Кононада баллистическая поэма

 

1

Вот конь.
Вот плуг.
А вот и пашня.
А вот, читатель, мы с тобой:
ты держишь шарик голубой,
я барабан держу и знамя.
Где ж та граница между нами —
писателями и конями,
читателями и плугами?..
И по каким таким приметам
нам удается постигать
предназначение предметов,
их форму, содержанье, суть?..
Вопросов много...
  Как-нибудь
я дам тебе на них ответы.
Ты терпелив, читатель, будь.
И приготовься: по сигналу
(я в барабан побарабаню)
ты в небо шарик отпускай,
я подниму повыше знамя
и приступлю к повествованью.

 

2

Итак, вот барабана дробь:
трам-та-ра-рам, пум, пум,
пум, пум...

 

3

Конь Тимофей, придя домой,
в прихожей снял хомут и вожжи,
став у трюмо, по потной роже
копытом ленно поводил,
помял мозоли от удил,
освободил репей от гривы,
какой-то гадостью нарывы
помазал в области плеча
и принялся жевать солому...

Кобылу он прогнал из дому
лет этак пять тому назад...
Не знаю: кто там виноват —
виною, якобы, тот факт,
что та, мол, бегала к другому,
и что он, якобы, рогат.

Рогат!
Не веря этим слухам,
чесал конь плешь себе за ухом.
Потом смекнул, блеснув умом,
и приволок во хлев трюмо —
ампир... а, может, рококо —
хорошее, недорогое;
взял в антикварной лавке, в коей
купить мечтал себе доспехи
тех исторических коней,
что в Чудском озере тонули
и были найдены на дне;
но Тимофей купил трюмо —
оно, подобное телеге,
поставленной лишь на попа,
доподлинно свободу лба
от костных наростов являло,
и, что б жена ни заявляла —
уставившись на отраженье,
не зрел чела он украшенье...

Итак, рогов промеж ушей
Конь Тимофей не отыскал...
И всё ж он вышвырнул взашей,
жену. Ей вслед оскал
изобразил...
Снял галстук,
скомкал,
  бросил в урну,
В сердцах ругнулся нецензурно
И, закурив, плевал сквозь дым...

С тех пор он ходит холостым...

 

4

Читатель — конь ты иль кобыла —
Не уподобься Тимофею!
Ведь им, заметить я посмею,
Невежество руководило!

Лишь оное причиной было
Того, что ныне душу гложет.
...Его жена звалась Людмила...
Людмила — ангел! А не лошадь!
Такую бабу выгнать в шею
Не разобравшись, что к чему!
Скажи, читатель, неужели
Ты б уподобился ему?!

 

5

Ревнивый муж блюдет жену:
Он бдит за нею еженощно,
Тем провоцируя соблазн.
И уж поверьте, это точно,
Не избежать рогов ему
(Ведь мы прекрасно знаем женщин),
Едва отправится ко сну,
Рогами будет он увенчан,
  И поделом!
А не ревнивый
Рога получит в тот же вечер,
Когда ревнивого жена
Вкушает с ним всего сполна.

И вот теперь, когда мы знаем,
Что ни одной безрогой твари
Мужского пола в мире нет,
Мы вдруг прекрасно понимаем,
Что Тимофей был невменяем,
Когда Людмиле нес свой бред
И, глупый, гнал ее за дверь.

Да будь рогат ты как табун
Оленей!
Ты же, конь, — не зверь!
Рога — достоинство мужчины!
Они красуются на лбу
И, значит, наших жен еще
Находят!
И они идут!
И значит, с ними хорошо!
И нет печалиться причины!

Но это знаешь ты, читатель.
Тебе к рогам не привыкать...
А Тимофей по сей день плачет.
Он это понимал иначе.
И вряд ли стоит упрекать
Его в наивности подобной.
Так что поступим благородно:
Призвав в свидетели родню,
Простим невежество коню.

 

6

У двери тренькнул колокольчик...
Конь сноп соломы прожевал,
Подумал: кто это там к ночи?
Как будто никого не ждал...
Дверь открывает — быть не может!
Глазам не верит! Чудеса:
Очаровательная лошадь
С букетом свежего овса!

— Простите, — говорит, — не Вы ли
Вот только что призывно выли
По поводу cherchez la femme
Вы! Замечательно! Я — к Вам!

И далее в одно мгновенье
Произошло прикосновенье
Больших и нежных конских губ.

— Довольно! Больше не могу! —
Едва сумел промолвить конь,
Прервать не в силах поцелуй
И задыхаясь от волненья.
(В его крови взыграл огонь,
А на мозги нашло затменье.)

Не мало нужно было сил
Взять, наконец, себя в копыта.
— Как Ваше имя? — конь спросил
В смятеньи страстном.

— Аэлита, —
Ответила смущенно гостья. —
Пардон, а Ваше?

— Тимофей.
Да что ж Вы, что ж Вы...
Проходите!
Вот, только, кроме отрубей,
Не знаю, чем Вас угостить...
Соломой, разве, прошлогодней?..

— Нет, Тимофей, я не голодна... —
Тут лошадь осеклась невольно,
Соделав мину, будто больно,
И, преступив порог, она
Поправилась: — Не голодна’.

