Отчет 2000 01

АНДРЕЙ ПРОКОФЬЕВ. ОТЧЕТ 2000/01


РОЖДЕСТВЕНСКИЙ НАБРОСОК
А. У.
Сидели у костра. Меж тем,
Всё замерло в ночной природе,
И Слово ослепило темь:
Ступайте нынче в Вифлеем,
В яслях младенца вы найдёте.

Кругом такая тишина
Творится, и во всём видна
Свершающаяся перемена.
Мария, всё теперь сбылось.
Во сне Иосиф видел ось
Вселенной.

Без указаний и примет,
Мы узнаём, как отовсюду
Сбредаются, чтоб поклониться чуду
Волхвы с дарами на верблюдах
И пастухи, — им счёта нет;
Их всех ведёт нездешний свет
К младенцу, скрытому под спудом.

Неси и ты свои дары
И чувствуй снег и ветер кожей,
Еси и волхв, и ангел Божий
До самой утренней поры.

Спускается беззвучно снег,
Загромождая понемногу
Ландшафт, и занося дорогу.
И смотрит в небо человек.


* * *
Д. В.
Заморская инфекция тепла
Подбросила температуру мая,
Мы за столом, тихонько вспоминая,
Сидели до победного утра.

Короткий май на огненной ноге
Бежал по свежевыкрашенным  крышам.
Летели птицы городом Парижем
И говорили на немецком языке.

Нам и не снился эйфелев Париж;
Везде была Москва, как окруженье,
Соборное являя уложенье.
Надели рощицы зеленый свой парик,

И заскользили лодочки, и в парках
Горела медь и плавал душный вальс,
И повторяли в школах schwarz  und weiss
Тетрадки и учебники на партах.

Сидели за столом отец и мать.
День уходил в окно с зеленой сеткой,
Машá в окно сиреневою веткой.
И был июнь. И долго мая ждать.



* * *

Мозг человека сильно фрагментарен,
Но надо всё же помнить, кем подарен,
И мышцу мысли крепко развивать,
Ухаживать за ней, обогревать.

Игривый ум идеей колобродит,
Он аргументы веские приводит.
Друзья, давайте Замысел ценить
И не терять связующую нить.

Нам времени отмерено немного,
Давайте же работать ради Бога,
И, закусив покрепче удила,
Являть пример терпения вола.

Пускай мозолит руки злая парка,
Пускай скрипит натруженная прялка,
Чтоб указующая ниточка вилась,
Чтобы когда-нибудь она оборвалась.


ЧЕТЫРЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

А.У.

1

Когда бы всё прошло, и  это тоже
(Проходит же у малярийных бред),
Но чтоб костяк не потревожил кожи,
Не улыбнулся дружеский скелет.

В зубах хребет зажав — да будет флейта —
Орфическую музыку играть.
Но боль темнеет и кренится влево,
И половины нот не разобрать.

Какая полночь в черепной коробке!
Зажмурься следопыт, фонарик теребя,
Ступай себе непроторенной тропкой,
Как будто звезды не светили до тебя,

Ты пасынок судьбы обыкновенной,
Старатель кремния в окрестности Клондайк,
Забудь своей работы внутривенной
Рутину и намытое раздай.

Во рту хинин существованья соло.
Криво в подушке мятое лицо.
Но не хватайся за настольный сонник,
Когда приснилось желтое кольцо.

Придут другие в утешенье беды,
В привычном русле бодрствуя вспять.
Но пораженья, слышишь, от победы,
Ты сам не должен, слышишь, отличать.

Когда Господь испытывал Иова,
Ты не был даже пылью на пути.
Ступай себе и не мечтай другого,
И под ноги фонариком свети.


2

Проснуться и лежать припоминая,
Пока луна стальные облака,
Под свой живот железный подминая,
Течет везде, как круглая река,
Повсюду разливаясь, как река.

