
                ты увидишь воочию то,
                что нельзя передать наяву.
               
                Ты с собой ничего не бери --
                все предчувствия, боль и сомненья,
                неприкаяннность, спишет на «нет»
                этот маленький остров надежд.
               
                Здесь забытые детские сны,
                и все то, чему нет объяснения,
                вожделением заполнят твой мир,
                ты поверишь, и больше ничто
                разуверить тебя не сумеет.
               
                Поброди среди этих чудес,
                и проникнись влечением света
                исходящего от куполов, от деревьев,
                дыхания Днепра.
               
                Возвращайся и помни, что здесь,
                то, что впору назвать откровением,
                и пребудет с тобою всегда.
               
                Приходи на Андреевский спуск.
                осень, 1997
 
               

                Прага - Москва
                N...
                Тебе не холодно в Москве?
               
                Я прилечу под самый вечер,
                и на вопрос в глазах отвечу
                без слов о Праге и весне --
               
                Волшебный город золотой
                остался вновь самим собою,
                и мне мерещится порою,
                он испокон и вечно мой.
               
                Над «Шереметьево» туман,
                как в молоке стоят березы,
                и так естественны их позы,
                как ни в одной из прочих стран.
               
                В Москве, конечно же, циклон,
                и телефон как враг незрячий,
                ты просыпаешься... и значит
                я прилечу в твой полусон.
               
               
                май,  1997
               
               
               
 
* * *
               
               
Божественно на Крите в несезон
      коснуться вечности на несколькo мгновений,
и воздухом ушедших поколений
напиться вдоволь... Пусть остался нерешен
незримый каверзный вопрос былых сомнений.
               
                У моря, чьей великой синеве
                внимали Птолемей и Ариадна,
                звучание волн пленительно и складно,
                дыхание ветра ощущается извне,
                и профиль гор в тумане тает плавно.
               
                Здесь неуместна праздная молва,
                смешны предательства и суть высокомерья,
                и пусть в быту незапертые двери,
                явленье истины на этих островах
                срывает маски не взирая на потери.
               
                И умудренность вековых олив
                вершит иное восприятие Софокла,
                сын Авротоны - гений греческого

                неверье и интриги победив,
                в веках оставил имя Фемистокла.
               
Какое оправданье ноябрю --
сияньие солнца в опустевшем ските,
и все, что делал в Греции Пракситель,
восходит к лаконичному: - «Люблю.»
И я влюбленным возвращусь в свою обитель.
               
                ноябрь, 1997
                Elounda, Ellada
               
 
                * * *
               
                Как в преломлении луча
                в мгновенье канувший эпиграф
                возникнет через много лет,
                здесь больше посвящений нет,
                есть грань в литературных играх,
                чью суть дано изобличать.
               
                Она всю ночь писала зонг
                и вышла в утреннюю Прагу,
                не прикрывая наготы,
                ее прозрачные черты
                не эпатажною отвагой --
                недоуменьем плыли в горизонт.
               
                Их спор о смысле ремесла
                был опрометчив и затянут
                с преобладаньем суеты,
                в процессе перейдя на “ты”,
                они упорствовать не станут,
                и каждый в чем-то будет прав
                в своих суждениях о том,
                как передать значенье слога,
                в предверьи будущей весны
                претит звучание тишины,
                которой в сущности немного...
                Их спор отложен на потом.
               
                Есть в преломлении луча
                необоснованная дерзость --
                все созерцать в ином ключе,
                ничто не сравнивать ни с чем,
                предугадав всю бесполезность,
                и упоительно молчать.
               
                январь, 1998
                Москва
               
               
               
         
               
               
               
 
                Ипостаси зимы
               
               
                Здесь вовсе не было зимы,
                и просто зрело равнодушие,
                оно плелось как кружева
                из прошлых и грядущих слов,
                любовь, что отдана взаймы,
                симптомами сравни удушью,
                которое вершит молва,
                как предугадано из снов.
               
                Была широкая зима,
                в свой срок вступившая по праву,
                мороз от скверны ноября
                укрыл желания и стихи
                -- «Постой, не нужно, я сама» -
                Звучит как будто-бы во славу
                в двадцатых числах января,
                когда прощаются грехи.
               
