Нора Файнберг

ДОМ ВОЛОШИНА

Вернемся в прошлое,
В причудливый мир скал,
Замкнувший узкий берег Коктебеля,
Где дом Волошина
Стоит как и стоял
Над морем, стенами по-прежнему белея.

Мы в дом войдем, и пусть нас встретит Пра,
И будем на веранде в тихий вечер
Стихи читать друг другу до утра,
Пока не догорят, погаснув, свечи.

Придут поэты, те, которых нет,
И сядут рядом у стола в молчанье,
Скала Хамелеон лиловый цвет
Заменит к ночи черным очертаньем.

Мы призраков ночных не отпугнем
Нечаянным или небрежным словом,
И, за строкой строку ведя, вернем
Ушедшие стихи к звучаньям новым.

Вернемся в прошлое,
И путь пройдем в стихах
Так, как брели когда-то пилигримы
Тропой заросшею,
Почтить священный прах
И силою наполниться незримой.

И, наконец, придем к истокам строк,
К ним прикоснемся, как к святыне,
И будем пить стихи, как за глотком глоток
Пьет воду караван, пришедший из пустыни.

Под утро сменит цвет Хамелеон
И станет розовым под заревом рассветным,
Исчезнут тени, мы покинем дом,
И возвратимся к будням беспросветным.

Но среди дел мы вдруг услышим зов
И на какое-то замрем мгновенье,
Вникая в ритм еще неясных слов —
Предвестников стихотворенья.

***

И день пройдёт, пройдут и два...
Какая в доме тишина!
Не скрипнет дверь,
Кровать пуста.
Нетронутая гладь листа
Тобой забыта на столе,
Проходят стрелки мерно круг,
А сердце замолчало вдруг.
Влачится день, словно сто лет...
И в раме чёрного окна
Полужива, полумертва,
Твоя жена, твоя вдова.

***

— Куда ты ушёл, мой любимый, куда ты ушел?
— В далекие дали, где синего полога шёлк,
Холодные ветры уносят меня в облака,
Рассыпалось время, сошлись надо мною века.

— Зачем ты ушёл, мой любимый, зачем ты ушёл?
— Ушёл, потому что мой путь на земле завершен.
Последняя капля исчезла в сыпучем песке,
Последняя искра погасла в потухшем костре.

— Как жить без тебя, мой любимый, как жить без тебя?
— Живи, как жила, вспоминая меня и любя,
Любовь, словно эхо, в ущельях печали звучит,
Любовь, словно веха, дорогу укажет в ночи.

ОТЕЦ БЛУДНОГО СЫНА

Жду сына блудного. Уж я ослеп,
Напрасно глядя на дорогу.
Мой дом поблек и превратился в склеп,
Жена в слезах за сына молит Бога.
Где бродит он теперь, мой блудный сын?
Какому обучился делу?
Едва пробились над губой усы,
И молоко засохнуть не успело.
Мой сын, кто от меня зачат,
Кого я на руки младенцем принял,
Сын, для меня он означал —
Наследник мой, носящий мое имя.
Я ль не учил его всему, что знать
И что уметь положено мужчине?
Мой дом, удел, моя казна
В его руках после моей кончины.
Ведь мог быть сын подобием отца,
Устои его чтить и уважать привычки?
А мой, улыбку не смахнув с лица,
Мне смел твердить о взглядах личных.
Опомнись, сын, перед тобой отец!
Кому дерзишь? С кем ты вступаешь в споры?
Нет, наказать! И положить конец
Раз навсегда пустому вздору.
Мой блудный сын! Пусть он хлебнет сполна
Всех бед, пусть он пройдет сквозь все напасти...

Нет, Господи, забудь мои слова!
И сбереги его от горя и несчастья.
Ты справедлив, я знаю, но к нему
Прошу Тебя, будь милосердней.
Пусть все свершается по слову Твоему,
А я молитву принесу Тебе усердней.
Мой блудный сын, опомнись, наконец,
И в дом вернись, тебе принадлежащий,
Где старики твои — мать и отец —
Дверь отворят тебе рукой дрожащей.
У Бога я прошу: дай мне дожить,
Чтобы дождаться сына возвращенья,
Ему на плечи руки положить
И у него просить прощенья.

