Цеденбал цеденбыль

 
Помнишь? На дворе стоял
дивный месяц Цеденбалл?
Он стоял и улыбался,
улыбался и стоял...

Я
ЖДУ,
КОГДА
ЗА МНОЙ
ПРИМЧИТСЯ
МОЙ ДИРИЖАБЛЬ.
И ДНЕЙ УШЕДШИХ
МНЕ ТЕПЕРЬ НЕ ЖАЛЬ.
ПУСТЬ ОН ПОМЧИТ МЕНЯ
В НЕМЫСЛИМУЮ ДАЛЬ!
КОГДА ЖЕ, НАКОНЕЦ,
МОЙ ДИРИЖАБЛЬ
СПУСТИТСЯ         А
ЗА МНОЙ?        КТО
О БОЖЕ        МОЛИЛ
МОЙ!       СОГБЕННО
        КАК Я, ПИИТ,
       НЕБЕСНУ СИНЬ
    ВСТАВ НА КОЛЕНО,
  НО ДЛАНЬ ПРИ ЭТОМ
ВЫБРОСИВ В ПРОСТОРЫ?
ИСПОЛНЕННЫМ СТРАДАНИЙ
И МУК НЕЧЕЛОВЕЧЬИХ ВЗОРОМ
Я ТАК НАДЕЯЛСЯ УВИДЕТЬ ВДРУГ
КАК ДИРИЖАБЛЬ МОЙ РВЕТ ОБЛАКА
И, ТОРЖЕСТВУЯ ВСЕМ СВОИМ НУТРОМ
(Я Б В ЭТОТ МИГ СОРВАЛ С СЕБЯ ПРИЧЕСКУ),
КО МНЕ НЕСЕТ СВОИ ОКРУГЛЫЕ БОКА!
СМОТРИТЕ, КАК ДРОЖИТ МОЯ РУКА!
Я ВЕРУЮ: НАСТУПИТ ПРАЗДНИК! 
ПУСКАЙ ПРИ ЭТОМ ДАЖЕ КТО-ТО,
БЕССПОРНО, МИЛЫЙ ЧЕЛОВЕК
МЕНЯ СОЧТЕТ ЗА ДУРАКА — 
Я НЕ ДУРАК ОТНЮДЬ! 
НО ПОЧЕМУ-ТО ОН
НЕ ПРИЛЕТАЕТ, 
ЧЕРТ ВОЗЬМИ,
КО МНЕ
ПОКА
МОЙ ДИРИЖАБЛЬ...

 ...

#

Потряси меня за позвоночник!
В моем черепе есть звонкий колокольчик.
А еще во мне есть тумблер и педаль
и большой такой настенный календарь...

Позвони мне — в день, ушедший безвозвратно —
из кабинки телефона-автомата...
Я рукой дрожащей трубку подниму,
я рукой дрожащей трубку так сожму!...
Так сожму!..
Что ты услышишь страшный хруст
и лишишься напрочь памяти и чувств...

Из под ног твоих, в капроновых чулочках —
уплывет, растает, растворится почва.
И, сползая студенистым веществом
на асфальт,
ты услышишь колоколен дивный звон,
(или мат)...
И... отпустишь, наконец, мой позвоночник...

#

...Помнишь славный городок
у развилки трех дорог?
Ты сломать его хотела,
я, меж тем, его берёг!

Ты была морской волной,
я был крепостной стеной...
Ты на город шла цунами,
да вот встретилась со мной...

Как прильнула ты ко мне!
Как затрепетала телом!
Ты, наверно, обалдела —
я ж мужчина был вполне…

Но, твоей обласкан пеной,
я позицию не сдал.
Я был слишком юн, наверно.
Был гранит — мой идеал.

Я стряхнул тебя с себя
и стал сохнуть по тебе…
И усох до голубя —
не живого — из папье…

Я искал тебя меж скал,
меж материков искал…
Я искал тебя-цунами,
а нашел тебя — в панаме –
в люксе сборной ЦСКА…

Помнишь... Был восьмой этаж...
Ты пошла на абордаж,
что меня и побудило
делать высший пилотаж...

Я был птицей... но без крыл.
Я упал и... закурил...
Ты немного испугалась...
Думала, что разлюбил...