                Там вовсе не было зимы,
                и уплывал из мыслей город,
                в котором высятся дома,
                а море с пресною водой,
                все междометия судьбы
                дождинками лились за ворот,
                и ввысь струился аромат,
                уже воистину иной.
               
               
                май, 1998
                Москва

 

                ***

          Мне нравится канадское кино –
          в нем недосказанность отснятая под вечер,
          и мягкий свет и силуэт предплечий
          сам диалог -- как доброе вино.
         
          Мне близок предрассветный Монреаль,
          где камера скользит по мокрым крышам –
          вот персонаж – он музыку услышал –
          урбанистическая льётся пастораль…
         
          Звучание каблуков по мостовой,
          акустика оставленной квартиры
          и мягкая настойчивость сатиры
          над близким Югом с непохожею судьбой.
         
          А женский образ в этом cinema
          вершит крушение всех стереотипов
          быть может смысл в  отсутствии софитов –
          звучит Дассен - « … Si tu n’existais pas…»
         
          Мне нравится канадское кино –
          в нем визуально осязаем запах кофе,
          и неожиданно возникший смуглый профиль
          из притчи Коэна…  Открытое окно
          в котором Эгоян увидел свечи,
         
          в их отражении обыденность загадки,
          и путь к решению томительно-несладкий…

          Такого в Голливуде больше нет.


                декабрь, 1998
       New Haven               
    
 

       Старый-новый год
    
     Когда под старый новый год
     плеснет на донышко кьянти
     дабы не кануть в соблазн
     оставлен на столе бокал,
     есть позвоночник января
     звучание полета снега
     и вечер приходящий днем
     еще не верящий в себя --
     есть оглушенный горизонт
     в котором белое на белом
     где обитает тайный смысл
     единый образ – тишина,
     в ней искушения немало
     несуществующая ветвь
     стекла под ветром не коснулась,
     но уличенное тепло
     вернулось замыслом в двустишьи
     не дальше локтя --
     искорежит смысл
     попытка неповиновения взору
     в котором подкупающий уют
     ночной Венеции
     и утреннего Рима
     и то, что неуместно в  этой гамме
     возникнет неминуемо затем,
     чтоб было с чем
     сравнить Замоскворечье --
     все тот же запах воска, мандарин,
     домашней хвои, кожанного кресла --
    
     таков должно быть старый новый год.
    
                январь, 1999
           Chicago
 

               
                ***
               
     Я забываю привкус сигарет,
     смешное чувство, если разобраться –
     у независимости вялое лицо
     оракула из западных провинций.
     Куренье фимиама -- есть удел
     еретиков Никольского подворья,
     вне Праги, искушенным москвичом
     брожу по переулкам Линкольн-парка --
     да, возвращение чревато куражом
     пусть видоизмененным в проявлениях,
     и в ощущениях собственно иным.
     Есть ностальгическая каверзная суть –
     вне суеты Латинского квартала
     купить у мавра пачку сигарет,
     и трепетно, как платье на подруге,
     /движением, что в конце восьмидесятых
     претендовало на известный шик…/
     привычно эту пачку распечатать,
     и ощутив упругость упаковки,
     не увлекаясь сардоническим сравненьем
     все содержимое отправить по воде
     большого водоема Мичигана,
     рискуя быть оправданным в суде
     в неуважении к иллинойскому закону,
     что охраняет девственность среды.
    
     Я забываю привкус сигарет,
     но трудно жить без пагубной привычки,
     eсть обреченность в разрушении Белграда…
     … и привыкаю к кофе по утрам.
    
    
                весна 1999,
        Chicago

     
 
                Lincoln-Park West
               
               Бывают будни в феврале
               переходящие друг в друга,
               и беспорядок на столе,
               что равен квадратуре круга.
               
               Такими днями правит Джойс,
               когда перечитав «Улисса»
               весь север штата Иллинойс
               подобен кораблю у мыса.
               
               Февральский город на ветру
               непредсказуем и коварен,
               одно спасенье по утру –
               зовущий запах кофеварен.
               
               А там перелистав “Tribune”,
               поймешь, что все не так уж скверно,
               что век почтительно не юн,
               а восприятье эфемерно.
               
               Все станет на свои места,
               когда пребудет ветер с юга,
               исчезнув с нотного листа
               в звучании разольется фуга.
               