Пошатываясь, словно пьяный,
Конь гостью проводил к дивану.
Вскрывая пачку папирос,
Он задал лошади вопрос:
— Что ж привело Вас в дом ко мне?
Скорей скажите, Аэлита,
Иль мало скаковых, маститых,
Породистых вокруг коней?

Та отвечала:
  — Что Вы, Тима!
Породистых коней полно,
Да все они... невозмутимы,
И страсть познать им не дано.
Лишь ставки души их затронут,
Лишь ипподром у них в уме... —
Она сняла седло, попону, —
Любви! Любви потребно мне!

— И я любить хочу! Поверьте!
Хочу — аж челюсти свело!
Я знал: Вы есть на белом свете...
Извольте положить седло...
О! Я стихи писать Вам буду!
Я жажду плакать и страдать!
Бить в стену лбом! Терять рассудок!
Любовь!!! Какая благодать!
Давайте письма слать друг другу!
Встречаться редко, под луной...
Мечтать, бродя вдвоём по лугу,
Как во поля пойдем: я — с плугом,
А Вы — с шикарной бороной!..

Тут гостья искренне заржала
И на дыбы невольно встала:

— Нет! Я любви хочу сейчас!
Немедленно и в полной мере!
Но чу! По смыслу Ваших фраз
Я уподоблена фанере...

— Я Вас обидеть не хотел!

— Нет. Всё. До Вас мне нету дел!"

— Прошу, простите, Аэлита.
Что я такого Вам сказал,
Что вы состроили оскал?
За что Вы на меня сердиты?
Извольте же сказать!

— Изволю!
Мне! С бороной ходить по полю! —
В гробу видала рай такой!
Стою пред ним совсем нагой,
А он: айда ходить по полю!
Ну не дурак ли?!

— Я не понял...

— Какой наивности образчик!
Да Вы ещё, пожалуй, мальчик!

— Нет! — Тимофей ей возразил, —
Мне много лет, мне много зим,
И я уже женат был даже
(Об этом Вам соседи скажут),
Нет, я не мальчик уж давно...

— Жена ушла? Не мудрено, —
Вновь гостья от души заржала, —
И всё же, мальчик Вы, пожалуй.
Поди детей в помине нет?
Конечно нет! Я так и знала.
Тем лучше. Буду откровенной:
Я здесь затем, чтоб за измену
Супругу отплатить изменой.
Я не желаю жить в долгах —
Наставлю и ему рога...
Но что с тобой? Простите, с Вами?
Вас так колотит сильно дрожь...
(Наверно, это темперамент!)
Да полно Вам дрожать, Тимош...

Но Тимофей был так напуган,
Что начал пятиться за угол.
Упоминанье о рогах
Его буквально подкосило!
Откуда взялась только сила
Всё ж удержаться на ногах?!

Зачем, зачем она об этом?!
Не сыпь ему на рану соль!
Он с виду, хоть совсем стал бледным,
Себя в трюмо не видел, что ль?!
В трюмо себя не видел? А?!
Нет костных наростов чела!

Но тут взяло верх любопытство:
Себя ругая за бесстыдство,
Косясь на свеженький овёс,
Конь задал лошади вопрос:
— Не местный я, — издалека.
Как... наставляются рога?

И пуще прежнего заржала
Очаровательная лошадь,
Потом букет овса сожрала
И принялась в копыта хлопать,
И на диване растянувшись,
Всем видом выражая блажь,
Сказала Тимофею:
  — Слушай,
И постигай мой инструктаж...



 

 

7

Народу конскому рога
Нужны, как пятая нога,
Но так и манит их куда-то...
Не достает им, что ли, пятой?..

Как бы там ни было, урок
Коню пошел, конечно, впрок.
И, посвященный в эти штучки,
Конь понял, что все бабы — сучки
(Что, впрочем, это очень мило),
И что жену свою Людмилу
Не он прогнал — сама ушла
Лишь оттого, что не нашла
Она мужского в нем начала.
А зря! (Наверно не искала.
Ведь Аэлита же сумела
Найти, когда взялась за дело!
И ни секунды не жалела —
Напротив: счастлива была!)

И утомленный страстной битвой
С чужой женою Аэлитой
Уснул под утро Тимофей,
Зажав в копытах свой трофей
В единочасье раздобытый...

И надо ж было (стыд какой!) —
Трофей сей столь универсален,
Что, кроме мочеиспусканья,
Способен к функции другой!
Трофей сей — это просто чудо!
Ах, если б только знала Люда!
Она б, конечно, не ушла...
О! Не ушла б она, паскуда!

8

Дни пролетают, словно птицы...
А птицы — это те же кони,
Сумевшие лишь воспарить над миром.
Так что ж мы топчемся в загоне?
Что ж позаперлись по сортирам?!
А ну! Впрягайся в колесницы
И — солнце по небу таскать,
Чтоб славу для себя снискать!

Ведь в ней, в отрадной сердцу славе,
Есть наших чаяний венец!
И воспоющий её льстец
Не нам воздаст — воздаст державе,
Взрастившей доблестных сынов,
Кумиров страждущих сердец,
Которым люльки в анфиладах
Дворца Истории в награду
Уж приготовлены давно...

Но всякая бывает слава.
И, ежели кричат все "Браво!"
Не торопись рвать к небу лыч,
А то ведь хватит паралич!