Разлюбил… Не тут-то было!
Ты меня приговорила!
Все теперь мои мечты —
ты и ты! И только ты!

 

* * *

Ты занималась таэквандо,
чтоб бить не в бровь, а в глаз.
Я видел пламя надо льдом
и в нём сгорал не раз.

А сколько я испил отрав,
себе внушая: мед!
Любовь всегда бывает в кайф,
и нет ей непогод!

 

* * *

Но ведь тогда была нелетная погода...
Какой пустяк — с восьмого этажа!..
Я вне закона был — для бутерброда,
но тяготения законы уважал.

Твоя нога в капроновом чулке,
которая под зад пинка мне дала,
коленкой соблазнительной сияла...
И потому я вышел из пике,
чтоб светлой памяти моей
потом
ты никогда
ни с кем
не изменяла...

 

* * *

И                И
ВОТ                ВОТ
ЖИЗНЬ                ЖИЗНЬ
ПРОЖИТА                ПРОЖИТА
ЧТО Ж ЭТО?               ЧТО Ж ЭТО?
ЧТО Ж ЭТО??? !         ЧТО Ж ЭТО???
ГОСПОДИ! БОЖЕ!       ГОСПОДИ! БОЖЕ!
КТО НАМ ПОМОЖЕТ?  КТО НАМ ПОМОЖЕТ?
МОЖЕТ, НИКТО НЕ ПОМОЖЕТ, А МОЖЕТ,
ВСЁ-ТАКИ КТО-ТО ВОЗЬМЕТ, ДА ПОМОЖЕТ?
ЧТО ЖЕ НАС ГЛОЖЕТ? ЧТО ЖЕ НАС ГЛОЖЕТ?
  РВЕМ СЕБЕ МЫШЦЫ, ЛЕЗЕМ ИЗ КОЖИ
   И НА КОГО ЖЕ МЫ СТАЛИ ПОХОЖИ
      ХУЖЕ МЫ, ГАЖЕ НА РОЖИ
        ЖИЗНЬ НАС ИТОЖИТ
          ТАК ЧТО ЖЕ!!!
            МОЖЕМ ЖЕ! 
             МОЖЕМ 
               ЖЕ
               !
 

* * *

Я давеча пред зеркалом предстал...
И увидал:
лица овал
седая поросль волос
едва-едва лишь окаймляла...

Над зеркалом светильник был настенный,
он блик давал неимоверный,
по сути дела я был лыс.

Я грыз
зачем-то свой при этом локоть
и заставлял себя не плакать,
и заставлял себя не трогать
всё тех же ран больную мякоть.

Но трогал, утопая оком
во амальгаму зазеркалья,
где я был фраером и Богом,
где всё совсем не так фатально…

 

* * *

Помнишь,
на дворе стоял
дивный месяц Цеденбалл?
Он стоял и улыбался,
улыбался и стоял...

Жизнь имеет много ниш.
Что же ты мне не звонишь?
Заполняй скорее нишу,
колокольчика не слышу!

Пусть взорвется череп звоном —
колокольным... телефонным...
Щелкнет тумблер, вспыхнет свет...
Позвони мне!
(Ну и бред!)

Тр-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р.....

Чу! Звонок в ночи раздался...
Заливается звонок!
Я лечу! Я — в темпе вальса,
под собой не чуя ног!

Кто звонит? —
А кто же, кроме!..
Как сдержать мне счастья стон!?
Но откуда в моем доме
появился телефон?!

Но звенит! Звенит ведь что-то!!!
Ущипнул себя — не сон.
Покрываюсь хладным потом
и иду на этот звон...

 

* * *

Полночь. Я нагой и бледный
тронул дланью эбонит —
в ванной комнате с кронштейна
душ снимаю (кран звонит).

Подношу несмело к уху,
ванны щупая края…
и доносится до слуха:
— Милый! Здравствуй! Это я.

— Ты ли это? — вопрошаю, —
Ты, любовь моя, звонишь? —
Что межгород — точно знаю!
Разрываю криком тишь:

— Здравствуй! Как ты дозвонилась?
Где ты? Как ты? Что с тобой?...
Жду тебя ли, ты спросила?
Жду конечно!.. Голубой!..

Голубой надень беретик
Голубой, черт побери!..
Не расслышал — кто приедет?
Ты приедешь!? Завтра? В три?

