Центурионаренга

     ОТ НАСТУРЦИЯ
                *
     !"Есть рыба такая - озерная скрымза,
     Но раки важнее. Люблю помидоры!..
     Однажды вчера я выветривал дым за
     Забором конторы, забором, который...
     Который не помню. Но, в целом, однако
     Весьма абсолютно совсем и ни капли
     Известный гренландец - дон Педро Собако
     Любил семафоры и шведские грабли..." -
     Так начал рассказ он свой неторопливо
     На койке больничной спокойно покоясь...
     В окне зарешетченном вздернулась слива -
     Должно быть, от страха - услышав такое:
     Ветвями плеснула, качнула цветками -
     И, вмиг околев, замерла изваяньем,
     Своими ветвистыми в небо руками
     Уставясь... Тяжелым ее состояньем
     Прониклись газоны настурций и маков,
     Поблекли, увяли, застыли, ослепли,
     Скукожились мерзостно; горем и страхом
     Подернулись листики, корни и стебли...
     Так вот. За окном трепыхалась природа,
     А здесь, на кровати уверенно сидя,
     Он, раз за другим, вспоминал эпизоды,
     Глазами блестя, будто в горькой обиде;
     То в радости, то в пустоте мирозданья -
     Живой, вдохновленный своими словами;
     Он начал. Мы слушали. Наши сознанья
     Хотели всю ночь разговаривать с Вами!
     Читателей тьмы и лохматые кучи
     Над терпкой строкою поэмы рыдая,
     Душой воспарят в наднебесье могуче,
     Окинув планету от края до края -
     Мы верили, слушали, морщась от боли,
     И строки писали негнущейся ренгой;
     Как жемчуг, утопленный в злом алкоголе!
     Как страус, ударенный в вымя коленкой!
     Мы верили... Вы - дерзновенные, ждете,
     Излитый экстаза в потоке словесном,
     Мы замерли... Вмиг, на трепещущей ноте -
     Чтоб ринуться мысленно в черную бездну...
     Итак... Он рассказывал, в пятой палате
     Больницы пятнадцатой истины жизни;
     Пришедший сюда под конец на закате,
     С глазами, искрящимися в укоризне...
     "Однажды в студеную зимнюю пору
     Играл я в гандбол с батальоном медведей.
     Что толку? Кидали в окно мухоморы,
     И все исчезало в фонтане столетий...
     Им дал я очков этак 70 в фору,
     И съесть разрешил мой утюг на рассвете.
     Играли медведи довольно топорно,
     Но очень упорно играли медведи...
     Итак, о медведях! Они - как лососи,
     Но бурые только. Да знаете сами!
     Влияют, буреют, намордники носят
     Тигровые. Да. И гуляют лесами ..."
     От истины, что открывалась пред нами,
     Потели ладони и зубы дрожали;
     За окнами в лужах вздымались цунами,
     И клумбы цветов затопить угрожали...
     "О,да! Я - Гонконг! Я - труба вертолета!
     Приехала к нам хоровая капелла!
     Орала, визжала, рычала чего-то,
     Икала, стонала, хрипела, шипела...
     Я слушал. Вокруг баллюстрады кренились,
     И бархат портьер извивался сурово:
     Фальцет в той капелле - Дон Педро де Сквилезь,
     А времени уж между тем пол-второго!
     Итак, о Гонконгах: они настигали!
     Мой скутер вибрировал в грядке тюльпанов;
     Рабочие крыли, пилили, строгали,
     А с ними хормейстер - Фернандо Степанов -
     Пилил. И песочил. А также гальярды...
     А дальше не помню... Однажды в Донецке...
     Друзья!.. Я сыграю тебе на бильярде
     Бельгийскую фугу, и бугу по-грецки...
     Тойсть буги... По-фински... И лучше с горчицей.
     Но можно сначала... Обычно от пива
     Мне хочется спать, тосковать и мочиться,
     А также лечиться. Гаргаффли, о Вива!!!"
     ...В поту, в тишине, в понимании чутком
     Мы слушали, не шевельнувшись ни разу.
     Рассказывал он уже пятые сутки,
     И каждый из нас трепетал от экстазу,
     Поверженный в прах, вознесенный к вершинам
     И вмиг уподобленный богу, глаголя:
     "Ты - истина! Все, обо всем - расскажи нам!"
     Но как нам постичь совершенство такое?
     В словах его - логика и откровенье,
     Простор, глубина, смысл жизни и сила!
     ...Решетки на окнах искрились забвеньем,
     Старуха с косой атмосферу месила;
     Лиловые смерчи за стеклами - пусть их!