Вот, Тимофея взять, к примеру:
Она ему — как пионеру
На шею галстук ярко-красный
В день Первомая вручена.
(У гостьи — лошади прекрасной —
Язык молол, как воду — ласты.
От простоты своей она
Во все детали ночи страстной
Конюшню утром посвятила
И в доказательство удила
Она свои разорвала).

И вот, растет о нём молва.
А к слову вечно липнет слово.
И вот уже он Казанова —
Мечта лошадок и кобыл,
И норов в нем, и страсть, и пыл!
Всё, что касается постели —
Ему нет равных в этом деле!

Такая вот случилась слава
Коню на склоне его лет.
И всюду мчась за ним вослед,
Гремя налево и направо,
Она кобыл младых ораву
Коню в кильватер собрала.

Меж тем, коня уже тошнило,
Я расскажу, как это было.

Однажды конь в дугу напился
И вышел прогуляться в сад.
Он вспомнил сон: ему приснился
Великолепный Людкин зад,
И круп её, и хвост, и грива,
И, будто, он её игриво
Копытом всячески ласкал,
И будто с ней неторопливо
Он наслажденье обретал...

У сна чудесного во власти,
Конь разрывал себя на части,
А всё же был он сильно пьян,
И харч метнул в траву-бурьян.

И мыслил Тимофей, когда
Опорожнял он полость рта:
"Ядрена вошь! Какого черта!
Сейчас ещё доймёт икота..."

Опорожнив, подумал так:
"Да что же это за бардак?!
Всю душу бабы отравили!
Иль мало в голове извилин —
О них забыть раз и навек
Да устремиться духом вверх?!
Заняться делом благородным,
Достойным пахаря-коня
И через год, а может, годы
Достичь вершин, что так манят...
Забыть! Забыть! Забыть навеки!
Не вспоминать все те утехи,
От коих жизнь была сладка,
И посвятить себя... науке!
Принять страдания и муки,
Писать труды... И так, от скуки,
Себя прославить на века!"

И тотчас хмель коня покинул.
Галопом ярым в два приема
Проделал конь свой путь до дома
И прискакав домой стремглав,
Он знал уже названье глав
И, отчасти, их содержанье.

Исполнен страстного дерзанья,
Он сел писать научный труд
С названьем лаконичным: "Грунт,
Как почва для боронованья".

Науки жрец неутомимый
Был жаждой славы вдохновим,
Но... шестикрылый Серафим
С оказией случился мимо.
— Оставь пустое! — путник рёк. —
Служить науке — что за прихоть!
Писать труды! Меня запри хоть
В библиотеке — я бы сбёг!
Не дело конского ума
Толкать вперед и вверх науку.
Тут, видишь ли, какая штука —
Наука движется сама...

Конь возразить хотел тут было,
Но Серафим схватил удила
И морду конскую затряс:

— Ведь твой прародич был Пегас!
Так ты ж гордись родством своим! —
Слюною брызгал Серафим. —
Пегас конём был, между прочим!
Не лезь в науку ты! Уймись!
Тебе признание пророчу —
Стихосложением займись!

Так рёк-пророчил Серафим
И вдруг растаял в сизой дымке...
Но тотчас вдохновенья свинки
Примчались, хрюкая, визжа,
Как будто некая вожжа
Им — сразу всем — под хвост попала.
И потрясая своё сало,
Они кружили вкруг коня,
А самый главный их свинья
Был с колокольчиком на шее...

И сумерки похорошели,
Всё запестрело, расцвело,
И в мир поэзии влекло...

Всю ночь конь мыл песок словесный,
Дабы из грязи языка
Намыть словес с особым блеском,
И... за строкой пошла строка...

Так сотворил свой первый блин
Поэт, скотина, гражданин.

Читатель! Я прошу: спокойно!
Вот стих коня (он здесь дословно):

 

К О Б Ы Л А М

(псалом коня Тимофея)

Жили-были три кобылы.
Три прекрасные кобылы.
Три весёлые кобылы.
А точнее — два коня.
И у каждой у кобылы,
А точнее — у коня,
Между ног болталось вымя.
Замечательное вымя!
Изумительное вымя!
А точнее — и не вымя,
А какая-то фигня.

Кони жили на балконе
У одной моей знакомой.
Замечательной знакомой,
Доброй, ласковой Агнесс.
И Агнесс коней кормила,
Эта добрая Агнесс,
Исключительно зефиром.
Потому что без зефира
Лошадей рвало, тошнило,
Потому что без зефира
У коней случался стресс.

Но потом к моей знакомой
Приходил один знакомый.
Лично мне он не знаком был,
Но знакомой он знаком.
И его увидев, кони
(Им он тоже не знаком был),
Так заржали на балконе,
Что упал с него знакомый,
А потом упали кони,
А потом упал балкон.

Вышла на балкон Агнесс —
У неё случился стресс.

И плывет она по небу,
Всё правительство ругая,
Одино-о-окая такая...

— Где же вы, мои кобылы,
Три прекрасные кобылы,
Три весёлые кобылы,
А точнее, два коня?

А они уж улетали,
За собой Агнесс маня.
Не догнать уж... В синей дали
Кони быстро исчезали,
Лишь едва вдали сияла
Эта самая фигня...

9

Послав в редакцию газеты
"Культурный вестник Кононады"
Свой поэтический дебют,
Конь очень долго ждал ответа
И гонорара за свой труд.