               И если сбудется строка
               переливаясь продолжением,
               то побледнеют облака,
               исчезнув вместе с наважденьем
               переходного февраля.
               
                март, 1999
                Chicago
               

 
                Чикаго
    
     Какие сумерки у нас
     бывают летом в Линкольн-парке,
     когда восточный водоем
     войдет в морское амплуа,
     взбрыкнет в отстойнике Пегас,
     кивнет на Шиллера Петрарке,
     и мы в бокалы разольем
     произнесенные слова.
    
     Наш средне-западный гигант,
     себя назначил побратимом,
     всех весей прошлых и иных,
     что повсеместно на устах,
     так поседевший иммигрант,
     сверяя курс рубля с сантимом,
     кропает на диване стих,
     уже не шаря в падежах…
    
     При-мичиганский променад,
     цинизм возобладал над медом,
     недоразбавленный елей
     перебродил в намеках дам,
     а там, вперед или назад,
     недалеко до гололеда,
     нет здешних ветров в мире злей,
    
     но гуннам города не сдам!
     За эти сумерки, за то,
     что здесь подспудно обитает
     такая вера в чудеса,
     что крыша режет облака,
     за сублимацию основ,
     за оптимизм, увы без края,
     за влагу в женских волосах,
     за то, что дышется пока.
    
    
                сентябрь, 1999

 
               
               
 
                Невавилонский Несонет


                А. Стесину

«Чтоб было с кем пасоваться, аукаться через степь,
Для сердца, не для оваций, на два голоса спеть».
                А.  Вознесенский

Мой младший брат умеет загибать
такие рифмы на такие расстоянья,
что горизонты – чистый формализм,
внегранны, и по сути мимо темы .
Он баловень открытости подруг --
строфа без муз – тоскливое светило,
что нынче есть -- безоговорочное кредо
поэтики тревожного досуга.
Родившись в Третьем Риме, младший брат,
черпает вдохновения крупицы в Парижске,
либо там где бой быков, а в крайнем случае
в манхэттенских подвалах,
но суть не в этом –
братовы стихи, порою обладают откровеньем,
какое я в своих, пунктиром метил –
так штангу замыкают с углового,
или мотив доводят до ума.
Нас общность тем, разводит в мелочах,
реминисценций, или прочих повторений,
где суть импровизаций не вина,
а параллель, ниспосланная свыше,
и выбора, как грани вовсе нет.
Так мудрость провидения сулит
нам продолженье этого тендема,
где быть за скобками житейской суете,
соперничеству, прочим атрибутам,
которые низводят слово «брат»
до архаической никчемности значений.
 
июль-сентябрь, 2000



Песня Певзнеру

«...до Майами два часа...»
В. Певзнер


Два часа до Майами – ты прав осьминогов нагваль,
из Чикаго накинь ещё четверть часа на восток,
но увы, старый друг, этот рейс побеждает печаль,
не мгновенно, к тому же всегда недостаточно строк.

Как волшебно, должно быть, в Никольском звучит саксофон,
я весь Питер прошёл, но подворье то, не отыскал,
а жильцы тех кварталов глядели из тёмных окон,
я хотел их окликнуть, но вспомнив о многом, не стал.

Правда всё относительно, в этой несложной связи --
у тебя так немного, почти ничего про Париж,
я увлёкся соблазном писать этот город вблизи
и теперь обретаюсь в сравненьи подобия крыш.

Дегустатор парного вина, осквернитель Кармен,
своей вечной охотой, взорвал таки Ближний Восток,
мы как можем противимся проискам, зная, что плен
этот многим чреват, но увы не добавит в наш слог.

Я недавно заметил, что возглас прибоя, как женщины стон,
отличаем по тембру, октаве, откату волны,
Мичиган ли, Атлантика, даже малыш – Аяркон,
но отрада не в этом – всегда побережья полны.

Ты давай, если снова взбредёт, осторожней в Москве,
у столицы своё восприятье уходов в астрал,
всем привет там, а значит до встречи, не суть даже где,
«слишком короток век», да и мир относительно мал.