***

"Коль не растут зимой цветы,
То и грустить о них не надо".
Зачем же зря рыдаешь ты
Над опустевшим зимним садом?

Иное время подошло
Для тихих слов и мыслей трезвых,
Уже нелепо и смешно
За юностью гоняться резво.

Пришла пора туманных дней,
Неторопливого рассвета
И шепота ночных дождей
О зимних замыслах секретных.

Ты взгляд старайся отвести
От увядающего сада,
Цветам зимою не цвести —
Значит грустить о них не надо.

УРОКИ СТИХОСЛОЖЕНИЯ

                В. С.

Нет, не лучи, а преломленье
Лучей сквозь грани.
Размытость бликов, красок, теней
И очертаний.
Не мысли, нет, но ощущенья,
Как сновиденья,
Как в подсознаньи расщепленья.
То ли мелькают привиденья,
То ли оптический обман,
Словно над озером туман
Лег, как бумажно-белый саван,
Словно вдали мерцает гавань
Огнями дальним пароходам.
Как иногда перед походом
Рисует вдруг воображенье
Беды неясной приближенье.
И как колышет отраженье
Опушки облачной волна,
И в полнолуние луна,
Как женского лица овал
На меди вырезан искусно.
Или зеленый лист капустный
Вдруг заискрится, как опал.
А ветер пробежал по веткам,
Упал в траву и в ней затих,
И вы мне говорите: "Вот как
Звучать сегодня должен стих".

ВОЗВРАЩАЯСЬ К ПУШКИНУ

"Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон",
Болтает он про то, про это
И не смолкает телефон.
Плетутся сплетни, словно сети,
Всё — суета и суета.
И нет поэзии, поверьте,
Душа поэта заперта.
Но посреди пустого спора
И ссор по разным мелочам
Невидимый другому взору
Предстанет мир его очам.
И, словно в пятом измереньи,
Он переступит тот порог,
Где с вечностью слилось мгновенье,
И где душой владеет Бог.

ПЕНЕЛОПА

Мне красотой его не удержать
И не занять беседою искусной.
Могу обед я приготовить вкусный
И мужний дом в порядке содержать.

Воюет, побеждает иль пленен?
В каких морях плывет он? — Неизвестно.
В каких краях скитается безвестно?
В какую женщину сегодня он влюблен?

Года проходят, я живу одна,
Поблек румянец и в косе седины...
Я не ропщу, ращу я тихо сына
Тку полотно, жду мужа у окна.

Мой Одиссей пусть через много лет
У берегов родных вновь бросит якорь,
И в дом войдет, где ночь за ночью яркий,
Как ожиданья знак, горит в окошке свет.

Вернется — ни упреком, ни нытьем,
Ни ревностью его не потревожу.
Взобью подушки мягкие на ложе
И мятным напою его питьем.

Не колдовство, не сладостную речь,
И не утех любовных ухищренья —
Спокойствие, молчанье и терпенье
Отдам в залог, чтобы супружество сберечь.

А, вот оно! Решенье нахожу —
Потомства не оставишь ты на свете.
Усладой в старости не станут дети:
Так знай, Ясон, детей тебя лишу.

Убить детей! Да, в этом моя месть.
"Какая дикая, безумная идея!
Сошла с ума, наверное, Медея!"
Такая обо мне промчится весть.

Безумна? Нет. Я не приму земных
Извечных истин и тупых канонов.
Нет для Медеи правил и законов —
Я в измерениях живу иных.

Убить детей, и кровь свою, и плоть?
Убить детей, убить свое дыханье?
Смогу ли это вынести страданье?
Убить детей, единственный оплот?

Но принято уже решенье мной.
Не женщина, не мать, я — вихрь гневный,
Как росчерк молнии мгновенный,
Покину мир земной.

"НЕВЫНОСИМА ЛЕГКОСТЬ БЫТИЯ"

Невыносима легкость бытия —
Скольжение по плоскости наклонной,
Кружение над пропастью бездонной,
И пенистая пустота питья.
Невыносима легкость бытия —
Падучих звезд сверкающая роспись,
Летучих туч развеянная россыпь,
И медный голос труб осеннего литья.
Невыносима легкость бытия —
Последний всплеск сгоревшего заката,
Разъединения, разрывы и утраты,
Словно по швам истлевшего шитья...
Невыносима легкость бытия.