Увы, увы. Не тут-то было:
Редактор — старая кобыла —
Нашла, что много сходства есть
Меж ней и главной героиней
Псалома — ветреной Агнесс.

И с кратким резюме: "Фигню
Вы тут, товарищ, написали",
Вернулась рукопись коню,
Шесть месяцев прошло едва ли.

И конь дал клятву Гиппократа:
Впредь боле не писать стихов
И крыл изысканнейшим матом
Соседей и редакторов.

С моим соседом так же было,
Поверь мне на слово, читатель.
Он молодой был литератор,
Куда-то что-то посылал
И очень сильно волновался,
Что труд его не вышел в массы,
Чего он яростно желал.

Бывало, ночью к нам звонит,
И нет, чтоб в гости — не заходит.
Стоит в дверях, себя изводит,
Трясется, бледен цвет ланит,
В глазах — печали эбонит,
А слова вымолвить — не может.

О! Я соседу сострадал
Как бы он ни был мне противен,
И даже горькую хлестал,
Проникнув помыслом единым
И я делился скорбью сей,
Призвав к себе своих друзей.

Да, кстати, был сосед женат.
Жена его была моложе,
Она к нам хаживала тоже.
С лицом, румяным как гранат,
Просила нас не лезть из кожи
И песни петь как можно тише —
Её ребенок спать не может!
Её ребенок, мол, всё слышит!
И с мужем ейным — просто жуть!
Мол, всем им хочется уснуть,
А наш галдёж ребенка будит...

Тут пусть читатель нас рассудит:
Не всё ж ребенку есть, да спать!
И к жизни ж надо привыкать!
(А мы как раз о жизни пели)
Так что ж ты, сукин сын, в постели
Влачишь младенчество своё?!
Зла не хватает, ё-моё!..

Прости, читатель гнев сих фраз...
Сейчас я отойду...
Сейчас...
Сейчас продолжу свой рассказ...

 

 

10

Итак, непризнан и непонят,
Как выдающийся поэт,
Влачит конь дни свои в загоне —
Не мил бедняге этот свет.
Своих поклонниц вспоминает,
И славы той апофеоз
Его волнует, возбуждая
И доводя порой до слез.

Проходят дни, летят недели...
Конь спит один в своей постели,
Солому ест и воду пьёт,
Газеты иногда читает...
А жизнь мимо пролетает...

И вот, однажды, на звонок
Конь Тимофей подходит к двери,
Глядит в глазок — глазам не верит:
Знакомое до боли рыло!
Вернулась всё-таки Людмила!

Открылась дверь.
   В дверном проеме —
Она, знакомая до боли,
Стоит, уздечку теребя,
И говорит: "Люблю тебя!
Прости, прости меня, Тимоша,
Прости, любимый мой, хороший..."

А Тимофей её обнял
И прошептал: "Прости меня,
Прости беспутного коня,
Во всём виновен только я..."

Но тут Людмила рассказала,
Что в самом деле изменяла,
Что конь печальный Валентин
Её давно с ума сводил,
Но ныне всё уж между ними,
Пусть Тимофей её простит,
И говорить о Валентине
Людмиле якобы претит.

И конь сказал: "Прощаю" ей,
Хоть про себя подумал: "Стерва!",
Но дабы ей не портить нервы,
Он умолчал про то, что сам
Отцом стал многим жеребцам.

Конь рассуждал примерно так:
Пришла — пусти. Дай бабе берег.
Что изменила — тьфу! Пустяк!
И тут он не открыл Америк,
Ведь, чтобы не было истерик,
Грызни и всяческих обид,
Удобней примиренья вид.

Не мог же он не догадаться —
ЧТО привело Людмилу в дом!
Ничуть не сомневаюсь в том,
Что ты, читатель, знаешь, право:
Не что иное — только слава
О муже, как о Казанова,
А коли так, её по праву
Должна с ним разделить она —
Его законная жена,
И потому Людмила дома.

И с этого, казалось, дня
Всё станет на круги своя.

И дай Бог, чтоб всё так и было!
К тому ж у Людки из-за ляжки
Торчала милая мордашка,
И явным сходством умилен
С чертами собственного рыла,
Конь нежно спрашивал её:
— Скажи, пожалуйста, Людмила
Как сына ты обозвала?

— Обозвала его я Слава, —
Поднявши морду, величаво,
Та Тимофею отвечала,
Губой при этом потрясла.

И тут смекнул конь, что младое
Парнокопытное за ней,
Всё в редкой поросли прыщей,
Ведь не его копыт есть дело!
Да и копыт ли вообще!

Конь почесал мозоль об дышло
И посмотрел в глаза жене.

— Прости, любимый. Так уж вышло...
Но только по твоей вине.
Ведь не могла же я...
— Скотина! Но от кого?
— От Валентина...
— Так что ж ты с ним идешь ко мне?
— Куда ж мне с ним идти, Тимоша?
Поверь! Прости! Всё было в прошлом!
Ну не вести ж его в колхоз! —
И пару лошадиных слез
Людмила уронила на пол,
А сын прижался к Тимофею
И прошептал тихонько:
— Папа...


11

На том бы мог я и закончить
Повествование свое,
Но подмывает меня очень
Соделать главный ход конём
В моём сюжета изложеньи.