     Ведь нам не до них - только вдруг, ниоткуда
     Возникло виденье - в молчаньи и в грусти,
     И в белом халате... Воистину, чудо!
     Сказало виденье: "Пойдем!" - и рассказчик,
     Испуганно смолкнув, растерянно сжался -
     И оба исчезли... как ночь среди спящих...
     И запах эфира за ними остался...

              ОТ УЛСИ
                *
     Мне не нужен звук свирели,
     Я устал от лет и дней.
     Я желаю сгнить в постели,
     Мне там будет холодней...
     Друг Стенгляфта, враг Вуглускра,
     Ужас рек, степей, равнин,
     Мыслящий хитро и узко
     Интеллекта исполин -
     Это я! Однако, к делу:
     10 лет тому назад
     Я купил в Багдаде стелу,
     И, надеясь на пассат,
     Отбыл мигом из Багдада.
     Было жарко как в печи,
     Но моя супруга рада
     Этому. Прошу: "Молчи!
     Ты, любимая супруга,
     Подарю тебе кота...
     Понимаем мы друг-друга,
     Это точно неспроста.
     Будет день, и будет полдник,
     Будут вафли и кефир;
     Сэр Гордон - большой негодник -
     Сядет с хрустом за клавир...
     Мне та музыка знакома -
     "Белки" - не шухры-мухры.
     В зале одобренья гомон,
     Ричард требует икры...
     Входит Вика с медной миской;
     Ричард в маечке своей
     Подбегает к Вике близко
     И кричит как соловей:
     "Я люблю икру и пудинг
     И творожник из свеклы!"
     Сэр Гордон изрядно нуден,
     А из-под его полы,
     Мягко говоря, револьвер
     (Из латуни) уголком
     Появился (фирмы "Volvo")...
     Тот револьвер мне знаком -
     Я его купил однажды
     У грузина за трояк.
     Экземпляр подобный каждый
     Не меняя на мышьяк
     Я... А дальше и не помню,
     Помню только Петербург,
     Помню Асю, помню Лобню,
     Помню Машину судьбу:
     Умерла она в больнице,
     Где лечился раньше я,
     И уже ее десницы (!?)
     Скрыла смерти чешуя...
     Не жалею я об этом,
     Это очевидно мне:
     Нужно собираться следом...
     Вижу, словно в страшном сне -
     Чебурашка злобно блещет,
     Проползая под столом;
     На столе трепещут вещи,
     И... естественно, колом! -
     Извиняюсь - я ошибся:
     Это парочка лисят,
     Или, может, Горна Вшивься,
     На уступах что вися,
     Представляет род оленей
     Горных в общем-то собой...
     Тех оленей появлений
     Ожидаю особо!
     О, олени - просто диво,
     В пятнах, с рожками и без...
     Но конечно, особливо
     Глаз доверчивый разрез
     Привлекает в этих тварях
     С давних пор уже меня -
     Хоть жесток я и коварен,
     Но, медалями звеня,
     Я готов ласкать зверушек
     От заката до утра;
     Вот кормлю оленю грушей,
     С коей снята кожура...
     Та оленя груши любит,
     Это знаю я давно,
     С той поры как шведский дюбель
     Потерять мне суждено
     Было... Дюбель был отменный,
     С пенопластовым торцом...
     (Не терплю жены измены
     И нередко бью в лицо!)
     - Что ж олени? - Ладно, на фиг! -
     - Как Гордон? - Пустое все!
     (Рифмы ждет читатель: график
     Иль жирафик...) Не несет
     Мне еды лакей Родриго -
     Самый тощий мой лакей...
     Подле леса холодрыга,
     Челюсть сморщилась в тоске...
     Вновь сижу у края мира,
     Ноги свешивая вдаль.
     Вечна Ренги наша лира
     Вечна речи нашей сталь!

          ОТ ГЛАФИРЫ ПЕТРОВНЫ
                *
     Так вот, о дон Педро я слово замолвлю,
     Чтоб нить удержать ускользающей темы:
     Он был, как известно, узбек чистокровный,
     Но знали его от Гаронны до Лены.
     Родригес де Сильва Веласкес покойный
     (Да будет земля ему пухом и прахом!)
     Дон Педру писал в Браззавилии знойной,
     Но эта затея окончилась крахом.
     Однако, поскольку герой наш болезный
     На древне-киргизском общался свободно,
     То груши скрывать от него бесполезно -
     Он их контрабандой копил ежегодно.
     Подумайте сами: нахальные груши
     Сидеть без общения в трюме не хочут -
     То доски в борту прогрызают наружу,
     То просто без темы часами хохочут...