На потолке знакомые созвездья
Не узнаны до ломоты в глазах.
И кажется, что обитал не здесь я,
А где-то, судя по итогам,  за.
Мне завтра собираться на вокзал.

Кому, погудка, ты летишь  вдогонку,
Ночная музыка с нависшего моста,
Когда спешат пройти по перегону
Зеленые,  на память, поезда? —
У каждого во лбу горит звезда...

Есть девушка одна в церковном хоре,
Сопрано нежное лучится и поет,
О подданных Цусимы в синем море
Под толщей вод нашедших свой приют,
Где рыбы любопытные снуют.

Она  живет  и открывает утром окна,
Она смеется, ходит по земле.
Но что-то в этом воздухе продрогло,
Ускорило движение к зиме,
Минуя осень — прямиком к зиме.

А, может быть, подумаешь, так нужно —
Оставить весла, вверится судьбе,
И всех гуртом простить великодушно,
И не поверить самому себе.
Кому же верить, если не тебе?

Мой город, государь Василий Темный,
Руководит, расправив рукава...
И мгла твоя, и воздух твой бездомный,
Даны мне во владение, Москва,
И ровный дождь, бесшумный и укромный,
Чтоб размывать доступные слова.


3

Мне кажется, я слов не подберу,
И надо бы сейчас остановиться,
Пока порхает на сквозном ветру,
Не схваченная почерком страница.
Я вспоминать об этих днях устал,
Мне трудно засыпать и просыпаться
(А дождь то рассыпается в кустах,
То марширует по пустому плацу).
Как оспа, осень в городе рябит.
Теперь она — заправская хозяйка,
То обогреет, то охолодит,
Поди вперед погоду разгадай-ка.
И к нам пришла балтийская болезнь,
Худой недуг убогого чухонца, —
Выкашивает подмосковный  лес
Деревьев скоротечная чахотка.
И хочется от всей этой тоски
Уехать на придуманную дачу
Рассказывать новеллы, петь стишки,
Как некогда герои у Боккаччо.
Там будет лес, и речка, и трава,
Парное молоко — амбулаторно,
Там будут в темноте висеть слова,
Когда идут домой дорогой черной.
Там, стоя у разбитого крыльца,
На уходящей из-под ног планете,
Я вдруг не вспомню твоего лица,
Поскольку не было тебя на белом свете.


4

Нам с тобой тонкий воздух и брашно
Не судьба разделить на двоих.
Непонятно мне, Господи, страшно,
Жутко мыслей мажорных своих.

Струи воздуха словно венозны
И по первой поре невидны.
Что-то вирши мои несерьезны
И, как рыбы сквозь лед, неясны.

Ты спроси у поэта Цветкова,
Он об этом писатель мастак.
Что-то ржавая счастья подкова
Не отыскивается никак.

Знаешь, после протяжного ливня
В тонком воздухе бродит озон.
Отсырела кустарная лира.
Я не Публий Гораций Назон.

Я сверяюсь по вадемекуму:
Неизвестно, куда занесло.
Пожалеть бы себя, да некому.
Ах, проклятое ремесло.


ДОЖДЬ В ЛЕСУ
М. К.
Развесил сети, лески, снасти,
И невод тянет чередом.
Я укрываюсь от ненастья,
Как Паустовский, под кустом.

Мне нравится, что лес плошает
Разнообразием  пород,
Что постепенно жизнь ветшает,
Что насовсем она пройдет.

Но под корою, как под кожей,
Бежит разумный ручеек,
И человек, на лес похожий,
Мечтает смерти поперек.

Летает зряшный лист в зените
Под древним деревом ситтим,
Сходя по заданной орбите
К собратьям сгинувшим своим.

А тот, что в небе рос и падал,
Прихрамывая там и здесь,
Обрушился сплошным каскадом,
Чуть погодил — и вышел весь.