Я не могу без сожаленья,
Без боли говорить о том,
Во что Людмилы появленье
Герою вылилось потом,
Спустя всего какой-то год...

Итак, коня работа ждет
(Вспахать он подрядился поле),
А он в каком-то грязном стойле,
Не просыхая, водку пьёт
В компании своих друзей.
Те ржут над ним — буквально все
И тычут в лыч ему газетой:
Твоя, мол, песенка пропета,
Псалом "Кобылам" — это класс,
Но автор-то не ты как раз,
А всем известный нам Кумач!
Так что рогач, как прежде, кляч,
Или у неба счастья клянчь,
Но Кумачу теперь — калач,
Тебе же — накось — фига с маслом!

Ну и прекрасно! И прекрасно! —
Вскричал, вскочив вдруг, Тимофей,
Меча огонь из-под бровей,
Худой, как лисапед спортивный,

Встряхнул он гордо своей гривой:
— Да хрен с ним, с этим Кумачом!
Не в этом дело тут.

— А в чём?

— Жена, ребята, довела.
Нет сил пахать. Не держат ноги —
(Конь с виду стал и впрямь убогим) —
Такие, братцы, вот, дела.

— Так, значит, ты ей сам дал повод.

— Я ей не говорил ни слова!
Меня тут слава подвела:
Когда прослыл я Казановой
И до её ушей молва,
Похоже, тоже донеслась.

— А где ж она тогда паслась?

— Не знаю где. За горизонтом.
А я работал тут, работал...

О! Я считал, мне повезло
Освоить это ремесло
Буквально в считанные дни.
Деяньями своей фигни
Я мог без скромности гордиться:
Большим достопочтенным лицам
Рога я делал только так!
Мир превратился в кавардак
И очередь ко мне из жен
Больших коней образовалась
И этим был я отомщен
За то, что жизнь не состоялась...
Порой я хвастался коням
О подвигах былого дня
И о делах минувшей ночи...
Хочу отметить, между прочим,
Что мой бесхитростный рассказ
Восторгом всякий раз встречался,
Но я же — нет! — не зазнавался!
Согласно только мордой тряс,
Да гривою смущенно прядал.
Я был, поверьте мне, из тех
Простых доверчивых коней,
Кому признанье и успех
Не есть всевышняя награда,
Но есть достойный стимул жизни —
Так я, как мог, служил Отчизне.
И хоть порою, между нами,
Я чувствовал себя свиньёй,
Всё ж радовал мужей рогами,
А жен — немыслимой фигней...
Тогда я пользовался спросом...
Теперь состарился... устал...
А думал ведь: нет мне износу
Неистощим потенциал...
Иссяк! Иссяк я! Хоть кричи —
Бессильны мне помочь врачи,
А Людка просит в сутки — дважды!

— Чего ж теперь заполучить
От жизни ты имеешь жажду?

— Любви чарующих мгновений
Без липких тел прикосновений,
Целительной, как мумиё...
Я так любил... Давно... Однажды...
Любил жену, ядрена мать,
Когда она была невестой...
Она казалась мне принцессой...
Но вышел срок... Плевать! Неважно!
Я снова жажду испытать
Её возникновенья трепет
И если кто из вас мне внемлет,
Прошу того бокал поднять!

Тут кони, как один, все встали
И ведра полные подняли,
И в сей торжественный момент
Провозгласил конь резюме:

— Я пью с собратьями моими
За это чудо — за любовь,
Не омраченную трубой,
Которой «маточная» — имя!

 

 

12

Давай и мы с тобой, читатель,
Употребим по двести грамм,
Чтоб уподобиться коням —
Большим и добрым нашим братьям.

А то я — трезвый — как дурак:
Аудитории стесняюсь,
И мной всегда владеет страх,
Двух слов связать не в силах...
Каюсь.

Зато как выпью — что творю!
Так красноречием блистаю —
Всё говорю и говорю —
Как будто по листу читаю.

А выпить надо вот зачем:
Ответственность лежит на мне
Такая, что и сам не знаю,
Возможно ль кончиком пера
Отобразить весь тот контраст,
С его, с такими полюсами...
Не знаю, ничего не знаю!
Молчи, читатель! Больно мне!
Сто тысяч бешеных коней
В моём мозгу куда-то мчатся...
Мне легче умереть, чем браться
За этот непосильный труд,
Но я возьмусь. И пусть — умру!
В конце концов, не так уж страшно,
Жаль только, если не смогу...

...Она паслась на берегу...

Тебе, читатель, кто б ты ни был,
Я б в лыч плеснул флакон чернил,
Когда бы злато её нимба
Ты скверным словом очернил!

...Она паслась на берегу...

Я не могу!
Воды скорее!
О, Боже! Как мне тяжело!
Я прямо на глазах старею,
И вновь стучусь о стену лбом,
Гну на колене кочергу...

...Она паслась на берегу...

Так что же было в ней такого,
Что я трясусь и плачу снова?

Как трудно рассказать об этом!
Каким же нужно быть поэтом!..
Нет! Дайте кисти, холст и краски,
Мазками нежности и ласки
Я напишу её портрет!..
Да нет же! Нет! Не надо красок!
Скорей валторну дайте мне,
И сами поскорей хватайте
Какой угодно инструмент!