СТИХИ, НАПИСАННЫЕ ПЕРЕД САМОУБИЙСТВОМ

Но на пороге тьмы, да, на пороге тьмы,
В холодной синеве оцепененья,
Позволь увидеть замысел творенья
Под слоем из белил, румян, сурьмы.
И прежде, чем пересеку черту,
Скользнув в расщелину иного измеренья,
Позволь узнать в последнее мгновенье:
Что я утрачу? Что приобрету?
Что оставляю: горсть добра и зла,
Надежды, не оправленные целью,
Как звон чужих монет — чужих пиров похмелье...
Да, вот еще — петля на два узла.

ОДИНОЧЕСТВО

Не только на глухой тропе
И нелюдимой —
Есть одиночество в толпе,
Идущей мимо.
Есть одиночество в кругу
Тех лицемерных,
Готовых нас предать врагу,
Друзей неверных.
Но то, что более страшит
Всего на свете:
Есть одиночество души
В преддверье смерти.

СТАРЫЙ ВОЛК

Вчера — вожак, водил в набеги стаю.
И был я зол, а шерстью бур и сер.
Сегодня — стар, и мышцы лап устали,
И молодой догнать меня посмел.
Вчера — щенок, сегодня он, оскалясь,
Теснил плечом меня: "С дороги, ветеран!"
И клык его остер, и на снегу остались
Кровавые следы моих глубоких ран.
Вот я лежу, а стая дальше мчится
Теперь уже за новым вожаком...
И лишь моя беззубая волчица
Мне лижет бок шершавым языком.

ДОН КИХОТЫ

Игорю Михалевичу-Каплану

Выпьем за Дон Кихотов.
Их мало бывает на свете,
Тех, у кого есть охота
Быть за всё и всегда в ответе.

Пусть кому-то они неугодны,
Пусть смеется над ними кто-то,
За рыцарей старомодных —
Выпьем за Дон Кихотов.

В дождь ли, в метельные хлопья
Мчатся они на подмогу,
Музейные ржавые копья
С собой прихватив в дорогу.

Выпьем за Дон Кихотов —
Неудачников, неумельцев.
Удел их — погибнуть в походах,
Сражаясь с крыльями мельниц.

Не из корысти и не для славы
Гибнут, как будто без пользы,
Но поступью величавой
После смерти восходят к звездам.

САКУРА

Как облако на рассвете
В сиренево-розовом свете,
Как свадебная вуаль,
Как иней, выпавший поутру,
Как кружевная шаль на ветру,
Как шелковый веер,
Как сказочной птицы перья,
Как серебряная гравюра
Под небом хмурым,
Сакура так в апреле
Цветет неделю.

***

Вновь проступают юности черты
На наших постаревших лицах,
Как знаки от невидимых чернил
Вдруг на бумаге могут проявиться.
И до рассвета, позабыв о сне,
Воспоминаний хмель ведем по кругу
И, взявшись за руки, проходим по весне,
И снова влюблены друг в друга.

***

По клавишам моей судьбы
Бегут невидимые пальцы.
Глаза незрячего судьи
Отмерили шаги скитальца.
Как распознать последний шаг?
Последний вздох и взгляд последний?
Чтоб мелких дел не завершать,
А важные свершить немедля.
И, чтобы главные слова,
Те, что нужней всего на свете,
Сказать, пока их не сковал
Молчаньем вечным панцирь смерти.

***

Лечу навстречу юности своей,
Скажу ей: "Здравствуй, глупая моя!
Зачем зовешь меня за тридевять земель?
Зачем мигаешь мне огнями маяка?"
Я жизнь, как скатерть, расстелю теперь
И вновь пройду по веренице лет
Сквозь стыд ошибок, трещины потерь,
Пустую тщетность суеты сует.
И что же я в преддверии зимы?
Все кутаюсь в прошедшие года,
А впереди лишь коридоры тьмы,
Ведущие в ничто и в никогда.