Нет! Тогда берет не нужен!
В белом платье! В белом будь!
Пусть узор изящных кружев
украшает твою грудь!

— Я тебя почти не слышу!
Громче! Громче говори!
Мне водой срывает крышу...
Значит, завтра?! Ровно в три?!...

— Э! Але! Одну минутку!..
Но — гудки, гудки, гудки...
Положила, видно, трубку
на рогатые крюки...

Обтекаю я водою,
почему-то мокрый весь...
Ладно-ть... Голову помою,
раз уж в ванную залез
до предстательных желез.

И — немедля за работу!
Завтра! Завтра к трем часам...
Прочь сомненья! Страхи — к черту!
Жить! И верить в чудеса!

 

* * *

Асфальтирую улицы города...
Асфальтирую город и думаю:
Ну а может быть вся эта музыка
мне навеяна розовой клумбою?

Ну а, может, вся эта поэзия
ароматом навеяна розовым?
И я зря город мой асфальтирую —
на карачках по городу ползаю?..

Зря ладошками шлепаю-хлопаю
раскаленный асфальт за бордюрами,
чтоб приятно ей ножками белыми
с дирижабля сойти педикюрами?..

Ну а может звонка-то и не было?
Может розами это навеяно?
Вдруг и вправду любовь моя первая
безвозвратно разбита-потеряна?

Что тогда мне останется светлого?
Что отрадного в жизни останется?
Только память о прожитом месяце —
Цеденбалл месяц тот называется...

Я весь город заасфальтирую,
чтобы встретить любовь мою первую!
Завтра в три ты приедешь, любимая!
Ты приедешь! Я верую! Верую!

 

* * *

Что же ты, милицанер!
Экий недогадливый...
От изысканных манер
всего тебя зашкаливает...

Не маши передо мной
палкой полосатою!
Я ж уже немолодой,
борода — лопатою...

Весь качаюсь на ветру —
чай давно на пенсии...
Я тут лягу, да помру
от твоей агрессии.

Брось куражится, сынок,
руку не заламывай.
Не тяни меня в острог,
отпусти ты старого...

Возверни мою ты трость.
Ноги мои ветхие…
Почки ткнешь — проткнешь насквозь.
Мне б твои потехи...

Мне еще, вон, тротуар
по проспекту Кирова,
хоть я немощен и стар,
надо асфальтировать...

В три часа ОНА приедет!..
Сколько тут осталося...
Сердце, словно птица в клети,
так и заметалося...

 

* * *

Я                И
ЖДУ                ВОТ
КОГДА                ЗОВЕТ
ЗА МНОЙ                В ПОХОД
ПРИМЧИТСЯ            МЕНЯ ТРУБА.
МОЙ ДИРИЖАБЛЬ .   ПОРА И В ПУТЬ.
И ДНЕЙ УШЕДШИХ    ПОРЯДКА СТРАЖ
МНЕ ТЕПЕРЬ НЕ ЖАЛЬ.  ВЕЗЕТ МЕНЯ,
ПУСТЬ ОН УМЧИТ МЕНЯ      ОДНАКО,
В НЕМЫСЛИМУЮ ДАЛЬ.     В ОСТРОГ
КОГДА ЖЕ НАКОНЕЦ       ЛЮБИМАЯ!
МОЙ ДИРИЖАБЛЬ      ПРОСТИ МЕНЯ!
СПУСТИТСЯ       ОН ЛЮТ И СТРОГ!
ЗА МНОЙ?           ДА ОН ДУРАК!
О БОЖЕ               А ЖИТЬ-ТО,
МОЙ                ЖИТЬ-ТО
!                КАК
                ?

* * *

Эй! Пока не худо мне!
отпусти, милицанер!

Да пойми, пойми ж ты, дурень:
в три часа ОНА приедет!
Мне еще отштукатурить
надо цоколи домов...

Говорю тебе серьезно!
Мне сегодня не до шуток!
Отпусти, пока не поздно!
Ну не будь ты так суров...

Не вези меня в больницу!
Не тряси за позвоночник,
а не то свою педаль я
буду вынужден нажать!

Что тебе — асфальта жалко?
Отпусти меня, родимый!
Не маши своею палкой!
Полчаса осталось ждать...