     И, только к таможне подходит корабль,
     Они начинают визжать истерично,
     Чтоб их переставили на дирижабль;
     А Педро меж тем понимает отлично
     Их глупые споры на древне-киргизском,
     И трюм открывает дрожащей рукою -
     И гнусные фрукты в авоськах бельгийских
     Из трюма текут посусгнившей рекою...
     ...Меж тем в андалузской отсталой губерне
     Крестьянин-эсер по фамилии Маклер
     Продал за бесценок монаху в таверне
     Последний ковер из разрушенной сакли,
     И снова летают лиловые стрелы,
     Сосед по палате рыдает в подушку;
     Я вспомнила вдруг про Багдадскую стелу,
     А левый сосед околел от удушья...
     Ну, ладно, пустое. Мой муж-протодьякон
     (его схоронила я прошлой зимою)
     Бывало, любил относится двояко
     К настойке крапивы с ольховой корою;
     В амвоне он сделал секретную дверцу,
     И, лишь прихожане покинут церквушку,
     Та дверца, исполнив скрипучее скерцо,
     Сама открывалась. Наполненной кружкой
     Амброзии сладкой кончалася служба,
     А муж возвращался довольный к супруге,
     И мы отправлялись, влекомые дружбой,
     К соседке, недурно танцующей буги...
     И все же мне жизнь в Астраханском приходе
     Конечно, весьма надоела порядком;
     Тоскливо, поверьте, в единственном роде
     Полоть помидоры и брюкву на грядках...
     Еще раз о тиграх (бельгийских, понятно)
     Хочу рассказать я знакомым гекконам:
     Быть тигром, конечно, довольно занятно,
     Но жить не хочу по тигриным законам.
     Гораздо приятней быть просто знакомым,
     Чем дружбой скреплять неустойчиво связи...
     Как часто теряем в толпе насекомых
     Мы тех, кто помог нам подняться из грязи...
     Однако, паря над полями Вероны,
     Я вспомнить пытаюсь былые надежды,
     В кармане на мужа ищу похоронку -
     Как видно, забыла, меняя одежды;
     Ну, бог с ней. Не чужд мне глубокий сарказм,
     И скутер, буксуя в тюльпановой клумбе,
     Навеял  слегка на Фернандо маразм:
     себя возомнил он великим Колумбом!
     Немало экстазу в подобном решеньи.
     Лососи беззвучно гремели усами...
     Степанов, простив мне мое прогрешенье,
     Залился могуче густыми слезами.
     ...В ту ночь на газонах творилось смятенье-
     Зеленый Вуглускр обрабатывал стебли,
     Полив их вакциною против потенья,
     Которую взял у Настурции Фебли.
     Дыша монотонно, дымились аллеи,
     Фонарь отражался в пруду изваяньем...
     Я помню твой профиль в окне бакалеи!
     Решаю заняться фигурным паяньем...
     Сквозь призму столетий навязчиво дхарма
     Преследует нас на пути постоянства.
     За жизнь не сработать ветвистую карму,
     Зарплату вмещая в сундук из фаянса...
     Чем круче маразмы, тем больше экстазу,
     Без риска не выползти из лабиринта.
     Как цикл бытия не поместится в Разум,
     Так стайер не любит дистанции спринта.
     ...Так вот, о медведях (тигровых, понятно):
     Им чужда мимикрии подлой структура.
     Попытка беседовать слышится внятно
     В полемике громкой о литературе  -
     Наивность такая, конечно, приятна,
     Но грезится даль мне в летальном исходе...
     Дон Педро погибнет, и Вам, вероятно,
     Придется писать эпитафию вроде
     Хвалебной статьи о бесхвостых павлинах -
     Продуктах занятного эксперимента,
     В которой зависший полет журавлиный
     Был запечатлен на мою киноленту...
     Так, видно, устроен виток мирозданья:
     Мы зрим бесконечность в зрачке абсолюта,
     Но годы приносят все больше страданья -
     Мельчает аванс, дорожает валюта...

            ОТ ДОНА ПЕДРО
                *
     Сэр Гордон подарил мне пилу;
     Я ее разложил на полу
     И прогладил слегка утюгом.
     Но - приятно мечтать о другом!
     Да, приятно разбрызгивать грязь,
     Или думать: "Какая же мразь
     Запретила алжирский укроп
     Надевать на стропила из строп?!"
     Струп строптивый строителю строк!
     Я, конечно, смириться не смог
     С задубевшей корой бытия -
     Это чей-то двойник, но не я!
     "Мрыж меж яц савемар илимор..."
     И, представьте, случился запор.
     Уж его я и эдак, и так...
     Овербол Овермрак Оверфак!