Трубите что есть мочи в горны,
Смычками яро режьте струны,
Заставьте плакать непокорных
И умирать в слезах безумных!

Мы исполняем Гимн Любви!
Внимание, евреи, и...

...Она паслась на берегу
У моря, прямо на песке...
А жизнь её на волоске...
А жизнь её на волоске!

Она у неба просит чуда,
Но небо словно онемело...
Она свежа и полногруда,
Она юна и неумела

И целомудрие венчает
Её девичью красоту...
Она желает — как желает!
Но рок готовит ей беду,
Вслед за бедой, имевшей место:
Еще позавчера — невеста,
Жена — вчера, вдова — сегодня,
Она бредет в одном исподнем,
Чтоб кануть в пенную волну,
Чтобы отправиться ко дну
Вслед за младым своим супругом...

Читатель, будь он даже плугом,
Прервав меня, всплакнет невольно
И спросит: Как лошадка эта
В своё несовершеннолетье
Вдовою стала? Кто ответит?
Кто, дав ответ, всем нос утрёт?

— Народ, читатель мой, народ!

Наверняка тебе известна
Им сложенная эта песня:

Ходют кони над рекою,
Ищут кони водопоя.
К речке не идут —
Больно берег крут.

Ни тропиночки убогой,
Ни ложбиночки пологой...
Как же коням быть?
Кони хочут пить.

Вот и прыгнул конь буланый
С этой кручи окаянной
Ах, синяя река
Больно глубока...

 

Вот так погиб супруг вдовы
Буквально сразу после свадьбы.
Ему тропиночку узнать бы —
И жил бы, видимо... Увы!

...Теперь вдова примчалась к морю
Коль скоро жизнь её разбита,
Она сейчас, оплакав горе,
Наложит на себя копыта...

И так оно бы и случилось,
Когда б не жеребенок Слава,
Решивший, к счастью, на халяву
Телеги потаскать предмет
И брег морской для игр избравший
(Ведь не таскать её по пашне!).

Едва вдову узрев в смятеньи,
Стремглав, своей быстрее тени,
Он поскакал на помощь звать,
Но после нескольких падений
С трудом произносил слова,
Когда увидел трех коней,
Бредущих вдаль по горизонту,
Чьих солнце освещало контур.

Вскричал призывно Слава:

— К морю!
Скорее к морю, господа!
Не мешкайте! Стряслась беда!
Предотвратить возможно горе,
Скачите же скорее к морю!
Там безутешная вдова!
В ней жизень теплится едва!
В её глазах сломались спички,
И расплелись её косички,
И бледен цвет её ланит,
Что прежде был чуть не атласным,
Но боже! Как она прекрасна!
Стоит, готовая отдать
Себя тому, кто хочет взять.
Скорее только, господа!
Я взял бы сам, да мне нельзя,
Увы, еще я слишком молод,
Мои кумиры — серп и молот
Я юн и небогат умом
Да я пред нею — тьфу! — дерьмо!
Я ей в подковы не гожусь,
О, господа! Я вас прошу:
Скорее к морю! К Мерседес!
Она должна быть спасена!
А я пока останусь здесь...
Прилягу тут, у валуна...

Так юный жеребенок Слава
Кричал призывы зло и браво,
А накричавшись, наземь лег
И стал настолько хил и плох,
Что чуть не помер даже сдуру,

А кони бешеным аллюром
Пустились к морю, к Мерседес.

Вот, кореша к ней подскакали
И разговоры завязали.

А Тимофей неутомимый
Стремительно промчался мимо,
Не разглядев на всём скаку
Вдову на диком берегу,
И скрылся за грядою гор
У горизонта вдалеке.

А Мерседес стоит в тоске
И с корешами лясы точит.
А жизнь её на волоске...
А волосок всё тоньше, тоньше...

Но не прошло и двух минут,
Как Тимофей уж тут как тут.
Но, черт возьми, остановиться
Опять, бедняга, не сумел,
И проскакал, и снова скрылся
За горизонтом вдалеке.

А Мерседес стоит в тоске
И с корешами лясы точит.
А жизнь её на волоске...
А волосок всё тоньше, тоньше...

Теперь и не прошло минуты,
Как Тимофей несется будто
Ракета класса "воздух-воздух"...
И тут он дал по тормозам,
Да так, что даже небеса,
Не знаю — чем, задребезжали,
Земля заныла, задрожала,
Поднялось облако песка,
Подобно бешеной цунами,
И страшно заскрипев зубами,
Конь, чтобы поостыть скорее,
Нырнул в пучину вод морских.
Пучина тотчас закипела
И поднялся огромный шквал.

Там, кстати, делая наброски,
С холстами пасся Айвазовский.
Представьте! Свой "Девятый вал"
В тот день он там и написал!

...Но через несколько часов
От бури не было следов.
И полный штиль на море стал.
Волна, заметная едва,
Смирила ненависть и зло.
На берегу паслась вдова
И Тимофей, а корешей
Стихией в море унесло.
И Айвазовский удалился
Своим холстом вполне довольный.


13

Не жди, читатель утомленный,
Что красноречия запал
Я исчерпал.
Отнюдь! Я только
Переведу немного дух,
Восстановлю своё дыханье
И, справив малую нужду,
Продолжу вновь повествованье.