осень, 2001

 
               
                Ладисполи
    
                Давай  поедем в город,
                Где мы с тобой бывали…
                Давид Самойлов
               
          Давай вернемся в Ладисполи,
          туда, где первая исповедь
          на черный песок упавшая
          стала предверием истины.
          Давай мимо Рима с Венецией
          шагнем в пустоту с трапеции,
          и в этом маленьком городе
          увидимся с тенью детства.
               
          Ты помнишь запах оливковый
          и шоколад со сливками,
          как нам не хватило дерзости
          и мы это скрыли улыбками.
               
          Как  с нами шутили кондитеры –
          «Куда едут ваши родители,
          в Канберру и Сан-Антонио…
          а здесь мол, вы просто зрители».
               
          А мы вдыхали Италию,
          и обнимали за талию
          всю чувственность предвкушения,
          которую там оставили.
               
          Вот выплыли из подсознания
          этрусски, и предсказания,
          еще ореол романтики
          из книжных изданий Израиля.
               
          Мы там отмечали «Фантою»
          и пением полу-дискантами
          тринадцатый день рождения
          да бредили чудо-гарантами.
               
          А дальше, в иных отечествах --
          В быту буржуазность с купечеством,
          мы заняли ниши в обществе
          зовущемся человечеством.
          Но вовсе не стали близкими,
          и Альпы нам кажутся низкими,
          давай вернемся в Ладисполи,
          чтобы вновь обрести себя.               

                октябрь, 1999

          Медитация

Когда уместно только ремесло,
а на стихи какие-то мгновенья,
то всё, увы, зависит от уменья
искать янтарь в песке рутинных слов.

Когда от боли кругом голова,
а от любви шарахаются строки,
то возникает образ волоокий
пришедший в завтра из печального вчера,
и этот образ открывает лабиринт,
где неуместность неумением чревата,
но в лабиринте не затравят супостата,
напротив, образ – боли утолит.
И необыденная, сладостная дрожь
коснётся кожи, что томится под одеждой,
пребудет ветер с океана светло-свежий,
сверкнув на солнце, влагой станет ложь,
пролившись на невидимый песок,
ложь преломится, и не станет наказаньем,
перебродив, свершится в назиданье
и будет луч непредсказуем и высок.

И лишь тогда отхлынет суета,
простые рифмы, зазвучат в иных значеньях,
родится музыка понятия стечений,
словно младенцем разрешилась немота....
Необратимость этих перемен
предсказана, и предана бумаге
как отраженье уличенной влаги –
сукровицы необретенных стен.
Тот прежний образ в преломлении луча,
останется надолго в подсознаньи,
и на плацдарм ушедшее желание,
внезапной явью станет невзначай.

май 2000

 

      Соло для Утреннего Снега

                И...

В реальном времени шедевр
написан может быть едва-ли,
как вдохновение придти
не может из небытия,
но есть единственный пример,
где этот принцип обтекаем –
когда на за окнами плывёт
последний возглас декабря.

Проснётся женщина – её
чуть подведённые ресницы,
в них тушь не смытая вчера
очертит полу-круг судьбы…
…Сверкнут нездешним хрусталём
потоки неземных амбиций,
когда седые вечера
сулили правила игры.

Здесь всё иначе.  Принял взгляд
воды соитие и неба,
возникли хлопья белизны,
небесных чисел кружева,
как ей к лицу такой наряд –
в нём нет излишества победы,
снег становящийся иным
не облекается в слова.
                декабрь, 1999
 
               


                ***
    
          Как в общем мало нужно для любви –
          немного веры, верности страницу,
          всего чуть-чуть таинственной столицы,
          и еле слышное под вечер: -- «позови…»;
          две чашки чая, понимания глоток,
          невычурную рифму к слову «наше»,
          кусочек свежего московского лаваша,
          и телефонный неожиданный звонок,
          прощенье за поспешные слова,
          когда гроза над городом зависла --
          есть взгляд лишенный зависти и смысла,
          а в нем сентябрь и шуршащая листва;
          осенний рейс – Борисполь-Амстердам,
          прозрачная таблетка валидола,
          и то звучанье прикладного рок-н-ролла,
          где музыка потворствует стихам…
          Чего еще? – Каштановых волос,
          уже не отягченных черной краской;
          отсутствие вины,  намек на сказку,
          в которой риторический вопрос,
    
          еще наверное терпенья на двоих,
          и ожидания – волшебную изнанку…
         
          На двух материках читают гранки,
          чтобы затем единый вышел стих.