* * *

Обвиняет в покраже
Механизм головной
Человека в пейзаже,
Пешехода с поклажей,
С рюкзаком за спиной.
То ли слабое зренье,
Разглядеть не дает,
То ли бред подозренья,
Только прочь от селенья
Держит путь пешеход.
Он идет по лощине,
Он как будто спешит,
И на данном мужчине,
По известной причине
Ярко шапка горит.
Надвигается сумрак.
Дотлевает грядой
В небе мертвенный сурик.
Не свистит больше суслик,
Не скорбит козодой.
На пустом полустанке
Под осенний обвал
Всё дрожит в лихоманке,
Как Виталий Бианки
В дневнике записал.


* * *

Сгорает воздух, как неон
В закрытой колбе небосвода,
И рубищем со всех сторон
Ландшафт укрыла непогода.

Деревню спрятал белый дым:
Дома, заборы и амбары,
А лес стоит, не опалим,
Шершавым языком пожара.

Здесь всё притихло до поры,
Как бы разгадывая козни;
Но лопаются, как шары,
Стеклянные удары в кузне,

И нарастает некий гул,
Которого источник скрытый
Меж тучами едва блеснул —
Как полоснул опасной бритвой.


SILENTIUM. 1941

Он погодил. Он в комнату вошел.
Он руки грел у раскаленной печки.
Она спешила. Собрала  на стол.
А за стеною люди пели песни.

Сосед был гитаристом хоть куда,
И музыка на радостях звенела,
И шевелилась в чайнике вода,
И убежать из чайника хотела.

Они вполголоса вели свой разговор,
Как будто в комнате лежал покойник.
— А скоро  уж,  гляди,  придет зима.
— Ты береги себя, не простужайся. 

Он дочку на колени усадил,
Показывал ей странную игрушку:
Латунный потемневший талисман,
В котором смерть рулончиком свернулась.

Под шепоток ноябрьского дождя
Разорванные вопли паровоза
Влетали в форточку, и клацали колеса.
Дрожали стекла, маятник стучал.

Лопатками нащупав прочный брус
Дверного косяка, он на прощанье
Промолвил им я больше не вернусь.
И он исполнил это обещанье.

Когда зима приходит в свой черед
И утверждает в воздухе молчанье,
Тревожно кажется, что смерть сама
Не может быть настойчивей и тише.


* * *

Хотелось на небо смотреть,
В зенит, сквозь маяту волана,
Как Нестеровым дразнит смерть
Один пилот аэроплана,

Ещё хотелось, чтоб часы
Остановились на двадцатых
Июня, где идут косцы
От леса, лугом, до заката.

Хотелось вечности для всех
Родных и близких, панацеи
От пустоты, но как на грех
Смерть не проходит мимо цели,

Пред ней все возрасты равны,
Я поминаю Михаила,
Ему едва за двадцать было,
Но не вернулся он с войны.

Хотелось памяти такой,
Которой наделил героя
Писатель Борхес, чтоб любой
Миг бытия, чтобы любое

Мгновенье втуне не прошло,
И чтоб по моему хотенью
Вновь зарождалось и жило,
Как бестия или растенье.

Но, кажется, мне не поднять
Такого дорогого груза.
Безмолвствует повсюду рать
Героев крепкого союза.

Скрывайся память и молчи,
Как бы тургеневский Герасим;
Теперь поди-ка уличи
В нашептыванье клён и ясень.

Бесшумны дождь и шар грозы.
Глухие летние кочевья.
На треть закончено ученье,
А я не вызубрил азы.

Хотелось навзничь в зеленя
Упасть и мёртвым притвориться,
О, забери в зенит меня,
Дюралюминиевая птица!


ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ
Annie O’Brien Fisher

1

потому что воскресенье
в кухне пахнет шашлыком
и сиреневый весенний
день проходит за окном
кажется что в самом деле
загадать и не пройдет
что застолье и веселье
будут будут круглый год
папа водки наливает
мама белого вина
а ребенку наливают
кисло-сладкий лимонад
вот заносят над пластинкой
алмазную иглу
смерть садится невидимкой
к праздничному столу
очень просто композитор
эти песни сочинил
композитор знаменитый
— как зовут его забыл
папа щурится и курит
в девять сорок пять кино
где снимается никулин
времени полным-полно
мама с трубкой телефонной
— вам передают привет
тетя зина тетя нона
мальчик слушает припев
голос аллы пугачевой
из динамика хрипит
он не понимает слова
алыхрос и говорит
— мама я не понимаю
что такое алыхрос
— подрастешь тогда узнаешь
оказалось что подрос


2

вот ребенок без движенья
на кровати размещен
знак дорожного движенья
на пижаме размещен
если глядя на обои
очень пристально мечтать
то появятся ковбои
чтоб индейцев догонять
полушепот в коридоре
нитка света в полутьме
стук дверей и корь и горе
и всего еще вполне
календарь олимпиада
таллиннские флюгера
сувенир из ленинграда
в виде смуглого петра
сочинения гайдара
храбрый мальчик чук и гек
бородинские гусары
первобытный человек
над кроватью стая рыбок
вся на ниточках дрожит
но ребенок очень робок
чтоб потрогать он лежит
под уютным одеялом
и боится медсестры
в эту пору моют с мылом
все московские дворы
стекленеют всюду лужи
дворник в кепке мокроус
и наверное снаружи
воздух пахнет как арбуз
будто не было увы и
ах подумать никогда
слава Богу все живые
все живые навсегда


* * *

внезапно. И забарабанил
по сдвинутым для торжества столам.
И вот — у говорящего в стакане
вода и водка — пополам.
Он тост на середине обрывает,
(он ничего о будущем не знает),
спешит скорей укрыться на крыльцо,
где родственники сбились в стайку,
где дядя Саша выжимает майку
и вытирает мокрое лицо.
Вы  все в секунду своего распада
сородичи и близкие мои;
вам ничего о будущем не надо
и не возможно знать. Как в забытьи,
я удержать не в силах ни мгновенья:
есть дом, есть дождь, есть доски и поленья,
есть горьковатый августовский свет,
в саду есть гладиолусы и астры,
в Корее Ким Ир Сен, на Кубе — Кастро,
есть родственники на крыльце — и баста! —
а времени, где есть всё это, нет.
Ну что ж, попробуем: огромный, неуклюжий,
скрипучий… Попытаться воскресить,
чему свидетелем без умысла и вчуже
я был. Замедлить шаг. Повременить:
помыв без спросу стулья и посуду,
уходит дождь украдкой со двора,
но этот свет — он, кажется, повсюду.
Остановись, мгновенье, ты-пре-кра


* * *

Нарастает кристаллами соли
Снег на стекла, и страшно в глуши
Слушать скрип деревянной рессоры,
Несозвучный движенью души.

Видно, леший в бору колобродит
(Не поет мне в снегах божество),
Это Ваня? Нет, это Володя.
И пощады не жду от него.

Всё-то память напутает, сука,
И уже отличить не судьба
Цвет от запаха, запах от звука,
Звук от света, и свет — от тебя.

Хорошо, что была и осталась.
Хорошо, что моей не была.
Но какая такая усталость
В оборот меня крепко взяла,

Что, согнувшись на чахлом диване,
Я лежу, шевельнуть ни ногой?
Есть невротику нýжда в нирване:
Тишина, забытье и покой.

Терпеливо прислушаться к лаю,
Когда свищет снаружи борей.
Узнаю тебя, жизнь, обнимаю,
И приветствую.