     (Я купил пластилиновый март,
     И в нагрузку - трехярусный карт,
     Чтоб не нем пересечь бурелом;
     Поделом, где зима за стеклом...)
     "Подари мне проеденный лом!" -
     Я кричал: " У меня есть диплом!
     Я окончил НИИ вторсырья!
     Я - другой, но по-прежнему - я!.."
     ...В мир иной сквозь зеркальную плешь
     Острым лезвием дырку прорежь,
     И тогда уходи, приходя
     Сквозь пластмассовый купол дождя!
     Мне не нужен начальник фрамуг!
     Я тебе завещаю испуг
     И напрасную трату огня
     На того, кто не любит меня!
     Альтруисты не ценят камней.
     Белый стиКС - это, право, сильней.
     Но - достаточно, я не о том:
     (Мне легко притвориться скотом!) -
     Эй, великий ваятель трухи,
     Твои мысли не так уж плохи!
     Передай годовалому дню,
     Что его я ни в чем не виню -
     Онанисты не любят зеркал,
     Но иной из них жрет Иммортал,
     Даже если в преддверии дня
     Кактус страха растет из меня -
     Я люблю пенопластовый май!
     Как-то раз однорогий бугай
     Неприветливо встретил меня
     Возле пня неподвижность храня..
     ...Что с того, мы - гонкуры мостов,
     Мы - изнанка больших городов:
     Пионерка заходит в кабак,
     Осыпается с задниц в табак,
     И - изношенный шелковый глаз,
     Перенесший немало зараз,
     Словно бабочка в брызгах мочи -
     Застревает в экстазме: "Лечи!!!"
     Каждый созданный прячет свой дом,
     Чтоб его уничтожить потом,
     Вдохновенно измазав г...ом...
     Но последнее средство в одном -
     Перепутать свой голос с собой,
     Протрубить трехдюймовый отбой,
     И забыться в тени адресов,
     Как тусовистый тусов тусов!
     Ту, совавшую тус туспрекс,
     Отрицавшую водку и секс
     Вопреки наставленьям врачей -
     Где здесь значащий голос и чей?
     Дайте фразу, я вырежу звук!
     Как свечу из растаявших рук,
     Чтобы лучше ломались дрова -
     Это точка отсчета: раз-два,
     Серп и молот, чеснок и коньяк,
     И - разбрызганный в водухе _звяк_...
     ...На очках плексиглассовых стен -
     Феномен, фенамин, седуксен...
     Камни двигались снегом и льдом -
     И торчал над прохожими дом,
     И тащились весною ручьи -
     Вместо строчек, чисты и ничьи...
     Там, где розовый в елочку штиль -
     Лучший в мире советский текстиль!
     Самый толстый и самый большой
     С гуттаперчиво-нежной душой!
     ...Мой трамвай опоздал на июль.
     Он приполз, наглотавшись пилюль,
     Весь заснеженный и не в себе,
     С простыней в паровозной трубе...
     Мы любили топтать акварель,
     Где ветвится густая макрель (?!),
     Где струится по венам рассол...
     ...Мой истец, ты по-прежнему зол??
     Наши сказки пропитаны тьмой,
     Я тебе не даю ни одной!
     Этот мир концентрических труб
     Неуклюж и по-прежнему груб -
     Скрежет губ, медный зуб, ночь свечи,
     Гложет стон, но - кричи-не кричи -
     На скалистые челюсти ран
     Не поставить граненый стакан!

            ОТ НЕСТЕРА
                *
     Не ставь мне на могиле крест -
     Я слишком слаб для этой ноши,
     Покуда снегом припорошен
     Я не преследую под Брест -
     Кто не работает - не ест!
     Посей вонючий чистотел,
     Донскую брюкву и морошку;
     Посей особенно немножко,
     Чтоб я в могиле не вспотел -
     Таков удел нетленных тел!
     А, впрочем, это все пустяк.
     Хоть засади ее горохом -
     Мне все равно совсем не плохо...
     Сгнивает мясо на костях,
     Тебя давно уже простя...
     Сюда не приходи с утра,
     Мой смрадный сон тревогой руша...
     Послушай! Посади-ка грушу,
     Что в созревании шустра!
     ...Однажды сам пророк Ездра
     (Такой пророк, он жил когда-то)
     Профанател ко древу ясень -
     В своем неутомимом плясе
     Он на коре корябал даты
     И ухмылялся бородато...
     Так вот! Следи, чтоб это древо
     Росло прямолинейно-скважно,
     Как небоскреб одноэтажный,
     Что взмыл часовней где-то слева
     (В часовне раньше королева
     Вела порочный образ быта,
     Сажая клевер и цикорий;
     Но вскоре, умерев от кори,
     Была бессовестно забыта
     В часовне плоской как корыто!)