         Совсем немного нужно для любви…
         
                январь, 1999









 
Послесловие к Январю

“Там Новый год – ты не поверишь,
   там Новый год, два раза в год... “
     И. Калинников

Закурить во Франции,
проще чем в Америке,
а в России нынешней –
вовсе не вопрос,
сократить дистанцию,
начертать лимериков,
и всё это вынесшей
принести мимоз.

Как-бы ненавязчиво
стать одним-единственным,
в сфере созерцания
тайн её души,
пригубить щадящее,
не прослыть таинственным,
ощутив касание,
проронить - «пиши»...

Обозначить прошлое
повестью неизданной
и синхронным методом
вывести в астрал –
помнится хорошее,
пусть пока что издали,
даже силуэтами...

... И курить не стал...

январь-февраль 2001,
Paris-New York

 

Траектория

Должно быть каждому – своё,
к тому ж во время оно,
успех не близок, не далёк --
что свойственно исконно
не нарушающим ряды,
не бередящим душу,
ведь суть стоящих у воды –
стремление на сушу.
Ожоги мелких неудач,
чреваты просветленьем,
а время – всё же чуткий врач,
в одном ключе с везеньем,
любовь – щадящей медсестрой
наложит бинт стерильный,
на то, что внутренней войной
терзалось в изобильи.
Чревовещатели примет
обыденно и веско,
положат графики планет
на выцветшие фрески.
Должно быть каждому своё
в изгибах траекторий
нью-йоркским снегом занесёт
поэтику симфоний,
а там, уже не за горой
вершащееся чудо,
как всё же важно быть собой,
пока в пути...  Покуда...

26 февраля, 2001
New York


Памяти Валерия Скорова


По восприятью – Петербург,
по направлению – Чикаго:
воображение – это благо,
но замыкающийся круг
к творцу гитарного стиха
был снисходителен покуда
не стал поэзией удел –
а это полный передел
и вдохновения и мысли
тот космос, что ему в ночи
диктант устраивал… Корысти
не жаждал.  Избранных таких,
ранимых, меченых талантом,
так мало, что цена диктантам
на счет нездешних единиц,
печать их просветленных лиц
надолго остается с теми
кому все это завещал –
строками, голосом, гитарой –
он уходил совсем не старый,
но окрыленный и живой
по направлению в Петербург,
по восприятию в Чикаго –
в предназначение свое…

апрель 2001
Москва

 
***
Мой сверстник – боевой майор
прошёл к дверям, и мне казалось –
в его сетчатке – контур гор,
в осанке – xроника-усталость.
Он вышел, чтобы взять стихи
в своём не новом «Мереседесе»,
а в них о том, как до тоски
он был старлеем в Гудермесе.
Я знал, что цвет его седин,
совсем иной, с моим в сравненьи,
пусть год рождения один,
всё не сходилось уравненье.

-- «Я брат, начитанный солдат» --
сказал он затянувшись дымом –
«но обойдёмся без цитат,
коль год рождения единый...
-- Пойми, расклад совсем не тот,
но в ночь, когда Москва гуляла,
я весь свой желторотый взвод
оставил в грозненских кварталах.
Им всем хотелось одного –
на подсознании, не всуе,
узнать, ради чего страна,
здесь их телами голосует.
И я не находя ответ,
закрыв  глаза очередному,
руками приближал рассвет
к напротив взорванному дому.
Я тупо верил, что лучи,
пусть не живого, но светила,
 к запаху крови и мочи,
добавят красноречья силу,
и тем из них, кто доживёт
до вертолёта с перевязкой,
скажу, что не напрасно взвод...
... Но выходила неувязка:
наш развороченный подвал
к утру накрыли наши танки...
Зря я по рации орал!..
Да, что вам, в вашей то загранке...»

Мaйор собрав свои листки,
не оглянувшись, не прощаясь,
на скатерть положил рубли,
и вышел в ночь слегка качаясь.
Мне было нечего сказать,
как прежде, тем, кто был в Берлине,
видать не стоит приезжать,
и слушать тех, кто и доныне...          

весна, 2001, Подмосковье