МОСКОВСКОЕ ВРЕМЯ
А. Нарвскому
а нам зима была агдам
под дребезжание гитары
мы злой февральский календарь
на крыше с пеньем коротали
был снег на балках голубой
и мерзли голуби гурьбой
под наши скромные октавы

и не ямал какой таймыр
москва по швам трещала
нам сверху открывался мир
до лычки аэровокзала
зияли буквы цска
и пли мы вдвоем пока
по капле время убывало

глоток холодного винца
как будто с привкусом иода
закралась в голос хрипотца
патетика рапсода
спой о реке просил дружок
кружился неживой снежок
над крышей авиазавода

проснись москва моя река
торосы сдвинь в гармошку
нам до последнего звонка
есть вечности немножко
хоть песня наша коротка
мы допоем ее пока
агдам стучится в бошку


ЭЛЕГИЯ

Играют за забором в бадминтон.
Упругий стук волана о ракетку.
Малыш поднёс к глазам ранетку,
Он изученьем фрукта увлечён.
Наверное, кислит, но не узнать:
От червоточины мурашки по затылку.
Как медленно в закатную копилку
Катится медный грошик ночевать!
Уже дрожат звоночки комаров
(Увы, не совладать с природой дикой),
И пахнет в свежем воздухе «Гвоздикой».
Сосед — фамилия ему Петров —
Подсел на лавочку и говорит,
Что выкосил от силы четверть луга,
Но вздрогнет тетива невидимого лука:
Петров убит и в сундучке лежит.
Вот дядя Вова ходит как живой,
Висит пиджак на вешалке скелета.
Он любит зиму и не любит лета.
Он курит «Приму» и качает головой.
А вот другой, в подтяжках неглиже,
Храбрится анекдотом бородатым,
Всё силится, неука, да куда там —
Взгляд отведи — и упорхнул уже.
И женщина с улыбкой золотой
Гоняя веткой дерзких насекомых,
Ругает за глаза чужих знакомых.
Куда ушла она? Сказать «Постой,
Не уходи, останься навсегда,
Ещё так много»? Падает воланчик
В траву большую. Девочка и мальчик
Руками ищут, не найдут куда.


ПАМЯТИ ПРАДЕДА

1

Придёт весна, и ты,
Воскреснув поневоле,
Посмотришь с высоты
На умершее поле,

На земляной провал,
Куда в глазке прицела
Ты вниз лицом упал,
И, мёртвая, просела

Вода. Здесь не видна
Звезда за дымом чёрным,
И женщина одна
Домой идёт с платформы,

Здесь небо на оси
Вращается устало.
Здесь замерли часы,
И времени не стало.

Она огонь зажгла,
И лампа в четверть силы
От лавки до угла
Пространство осветила.


2

Оглохло нá сто вёрст.
В проталинах, в апреле,
Торчит трава, как ворс
На траченной шинели.

Сошёл, пробив броню,
По щиколотку в воду
Кустарник на корню,
Под солнечные своды.

Здесь сломана река,
Как дерево, как липа,
Здесь кончатся века
Без грохота и всхлипа,

Отсюда уходя,
В последний раз взгляни на
Горизонталь дождя,
На вертикаль равнины.

Нагромоздив на стол
Четыре венских стула,
Она помыла пол
И всюду пыль смахнула.

апрель 2000

* * *

от степана супруна
до самеда вургуна
родина лежит в сугробах
чёрным воздухом пьяна

эй вставай не то проспишь
(сердце — маленькая мышь)
чисти зубы одевайся
не опаздывай малыш

хоть и ростом невелик
и не мыслящий тростник
всё ты мальчик понимаешь
средней школы ученик

фонари шагают в ряд
окна белые горят
в чёрном воздухе снежинки
неправильно парят


* * *
Але Крамбергер
летним городом порожним
загодя купив билет
хорошо идти прохожим
без особенных примет

если в розыск не объявлен
путешествуй не дрожа
воздух ордером предъявлен
перед обыском дождя

задыхаются бульвары
переулки и дворы
от московского угара
от предгрозовой жары

радиально-кольцевая
разбегайся и юли
так и делают трамваи
поезда и корабли

кто в америку намерен
кто в ирландию курлы
ожидаются потери
накрываются столы

до конечной остановки
время выпить закусив
перемена обстановки
шереметьевский массив

возвращаясь к разговору
за портвейном визави
покидая этот город
под подписку о любви
Июль 2000


* * *

смотреть без робости и грусти
запомнить это навсегда
река ворочается в русле
освобождаясь ото льда

весенних сумерек трамваи
веранды летних вечеров
я ничего не забываю
и к смерти косвенно готов

а в детстве есть места такие
где все случилось без вреда
и люди мертвые живые
творцы аграрного труда

там время смертью небогато
как красками квадрат окна
пока окалина заката
в ущербном зеркале видна

в пыли дороги и овраги
вода печальная черна
и надо минимум отваги
чтобы достать рукой до дна
15 ноября 2000 г.