Итак, твереза иль пьяна,
На побережьи окияна,
У основания небес,
Виляя превосходным станом,
Вдова гуляла Мерседес.

Не мил ей свет. Такое дело...
Вдову кручина одолела.
Слезами, бедная, давилась...
Ну не сложилось... Не сложилось...

И вот, всю жизнь свою кляня,
Готовая с ней распроститься,
Она увидела коня,
Который взад-вперед носился.
От горизонта к горизонту
Подобно вихрю мчался он
И тем являл свои красоты,
Как олимпийский чемпион.

Когда же он предстал пред нею
Весь то ли в мыле, то ли в пене,
Вдова сказала: "Я балдею!"
И опустилась на колени.
Её глаза лучились блеском.
И конь, держась чуть на ногах,
Взглянул на лошадь свысока
И сходу выдал перл словесный...

 

СОНЕТ КОНЯ ТИМОФЕЯ
ПОСВЯЩЕННЫЙ
ЮНОЙ ВДОВЕ МЕРСЕДЕС

 

О, Мерседес! Очей очарованье!
Восторг и праздник! Радость бытия!
Прими поэта бледное стенанье,
Написанное только для тебя!

Поэт возрос во мху непониманья,
В дерьме зловонном нужника страстей...
Он звал тебя! Звал, не щадя гортани!
И истязал себя в физическом труде.

Но ты казалась лишь самообманом,
Лишь миражем, что был так далеко...
В следах твоих копыт цвели тюльпаны,
Твой хвост трепало легким ветерком...

О, сколько было выпито микстуры!
О, сколько мух сидело на губах!
Так где же ты паслась доселе, дура?!
В каких таилась стойлах и хлевах?

Когда поэт ханжей был и невеждой,
Но чист, подобно капельке росы!..
Зачем не ты его раскрыла вежды?
Зачем не ты сняла с него трусы?!

Но полно уж... Чего теперь об этом,
Когда Амур вбивает в сердце кол,
Когда влюбленным по уши поэтом
Признанья произносится глагол.

Когда гладь моря отливает бронзой
И вальсу в такт качается земля...
О, Мерседес! Единственная грёза!
Поверь, поэт стенал не славы для!




...Сонет прослушав Тимофея,
Вдова — сказать что — не нашлась,
Лишь прошептала: "Я балдею!"
И наземь тотчас улеглась.

Так вот она — глагола сила!
Смекнул конь, чуя пяткой гвоздь
Хоть сказано чуть слышно было,
А как в душе отозвалось!

— Балдею! — повторило эхо,
— Балдею! — повторили птицы...

И катер по морю проехал,
Влача вслед за собой девицу
На водных лыжах вдалеке,
У коей ветер хвост и гриву
Трепал, как знамя на древке...
Над морем радуга восстала
И золотистые лучи
Пронзили легких облаков
Плывущее по небу сало...

Так кто же там на водных лыжах? —
Задаст читатель мне вопрос.
Я б, судя по длине волос,
Сказал: то конь Якунин, может?
Но нет, не конь то был, а лошадь.

Пусть подплывет она поближе,
И мы, читатель, разглядим
Сей воднолыжницы предмет...
Но боже!
Что же это?!
Что же?!
"Тону! Спасите!" — донеслось...
У воднолыжницы, похоже,
Оборвался буксирный трос...

— Ах, неужели утонула? —
Сказала томно Мерседес
И сделала копытом жест
(Морскую даль перекрестила),
Потом копыто опустила
И, посмотрев на Тимофея,
Шепнула снова: "Я балдею!"

Но в этот миг со страшным треском
Конь Тимофей сорвался с места
И, сиганув стремглав в волну,
Поплыл туда, а там — ко дну.

Вот он поднял со дна бедняжку...
Вот вынес на берег в копытах
(Одним держал её за ляжку,
другим — ...)
  Да это ж...
    Аэлита!!!

О, боже! Сразу не узнать...
Лежит, вот, бездыханной тушей
На самом окоёме суши,
А всё ж она! Ни дать, ни взять.

Куда девался её лоск?
Поблекло золото волос,
И хлад в глазах её царил...
И коршун в небесах парил...

Над Аэлитою склоненный,
Конь Тимофей, слезой давясь,
Вообразив себе икону,
Перекрестился в первый раз
И приступил...

О, сколько лошадиных сил
Потратил он, чтобы спасти
Труп, поднятый с морского дна...
На грудь давил, дышал в уста —
Всё тщетно... Но не перестал
Он это делать и когда
Примчавшийся медперсонал
Дал заключенье: "Безнадежна",
И моментально ускакал.

А конь всё гладил её тело,
Не веря, что она мертва
(Она ведь первою была!)
А потому он делал, делал,
Шепча бессвязные слова
Искусственное ей дыханье,
Забыв тотчас про все стенанья,
Что Мерседес имел прочесть.
И зря твердила Мерседес:
Довольно, мол! Всё бесполезно!
Она мертва! Мертва — железно!
Где пульс? Пощупай-ка ногу...
Оставь её на берегу...

— Я не могу! Я не могу! —
Конь Тимофей над Аэлитой
Воспоминаньями убитый
Рыдает так, что плачь его
Прибой-стихию заглушает
(Так конь рыдает) и, рыдая,
Не знаю, что он совершает,
Но... Аэлита оживает!
И открывает левый глаз:

— О, как же долго я спала...