 

* * *

Вздох последний свой истрачу:
стал милицанер — иконой!
Но не внял мольбам и плачу
страж порядка и закона.

Говорит своим ребятам,
свой свисток от губ отняв,
мол, придурка от асфальта
(он имел в виду меня)
отодрать, снять шлем и латы
и доставить на девятый...

Как ни бил себя я в грудь —
обливалось сердце кровью —
но неблизкий этот путь
я проделал.

О любови
я молил! Я в каждом слове
сердцем раненым кричал:
— В три часа ОНА приедет!
Я ведь встретить обещал!..

Я ведь помню, как все было
до последней запятой!
Психиатр! Ты ж любила!
Ты была ведь молодой!...

Помню, штиль стоял на море...
Был девятый Цеденбалл!
В этот день ее впервые
я обнял, поцеловал...

О, я был красив и молод!
Эт-теперь я стар и лыс…
Пережил разруху, голод,
лично строил коммунизм!...

Но влачил меня по жизни
образ девушки моей…
Психиатр! Я — хоть тресни —
встретиться обязан с ней!

Боже! Как она прекрасна!
Грациозна! Молода!
Гордый взгляд, ланит атласный,
и фигурой — хоть куда!..

Нет её на свете краше
и дороже сердцу — нет!
Отпусти меня, мамаша!
Позарез мне нужно к ней!

 

* * *

Психиатр записала
монолог мой и сказала,
плавно поведя рукой:
— Вам необходим покой.

Я вскричал:
— Покой?! Мне — птице?!
Как мне с Вами согласиться?!
Мне в покое мир постыл!

Психиатр:
— Вы... бескрыл!

— Но смирится с тем душа ли?!
Я взлечу на дирижабле!
Дирижабль за мной придет!

Психиатр: — Идиот.

— Но не буйный! Верно? Разве
я для общества опасен?
Так зачем держать? Зачем?

— Просто в помощи врачей
Вы нуждаетесь! Порядок!
Сколько вам?

— Седьмой десяток...

— Вы уже немолодой.
И не стыдно вам, мужчина,
воровать асфальт кувшином?
Что трясете бородой?
Сколько ходок за асфальтом
Вы туда-сюда-обратно?

— Добрых два десятка раз
я туда-сюда мотался,
чтобы взор любимых глаз
за ухабы не цеплялся,
чтоб её походке плавной
не мешало бездорожье,
чтоб случайно не сломала
педикюр какой на ножке...

Психиатр, вскинув бровь:
— Стало быть у вас любовь?

Я:
— Любовь! И прочь сомненья!

Психиатр, сняв парик:
— Стало быть, сегодня в три?

— В три.

Психиатр, пальцем брошь
теребит, вздыхая:
— Что ж...
Сколько там еще минут... –

И куранты тотчас бьют...

 

 

* * *

Обалдело я гляжу
на часы — там ровно три...

После взгляд перевожу
постепенно на парик...

А теперь — на психиатра:
тётка тучна и усата...
Подбородок волевой,
а под ним — еще четыре...

Елы-палы!

Хоть умри я —
предо мной — она! —
М-А-Р-И-Я!..

Девушка моей мечты...

— О, МАРИЯ! ЭТО ТЫ?!..

 

* * *

Все не так... Но винить в этом некого...
Ровно в три ты ко мне не приехала.
Я ж верхом ждал на белой на лошади
посреди разукрашенной площади.

Лошадь белая гривою прядала,
вкруг листва пожелтевшая падала...
И весь город был в оцепенении —
ожидал твоего появления.

Не завис дирижабль над городом,
и не вышла из люльки любимая —
молодая, красивая, гордая,
годы долгие в сердце хранимая.

Так при чём тут бабеха здоровая?
О пяти подбородках, без талии?
Не при чем она — в третий раз вдовая.
Не при чем она — зря зубы скалила.

Не разбилась звезда сумасшедшая!
Что капризная — это простительно...
Она любит другого по прежнему —
молода, хороша, соблазнительна...

Испишу всю бумагу я строчками,
позабуду любимую начисто —
в синеве — неразборчивой точкою —
дирижабль, в стратосферу умчавшийся...

Ну а сам я — в рубашке смирительной,
простынями к кровати привязанный,
доживу этот век омерзительный,
психиатру чем-то обязанный...

1994 (2000)