     Еще желаю про Некрополь
     Я слышать чаще дифирамбы.
     Оно невредно было Вам бы
     Спилить напротив мерзкий тополь:
     "Спили!" - вот мой глубинный вопль!
     Еще я думаю, неплохо
     Отлить ограду из урана.
     Цветастая витает прана,
     Не поглащаясь губкой моха
     И издавая терпкий грохот...
     Не одинок я здесь ничуть,
     Не грустно мне и не тоскливо!
     Зачахла надо соседом слива,
     Впитав токсичную мочу
     Соседа... Нет, я не шучу.
     А, врочем, приходи скорей -
     Не слезы лить и не по делу -
     Свое еще живое тело
     Под землю ввергни и согрей
     Теплом полночных фонарей!
     Причина злая бед моих -
     Да! В этом злая бед причина -
     Недавно ножик перочинный
     Был гневно воткнут и затих
     Среди блина барамати...
     Недели две назад тому
     Здесь проходил сосав товарный
     Из Кишенева через Варну,
     И дальше через Кострому,
     В полярную отправясь тьму.
     Он вез: в вагоне первом - трупы,
     Они же - во втором вагоне,
     Потом - породистные кони,
     Омелы сучья и тулупы;
     В хвосте - котел для варки супа.
     Что - трупы; или, скажем, кони -
     Пустое!.. Вот котел - иначе.
     Он был рабойниками схвачен
     И спрячен в воровском притоне
     (Не выношу я этой вони!)
     В котле варили тати ужин
     Из свеклы, творога и вишен.
     Был ужин пышен и неслышен;
     Входил Родриго статным мужем
     И заявлял: "Мне ужин нужен!"
     Родриго - атаман разбойный.
     Он мне знаком, поверьте, с детства,
     Вам объясню я без кокетства -
     Родриго ненавидел войны,
     Но уважал процесс убойный,
     То бишь убийный... Пес матерый -
     Родриго - фанател от репы,
     Хоть внешне это и нелепо,
     Он репу прятал в полотеры,
     Чтоб не дала та репа деру.
     "Не стой, мой друг, понурив ноздри -
     Пустое все, что есть не репа!" -
     Он повторял за тризной слепо,
     И через месяц принял постриг
     В монаший орден "Коза Ностри"...
     С тех пор ничто уж не тревожит
     Кладбищенскую тишь и сырость.
     Успел жень-шень по пояс вырасть,
     Попорчена червями кожа -
     Но что-то дух бездомный гложет...

             ОТ ЛАУРЫ
                *
     Поставь мне на могиле крест!
     А лучше два. И подороже!
     Душа моя с унылой рожей
     Начнет кружить вдоль и окрест
     Кладбищенской ограды хмурой,
     Ища пристанища костям,
     Роняя слезы там и сям,
     Платя могильщику натурой...
     Я не работаю, но ем.
     Скажу по правде - жру как лошадь.
     Ношу галоши, что поплоше,
     Платя за них по 9 йен!
     В любое время для и ночи
     Люблю плевать, уставясь в точку,
     В сортире дергать за цепочку,
     И спать люблю, аж нету мочи...
     Или мочи. Порой по средам
     Я езжу стопом в древний Рим.
     Мой друг урюк, тоской томим,
     Читает мне трактаты Вредэ.
     Савелий Глюк (сенатор Фив)
     Любил аджику и цунами,
     Жевал колеса вместе с нами
     И пил густой аперитив...
     ...Когда в Рязань из Бирмингема
     Сэр Ричард вез козу Мишель,
     Вся Бирмингемская богема
     Ловила на перроне вшей,
     Чтоб вывести свою породу,
     Скрестив рязанских рекордисток
     Со вшами местного помета,
     Плодящихся под звуки твиста...
     Мой бронепоезд шел на юг,
     Плевав на рельсы и на шпалы.
     Урюков ожидал каюк,
     За то, что те не сдали кала,
     Когда кидала клич страна:
     "Завалим калом все прилавки!"
     Урюки прятались под лавки,
     Ибо смущала их цена...
     Что я хочу сказать потомкам?
     Не ешьте пиццу из дерьма!
     Она несвежая весьма,
     К тому ж в ней шифера обломки,
     Которых вам не разжевать,
     Хотя б и очень вы старались...
     Люблю борьбу и авторалли,
     А также резать и стрелять.
     Не брезгую еще питьем,
     Нытьем, убоем и садизмом,
     Но крайне не люблю подъем
     И испражнененья спиритизма.