* * *

С ума не сойдешь и не вскрикнешь от боли,
Как вспомнишь приметы ушедшей поры:
Полярные ночи учения в школе,
Где кислой мастикою пахли полы.
С ума не сойдешь, но подумаешь вчуже
О том, что случилось с тобой, как о чуде,
О том, что стряслось без вреда навсегда,
О визге фрезы на уроках труда,
О гулких шагах в темноте коридора
И чаде столовой, где чай с молоком,
О «Санта Лючии» на штудиях хора,
О чокнутой Шуре с ее матерком.
В кромешной зиме за окном мельтешенье
Снежинок, машинок, прохожих и птиц
И в данном движении нет утешенья…
…В стремлении стрелок, в мелькании лиц.
За этой стеной научаются кройке
И вышивкой без толку портят глаза.
Учитель Ульбаев клянет перестройку
Покуда визжит бормашина фрезы.
Веселый звонок, наградная зевота,
Повисла звезда над макетом завода,
Невидимый страх упирается в грудь.
Укрытьсязабытьсязапомнитьуснуть.
декабрь 2000 – январь 2001г.


* * *
Annie O’Brien Fisher
За окнами вечер и вьюга,
И в этот безрадостный час
Я пью, дорогая подруга,
За дружбу, хранящую нас.

Здесь так же уныло, и в «Капе»
Всегдашний кутит контингент,
А я изучаю на карте
Сомнительный твой континент.

Сидящие пьют, отражаясь
В замерзшем стекле напролом,
А нам – объективная жалость –
Не сдвинуть хрусталь над столом

Совместным в ближайшее время.
Но я заучил без труда,
Что встретиться нужно со всеми,
Кого полюбил навсегда.

Разлуку пожнем и посеем,
И вновь соберем урожай.
Нам свидеться нужно скорее.
Бросай Мичиган. Приезжай.
февраль-март 2001


DER WEG ZURUCK
Sometimes a great notion…
…вернуться в этот дом, который
Нам никогда уже принадлежать не сможет.
Кто там теперь живет за этой утлой шторой –
Ее июньский свет нещадно гложет?
Мы переехали сюда как раз в июне.
В зеленых кронах воздух горячился,
И вся страна, как остров накануне
Ждала, покуда что-нибудь случится.
(По переулку летчика-героя
Мы шли к себе домой. Нас было трое).
Из мебели я помню холодильник
Системы «Бирюса», «Рубин Ц-208»,
Цветной телеприемник. Кипятильник.
Газеты, краска. Далее – по госту.
Мне дорог этот дом? Я не сказал бы
(Там часто плавало дерьмо по коридору).
Но вот семейные застолья, залпы
Салюта на Ходынке, разговоры
О пустяках, за жизнь, то есть все, что составляет
Дух празднества, какого-то единства,
Веселья, шалости. Вот это важно.
Мне, в общем, дороги мои воспоминанья.
Я думаю, что в бережности этой
К минувшему есть что-то от болезни.
Пусть так. Я даже рад, что болен.
Однако я уверен, что наступит –
И я скажу speak, memory, сезам,
Сгазам, как некто Леланд Стампер –
Когда-нибудь. Я слышу: там кричат
на кухне суматоха чад
и на пол сыплются тарелки вилки блюдца
там дым и гам там шашлыки горят
я понимаю время беспощад
но все-таки сказать вернуться
март 2001