— Ты не спала! Тебя я спас!
Зачем ты на море паслась?
Зачем пошла на водных лыжах?

— На водных лыжах? Вот те раз...
Да нет же... Нет!
  Была зима...
Я на коньках по льду каталась...
Взгляни-ка на ноги мои...

А на ногах — и впрямь — коньки!

— Так, значит, ты зимой утопла?
А я об этом и не знал...
Тебя со дна достал случайно,
Я воднолыжницу спасал...

И тут конь прикусил язык.
Под вожделенным её взглядом
Спасенная с трудом поднялась
И тихо молвила:
  — Мужик,
Пойми меня. Коня мне надо...
И на дыбы встать попыталась,
Но не успела развернуться
И наземь рухнула без чувства.

— Что?! Что сказала Аэлита? —
Не поняв, Тимофей затрясся.
А Мерседес ему сердито:
— Лекарства надо ей. Лекарства.
— Какого? Говори, ворона!
— Не слышал, что ли? Цитрамона.

И только облако песочка
Поднялось фейерверка вроде,
А Тимофей маячил точкой
Уже вдали, на горизонте.

 

 

 

14

Обставив собственную тень,
Конь перепрыгнул чрез плетень
И в дом к себе влетел.
    Людмила
На кухне пол, согнувшись, мыла
И соблазнительно водила
При этом в стороны хвостом.
Смутился конь едва. Потом
Подумал: "Где ж она — аптечка?"
И, поступив бесчеловечно,
Схватил лекарства упаковку,
Лизнув слегка Людмилу в попку,
И с тем покинул тотчас дом.

Едва сие произошло
Явился Славик на пороге
В крови весь, в ссадинах...
— О, боги!
Ты где гулял? Пол дня прошло!
Скажи, ты выучил уроки?

— Не задавали.
  Мам, будь другом,
Позволь мне поиграться с плугом.

На это лошадь вдруг вспылила,
— Нет. Сукин сын. Учи удила.

— Не до того сейчас мне, мать.
Тут вообще такое дело!
Я взял телегу поиграть,
Ну, покататься захотелось,
И поскакал на брег. А там...

— Что там? Скорее отвечай!

Тут Славик пукнул невзначай
И продолжал:
— А там вдова!
Опять топиться собиралась...

— А ты?

— А что мне делать оставалось?
Я побежал на помощь звать,
Ну и... телега поломалась...

— О, Господи! Да где ж телег
Тебе мы столько напасемся?!
Ты можешь умерять свой бег?..
Придет отец, вот, — разберёмся.

— Отец задержится, наверно...

— С чего ты взял? — спросила мать,
Подергав холкой как-то нервно,
Пытаясь спину выпрямлять.

— Он поскакал к вдове на берег
Спасти от смерти её чтоб.

Сорвав с груди своей передник,
Людмила бросилась в галоп.

 

15

Читатель, я томлюсь в надежде,
Что то не авторская блажь,
Но, как бы ни было, а прежде
Необитаем был тот пляж.

А тут... Откуда понабилось?
Им несть числа — не хватит глаз:
Как будто выкинуло силос
Волною на берег в сей час.

Как ни крути, а все равно
Ты вспомнишь тут "Бородино":
С уместной здесь вполне строфой:
"Смешались в кучу кони, люди,
И залпы тысячи орудий
Слились в протяжный вой."

Строфа сия хотя и кстати,
Но присмотрись к толпе, читатель,
Здесь лошади лишь, да кобылы,
Кругом один лишь женский пол!
...Вот, продирается Людмила
Сквозь стадо, словно ледокол...

Людмила вытянула шею
И подняла кухонный нож:
— Чего кричат там? Неужели
Он там, стервец! Вот дрянь! Ну что ж...

А то что ты, читатель принял
За орудийную стрельбу —
Скандированье лошадиной
Толпы.
  Послушаем толпу...

Похоже, будто "КАНАНАДА"
Они кричат. Как бы не так!
Они кричат: "Коня нам надо!" —
Такой устроили бардак!

Теперь спроси меня, читатель,
Откуда здесь все эти ****и —
Не знаю! — Брось меня в костёр...
Возможно — женское чутьё.

Людмилу просветил сын Слава,
К тому ж она имеет право!
А все какого прут рожна?!
Она — законная жена!

Впав в соответствующий раж,
В смятенье приводя толпу,
Она прошла почти весь пляж,
И вдруг сказала себе: "Тпру-у!"

16

Вот ОН над тушей лошадиной
Сидит, отчаяньем убитый,
И еле шевеля копытом,
Суёт ей в рыло цитрамон...

Он слышит колокольный звон.
И чувствует Земли вращенье.
Приходит всё вокруг в круженье...
Лошадки... лошади... кобылы...
Тут все. А их немало было...
И незнакомых навалило...
Вот и его жена Людмила
С таким противным постным рылом...
С таким холодным жутким взглядом...
Чего им надо?!

Конь встал с трудом, худой и слабый,
Глаза куда-то вбок скосил
И закричал, что было сил:
— О! Как же я люблю вас, бабы!

И умер...

 

ЭПИЛОГ

— Пульс есть? Пощупай-ка копытом.
— Не знаю... Где пощупать?
— Здесь.
— Конец? — спросила Аэлита.
— Конец, — вздохнула Мерседес.