     ...В махровых сумерках хандры
     Влачился жалкий сын Ботсваны,
     Желал он клея и мездры,
     А также лечь скорее в ванну,
     Чтоб поглощать там кислород,
     Сквозь жабры воду пропуская,
     И громко пузыри пуская,
     Наполнив воздухом свой рот...
     Гордон, жестокий мародер,
     Бил тень свою ногой под жабры,
     В его квартире жили швабры,
     Енот, осел и полотер.
     Однако все это пустое -
     Рассказ мой вовсе не о том.
     Сэр Ричард был большим скотом,
     Поскольку он - дитя застоя.
     Он музицировал в ночи,
     Об струны пальцы обжигая.
     Его жена  - Вельветта Хайя,
     Сгорела заживо в печи.
     Ее сожгла свекровь в духовке,
     Коварной злобы не тая,
     В золе  остались лишь кроссовки
     (Ведь Хайя та была свинья,
     А может, лошадь иль корова...)
     Но только это все не суть.
     Обиды голубая муть
     Струится по лиловой крови...
     Спущусь в подвал, возьму кефир,
     Запру все ставни на засовы,
     И пусть бестрепетные совы
     Склюют последний мой зефир -
     Моя орбита широка,
     Желаю я парить неспешно
     В непонимании кромешном
     На мир взирая свысока!
     Вот девяностая строка:
     Пора перу остановиться.
     Размазанный на 3 страницы,
     Трактат пройдет через века;
     Пусть мой далекий оппонент
     Услышит звуки чудной лиры,
     Когда швырну я в морду миру
     На свой концерт абонемент,
     И на концерте том грядущем
     Уже не будет лишних мест -
     А на могиле стлеет крест
     Назло врагам моим живущим!

            ОТ ГОРДОНА
                *
     ...Белым вечером, черным веером,
     В ноль по Гринвичу, в час по Кельвину
     Ночью северной дни развеяны
     По окраинам и расселинам...
     Вой сирен голосами птичьими -
     В песне радости краски бедствия;
     Кто-то вычтет и некто вычленит
     Наше вечное соответствие...
     Где же корни под пепла листьями,
     Что исчерпано, где не тронуто?
     Ведь должны быть границы истине,
     Острова на пороге омута!
     Мост времен изогнулся вздернуто
     Коллапсаром на белом кафеле.
     Перекроена, перевернута
     Первородная география...
     Отголосками между дюнами
     Вниз по городу, вдаль по берегу
     Сосны тянутся шестиструнные
     Мимо Клайпеды через Нерингу...
     Годы тащатся за минутами,
     Ночь кончается в час наития.
     Переставлены, перепутаны,
     Переправлены все события;
     Все симфонии спеты птицами,
     Все дороги-пути исхожены,
     Запорошены ставни лицами
     Сплошь порожними, пусторожими!
     Кливерами акул усатыми
     Ветер морщится, хмур и каверзен.
     Перечеркнут вразлет пассатами
     Полосатый тайфун на траверсе...
     Белым порохом, черным творогом
     Из-под лопасти по-над крепости
     Воплощения слишком дороги -
     Тьмы и пропасти слов нелепости!
     Постели паруса постелями,
     Дней неделями неделимости;
     Посели селениды селями,
     Сединой мостовые вымости...
     По извилинам и расселинам
     Взор рассеянно долу косится -
     Все растерянное нацелено
     Неизвестностью в переносицу...
     Все заплачено и растрачено,
     Но куда же несет течение?
     Нам по компасу предназначено
     Бесконечное возвращение!
     Вечер алый горит пожарищем
     Провожающим и приветствуя
     Завершающих, отъезжающих,
     Продолжающих путешествие...
     Пестроперые птицы райские
     Через хвою в просвете ветками...
     Голубые шатры китайские
     Закачались марионетками;
     Белокрылых камней истерика
     Вдоль волны по проливу Беринга:
     Не отведать иного берега -
     Где же, лоцман, твоя Америка?!
     Дальше менее, ближе более -
     Белый крест на Дороге Млечности;
     Звезды роем вершат продолие
     Вдоль экватора поперечности...
     Что ни грезила, что ни делала
     Зазеркальная Олакрезия,
     Все бессмысленно - слишком белая
     В ноль по Кельвину ночь-поэзия!
     Ничего уже не изменится,
     Даже небо в ущербе месяца -
     Пусть играет, бурлит и пенится
     Искрогривая околесица!
     С молотка, распродажи-сэлинга
     Окоемов оклады синие,
     Горизонта гнедые пеленги
     В канте вечного алюминия...