***

Как тяжко выходить из одиночества,
Бродить по улицам в чужой толпе,
Искать то ль знак судьбы, то ли пророчества,
Как указатели дороги на столбе,
Домысливать обрывки разговоров,
Украдкой в чьё-то заглянуть окно,
В чужую жизнь, открывшуюся взору,
Что, впрочем, безразлична всё равно.
И кофе пить за отдаленным столиком
В кафе, то многолюдном, то пустом,
И вслед за юностью, скользящею на роликах,
Смотреть, как старый пёс, виляющий хвостом.
Как страшно возвращаться в одиночество
И в дом входить, где в комнатах темно,
Где тени спят в углах, и нарушать не хочется
В нём тишины нависшей полотно,
Где тянутся тягучие мгновенья,
А дни бесцветные слетают, как пыльца...
Где бродят призраки и странные виденья,
Словно предвестники конца.

***

Дай мне один горячий летний день,
И, даже если он последним будет в жизни,
Я отойду без сожаленья в тень
И не скажу ни слова укоризны.
Но дай на миг весёлого огня,
Короткий всплеск обманчивого счастья,
Сожги меня, испепели меня,
Но уведи из долгого ненастья.

***

Когда-нибудь, когда меня не будет,
Вы вспомните, быть может, обо мне.
Мой призрак Вас тревогой не разбудит —
Я просто тенью промелькну в окне.
Я прикоснусь к Вам на одно мгновенье,
Догадкой смутной душу осенив,
Что я могла бы принести Вам исцеленье,
Если б меня Вы попросили: "Исцели".

***

Что молодым разлука? — Капли слез,
Как дождь слепой, прольются на мгновенье,
И снова пляски синие стрекоз,
И гейзеров весёлое кипенье.
Что молодым разлука? Боль от ран
Не глубже, чем царапины на коже,
Она легко уходит по утрам
И сны ночные тоже не тревожит.
Но старикам разлука —это крах:
В руинах жизнь, как при землетрясеньи.
Но старикам разлука — это страх
И одиночества ночное бденье.

***

Свечу печали жёлтой потушить
И не спешить. Пора поставить точку.
Друг мне сказал: "Ты помощи не жди,
Ведь каждый умирает в одиночку".
Но если жизнь — лишь вид белковых тел,
И их удел извечный — распадаться,
Что вся горячка помыслов и дел?
Что наши страсти, наши узы братства?
Но если смерть — лишь потайная дверь,
Тогда, поверь, в неё войти готова,
И, может быть, незримая теперь,
Тебя, незримого, я встречу снова.

***

Сестра моей печали, отзовись!
Так горько плакать в одиночку...
Как много горестей переполняет жизнь,
А радость нам даётся лишь в рассрочку.
Быть может, выпьем красного вина?
И будем петь по-бабьи до рассвета.
А замолчим — так чья тогда вина,
Что песня оборвется недопетой?
Сестра моей печали, обернись!
Мы вверх взбираемся с тобою по ступеням
Той лестницы, что убегает вниз
И за собой нас тянет постепенно.

***

Праматерь Ночь, приди и сядь
У изголовья
И обласкай, как в детстве мать,
Меня с любовью.
Ты принеси виденья мне
В горячих красках,
И чтоб свершалось всё во сне,
Как в детских сказках.

Праматерь Ночь, войди в мой дом,
Как дальний странник,
И говори со мной о том,
Что есть, что станет.
И в уготованный точь-в-точь
Мой час последний
Приди ко мне,
Праматерь Ночь,
Как милосердье.

***

Прости меня, что я ещё жива,
Что я земных ещё полна желаний,
Хоть наступает час, когда едва
Всплываю я со дна воспоминаний.
Прости меня, что я встречаю день
В надежде, что наступит перемена,
Хотя, как прежде, траурная тень
За мной повсюду ходит непременно.
Прости меня за то, что я плыву,
Хоть и влечет ко дну меня теченьем,
Прости меня за то, что я живу,
Надеждою цепляясь за мгновенье.

***

Пока жива — живёт моя любовь,
И каждый день, и в час любой
Твой образ предо мной витает.
Ночь ли пришла, или светает —
Ты здесь. Во сне и наяву
По-прежнему с тобой живу
Или, вернее, умираю.

