Человек принимающий

Седой, лысоватый человек, лет пятидесяти с плюсом, а вернее, с тяжелым гаком, сидел, сложив руки на груди и слушал неровную песню своего сердца, песню, грозившую стать лебединой, если не на днях, то около того. Он грустил сидя, он сидел в своей грусти, как в ванной с водой, что некогда была горячей и расслабляющей, и радовала уставшее тело, но уже остыла, не греет, не расслабляет, а лишь рождает губную синеву да гусиную кожу... Подойти бы, тронуть его за плечо... наигранно-сочувственно спросить: "О чем грустишь, старик?" повспоминать бы молодость да водку, да баб, да то да се... тряхнуть стариной хоть в мыслях, Хоть блин в памяти!... Да что водка... Сынишку вспомнить, маленького еще, милого, хворенького, которого носил на руках и купал в лечебных ванночках, любовь к нему... Но некому этого сказать,  не приходит никто. Нету никого вокруг, понимаете?  Не то чтобы у него не было детей, были, да и есть... Только не здесь. А если бы и здесь, то не такие как он хотел. Каждый день он думал о них и хотел их видеть. И каждый раз страдал когда они приезжали. Они его и они не его. Они свои, но чуждые. Когда они рядом - то они далеко. Когда далеко, то хочется, чтобы  они были рядом. Самим фактом своего существования они упрек ему, обществу, в котором он жил и живет. Не нравится оно им. Открещиваются они от него. Не такое оно, видите ли. Жлобы там, понимаешь... Да кто бы они были без него?! Кто?!... Неблагодарные... Неблагодарность в их поступках, лицах, мыслях, всем! В самой  их сути! Они сделаны из неблагодарности, замешанной на молодом здоровье и беспечной любви к сегодняшнему дню...
- Почему ты так думаешь?
- То есть? Ты кто такой?
- Оставь этот вопрос, он и вправду не так важен. Так почему, все
  таки?
- Что почему? Ты блин кто такой? Я тебя звал? Тебе дело какое до меня и моих про... кх ... кх... блем.. кх... кх... твою мать!!!
Старик заходится рашпильно-наждачным кашлем больного человека...
- Я их выростил, дал им образование, воспитал, кормил. А теперь они, которые и пожить-то не успели, которые нихрена не знают еще, теперь они говорят что мое общество - жлобы или лохи! Да что они знают про него? Я тоже из этого общества так что я лох? Жлоб?! А кто дал им то что они имеют? Не общество? Не такие как я? Нет? А что они думают, им не тоже самое светит...? Что они думают, их дети другиим будут? Нихрена! Сидишь тут сам, сердце болит, суставы ноют, но это фигня... но они! Хоть приехал бы кто, позвонил бы... нету! Сам бля... один бля... как в анекдоте, только не смешно что-то... ну совсем не смешно... Ну как  же так, а? Трахнутая жизнь...
Его лицо, все в сеточках морщин дней и крупных борозд лет, трясется и как то сразу сникает... и нет больше воинственного, обуянного праведным гневом отца, есть просто до обидного несчастный, жалкий и себе и другим старик. Слезы катятся по его щекам, а он пытается втянуть их обратно, моргая глазами, как будто это возможно... Правда слезы, как и дни, невозвратны, раз уж потекли... И понимая это, он все равно моргает, трет лицо шершавой ладонью, грудь его дрожит мелкой дрожью, он пытаетя унять ее, но вместо того выходит лишь судорожное подрагивание худых плечей, подбородок тянется к груди, скрывая лицо, пряча то что уже все равно видно...
Капельки влаги на седой щетине, рука прикрывающая лицо и два потухших угля под полуприкрытыми веками...
- Но ведь это ты сделал их такими...
- Не я.. не я... да и не так я их воспитывал... Да у них свое понятие в конце концов быть должно!..
- Но все хорошее в них... от кого оно? От тебя?
- Ну я ж дал им что-то.. разве нет? А? Я же старался... неблагодарные они просто... не помнят.
- Хорошо, а плохое? Хорошее от тебя, положим... но неужели ты им дал только хорошее? Ты вообще знаешь что именно ты дал им?
- А тебе какое дело?! Че ты судишь меня? За каким хреном? Как мог так и воспитал, лучше чем многие, между прочим... Плохое... мало ли где чему научиться можно? Все сейчас умные... повыдумывали всякого... пойди разбери что плохо...
- Ты просто не знаешь сам чего сделал... и как.
- Да что ты мне говоришь! Не знаю! Знаю я. Не тебе меня учить. Кто тебя вообще просил приходить? Я? Я не просил. Уваливай отсюда! Вали! На хер уйди! Уйди.. уйди....
Тень скорби на его лице, скорбь отчаяния в его мыслях, отчаяние искавшего, но так и не нашедшего - в его чувствах. Ему вдруг почудилось, что он падает в какой то тоннель. Который один такой, только для него и быть там больше некому.. Казалось, также, что он уже никогда не увидит света в его конце. И все таки свет был. Он потихоньку просачивался снизу, неуловимо проникал сквозь боковые стены... а потом вдруг прорвал потолок и затопил собой весь тоннель, вдруг ставший широкой равниной... На ней стоял холм. Он подошел ближе к холму, бочком, потихоньку, как бы боясь чего-то, чего то очень близкого, но страшного, повелительного, неумолимого, неизбежного...
Там был он сам. Он стоял, вернее лежал, даже валялся на коленях, раздавленный тяжелым, грубо сбитым из потемневшего дерева крестом. Грудь кровоточила, кожа была изодрана и все тело укрыто застарелыми струпьями... спутанные седые волосы облепили голову и из полуоткрытого рта текла слюна пополам с кровью. Но над ним, на том же самом месте, он увидел еще одного себя: молодого, стройного, бодрого! С горящими мягким, но все же огнем, глазами, с телом какого то нездешнего, полупрозрачного оттенка, которое как бы плыло над землей, раскинув руки и образуя крест. Свет падал на его лицо, свет исходил из его лица, светом была пронизана вся его суть.....и ... он улыбался спокойной улыбкой мудреца...
- Видишь его? - Вдруг послышался тот самый голос. - Это человек. Человек, принимающий волю Господню. Он уже все знает. Он все принял. Он уже другой...
Неизвестно, как прожил тот старик: долго и счастливо или мало и больно... Да в общем то это было уже не важно...