     Здесь вселенная гамма-квантово
     Сотворение караулила,
     И исчезла, мелькнув пуантами,
     В кайф по Гейгеру, в лом по Мюллеру...
     Миражи за хребтом делирия?
     Неопознанная империя?
     Неудачное перемирие?
     Неоправданное доверие?
     Все поверено - мерить нечего,
     Мерно тянутся вехи вечности
     Черным веером, белым вечером
     По периметру бесконечности;
     Место Каина Богом занято,
     По аркадии шорох гравия...
     Песня кафеля и пергамента,
     Я ищу для тебя заглавие!
     Что ни сказано, что ни прожито -
     Безуспешна моя кампания,
     Но, Конец - как ни скалься рожами,
     Я предвидел Тебя заранее,
     Черным веером - белым вечером -
     По окраинам и расселинам,
     Между нежитью и мертвечиной
     В раз по Гринвичу, в пас по Кельвину...

        ОТ ИЗВЕСТНОГО КОМИССАРА МИХАЙЛОВА
                *
     В эту ночь я не прочь Вам помочь
     Превозмочь неестественный стыд -
     Я убит теплотою ланит!
     Ты - магнит, безысходности дочь,
     Напророчь мне себя на века,
     А пока - отодвинься к стене
     В полусне, как бургундском вине
     В тишине неизменно легка...
     Облака тяжелы и густы,
     Это - Ты. Отключись и усни,
     Без возни к половине восьми
     Проясни завитки бересты...
     Я остыл. Я никто и ничей.
     Палачей нанимай для себя
     Не скорбя, не боясь, не любя.
     У копья тоже свой казначей...
     На парче и на росных цветах
     Словно птах, что устало приник,
     Баловник... Будет снова пикник -
     Позвони... Процедура не та?..
     Пустота удивляет ослов,
     С полуслов понимающих крик;
     Я - старик задушевных интриг,
     Мой парик ощетинился зло -
     Повезло тебе, киска, со мной!
     Позывной беззабывчиво прост:
     Это - "Дрозд". Разворотом на ост,
     Прямо в хвост - перепончатый гной!
     Под сосной на корягах корней
     В месте с ней лихорадочно я...
     (Ни буя, моя истинная,
     Ни линя, ни девиц, ни парней...)
     Все смурней и дурней небосвод.
     Полувзвод атакует сосну;
     Я усну, охраняя казну.
     Улизну, и очнусь от забот,
     На завод приходя поутру.
     Я сестру привечаю сперва
     (Мурава супрессорно мертва)
     Покрова ототру на ветру...
     Мы Ездру поучали тогда:
     - Лобуда! Оставайся слепым!
     Гарь и дым объедает снопы,
     Деловым - недоступное "Да!",
     Борода достает до колен;
     Чемберлен не хотел умирать -
     А насрать! Догорела тетрадь,
     Это рать превращается в тлен...
     "Этилен полимерен слегка" -
     Вика К. рассуждала в ночи
     У печи, где хрустят кирпичи -
     Помолчи, ну хотя бы пока!
     Не Ока, не Дунай и не Днестр,
     Это вестерн убогости для,
     Эй, Огня! Обожгите меня!
     Не браня - заглушите оркестр,
     Под арест заключи поскорей!
     У дверей я устал ожидать;
     Может, дать или, может быть, тать...
     Стратостать наполняет пырей:
     Я - Андрей! Я - исчадье добра,
     И (Ура!) - Я тащусь от тоски -
     Воровски!? - Ну и что! На куски
     Пораскинь напослед муера!
     Якоб Ра (урожденный Пэдро)
     Циклотрон покупал за трояк
     У стиляг (циклотрон - не хомяк!)
     И обмяк, улыбаясь хитро...
     На метро не попасть в Вифлием -
     Колее не добраться туда
     Никогда! Удалого труда
     Солутан для приправы филе
     Ришелье позабыл приобресть.
     Право есть предоставлено нам
     И слонам - беззапиночно: Ам! -
     Солона пролуженая жесть!
     Порасплесть, распутить Hair-а
     Вам пора, потому что пришел
     Хорошо окрававленный шелк
     Муляжем проливного Вчера!
     Кучера на подмостках карет
     В дикаре углядели Фому,
     А ему не вдомек самому,
     Почему он нагой в декабре...
     Сигарет хризолитовый смог
     Под шумок наполняет ноздрю.
     У кастрюль на Тебя посмотрю,
     Наострю... Этим я не помог? -
     Ну, не смог... Извини и прощай,
     У плюща закопай свою грусть,
     И не трусь - Let it be - ну и пусть!