                И. М-К.

Когда печаль легла на мой порог,
Дни обвивая траурной каймой,
Мой Дон Кихот, пыль отряхнув с сапог,
Из дальних стран пришёл ко мне домой.
И у камина коротая ночь,
Пока не засветился день в окне,
Он говорил, как отводил он беды прочь,
И как сражался храбро на войне.
Он прерывать себя не разрешал,
И был суров и ярок блеск очей,
Я в чёрную закуталася шаль
И слушала поток его речей.
Не то, чтобы он сердце увещал,
Не то, чтоб боль смягчить сумел помочь,
Но край надежды, словно край плаща,
Он протянул мне, как спасенье, в эту ночь.
А на заре он отвязал коня,
И вновь — в седло, и вновь в далёкий путь,
Мне крикнув на прощанье: "Жди меня!
И будь жива, а я приду когда-нибудь".

ПОЖЕЛАНИЕ

Не желайте мне долгих лет,
Долгих лет — значит длинных зим.
Пожелайте мне в окнах свет,
Чтобы издали был он зрим.
И, когда возвращаться мне,
Как бывает, ночной порой,
Видеть милую тень в окне,
И сказать: это я, открой.

ОБ АВТОРЕ

Файнберг Нора Сауловна. Я родилась в Москве 12 сентября 1929. В связи с болезнью матери детские годы провела в Крыму, а после ее смерти, переехала жить в Харьков. Закончила Харьковский медицинский институт в 1952. Работала врачом. Кандидат медицинских наук. В 1978 вместе с семьей эмигрировала в США. Причиной отъезда послужило неприятие советского строя и желание религиозной свободы. В настоящее время живу в Дженкинтауне, штат Пенсильвания. Продолжаю работать врачом. Наряду со своей профессией занимаюсь литературной работой. Сотрудничаю как редактор в отделе переводов литературного ежегодника "Побережье", издающегося в Филадельфии.
   Первая изданная книга — роман "Белая сирень", Филадельфия, 1984 (дважды переиздавался в США на анг. и русск. языках, в 1999 вышел многотиражным изданием в Москве). Последующие произведения, также опубликованные в Филадельфии, романы и повести: "И дождь пройдет", 1990, "Александритовый перстень", 1996, "Дальше ты пойдешь один" и цикл рассказов "Возвращение", 1996, "Осень в Дженкентауне", 1998. Помимо прозы занимаюсь поэзией и переводами. Сборники стихотворений: "Свет и тени", 1994, "Следы на песке", 1997, "Post Mortem", 2001. Издана книга переводов американской поэтессы Джоселин Холлис, 1991. Я также являюсь автором, совместно с В. Синкевич и И. Михалевичем-Капланом, сборника "Триада", 1996.
   В прозе мне интересно создавать острые, захватывающие сюжеты, затрагивать «вечные темы», рассматривать события не на узком уровне семейных трагедий, а в отражении жизни нескольких поколений. В поэзии мне хочется сопереживать со своим лирическим героем, чтобы было ощущение открытости чувств, эмоциональной насыщенности, палитры цветов и оттенков, и вместе с тем, чтобы не исчезало чувство юмора и иронии. Особое значение я придаю звучанию музыки в моих стихах и охотно работаю с композиторами. В Израиле 1998 вышла книга песен и романсов на мои слова, музыка к которым написана композитором Т. Гординой. Мне нравится писать сценарии литературно-художественных постановок, поэтических концертов, пьес, в которых я тоже принимаю участие. В сфере моих интересов история и мифология — написан цикл рассказов о Древней Греции и роман на библейскую тему.
   Мои стихи и переводы включены в антологии: "Строфы века-II. Мировая поэзия в русских переводах ХХ века", Москва, 1998; "Филадельфийские страницы. Проза. Поэзия", Филадельфия, 1998. Публикуюсь в зарубежных литературных изданиях: «Встречи», «Побережье», «22» и т.д. О моих произведениях критику писали Анатолий Либерман, Михаил Кубланов, Марина Гарбер, Валентина Синкевич и др.