     Спелый груздь выпускает праща;
     Полоща, как енот-полоскун,
     Я тоску воспеваю в стихах -
     Не стихать урагану греха!
     Лемеха! Эй, вы, путь колоску!..
     Мне кваску, ненаглядная, лей
     Веселей - уж заря у ворот...
     Поворот... Улыбнулась хитро...
     Но нутро не становится злей...

            ОТ ПОРТУПЕИ
                *
     ...Однажды в конец алюминьевый бугель
     Застрял дерзновенно меж дыркой и тросом -
     Тогда еще разные буги и вуги
     Струячили мимо, не пользуясь спросом.
     А, может быть, шуги, точнее, хумары -
     Тогда я, видать, не пила скипидара,
     И даже гитара, не зная кошмара,
     Плелась по стене, избегая пожара,
     И не было тары, как будто нарочно...
     Я требую осень, и требую срочно!
     В ночи я мечусь, обезглавленный студень,
     В печи я лечусь, как отравленный блюдень -
     А дембель и пудель сокрыли секреты,
     Как полдень и злыдень в тени сигареты...
     Пытаясь уйти от резиновой боли,
     Опять возвращаюсь сюда поневоле.
     Удастся ли вылечить, или же нет?
     И сколько мне нужно для этого лет?
     Когда будет три, я сломаю терпенье
     И лопну впотьмах. Будет синяя стужа.
     Порой не прервать моего песнопенья
     (Пою я, признаться, достаточно хуже,
     Чем можно услышать...) О, слушайте, люди!
     Бардак этих дней никого не забудет,
     Гармидер ночей никого не оставит,
     И хаос бессонный - как страж на заставе,
     Когда в инобытие сходят кристаллы -
     О, верьте мне, сущие, время настало!
     (Признаться, он не был еще из металла,
     Когда пролетали пласты Jetro Tull"а,
     А я не устала, Колес нембутала
     На многие эксперименты хватало!)
     ...Да, мы - экстрасенсы, нам лишь бы нажраться!
     И зубы потеют, кукожась от дыма,
     Когда приезжал крестоносец из Крыма -
     Точнее, китаец, уколотоый крестно:
     Крестом укололся он как-то однажды,
     А сквозь проплывали безумные весны,
     А, может быть, весла - но это не важно;
     Так вот - я о чем? Непривыкший к обманам,
     Игольчатый стержень покрылся туманом,
     И гордо замолк, черемшой прорастая.
     Была я, признаться, довольно простая,
     Когда, молодая, ходила на пьянки
     С подружкою вместе. Почти лесбиянки,
     Мы очень душевно дружили порою,
     (Кого-то я, все же, наверно, урою!)
     А, может, бросаясь друзьям под колеса,
     Я съела напильник? Он был обесточен,
     Паяльник и стольник висели белесо
     На кресле кухонном, и жарились очень,
     Как будто могильник, иль даже цирюльнк,
     Нашедший за чащею ельника трюльник.
     Еще холодильник... там жарко весьма...
     И кто-то пил чай, ожидая письма.
     Письмо же не шло. А исчадия ада
     Пытались подумать, чего же им надо,
     И Джек-потрошитель почуял живое -
     Здесь кто-то нарушил заветы Килроя,
     Который был здесь, проезжая намедни,
     И он посетил городской заповедник.
     О, кайтесь, бездушные пленники рая -
     Костер ваш высок, над зарей догорая,
     И дух Саурона шептал в вышине:
     "О, Вива! Ты тоже погибнешь в огне,
     Пока не придешь за пощадой ко мне...
     Читай на стене... Читай на стене...
     Ушедший в униные ранней весною,
     О, слышал ли ты, как ночами я ною,
     Взывая о мести, взывая о власти
     В безудержном пламени пагубной страсти?!
     Мой крест перевернут. Заветы Килроя
     Я выполню тем, что кого-то урою,
     Урою кого-то когда-то и где-то -
     Вот так вот я выполню эти заветы!"
     Еще Звездолом приходил поутру,
     И он мне сказал: "Я тебя заберу,
     Точнее, - сказал, - заберу я вас всех,
     Вот только вам нужен еще один грех!"
     Еще один грех? Это тоже забавно...
     И все же, опять вспоминая о главном,
     Напомню, что брюква полезна для почек,
     (А может, для тучек, иль даже для спичек!)
     Для тех, кто отдать предпочтенье не хочет -
     Пускай свое знание сам возвеличит
     И вечность накличет, и грозы подключит;
     Вот помню, намедни Дон Педро де Лючес
     Открыл нам закон сохраненья моркови
     (Открыл он его в мемуарах Олега),
     Нахмурив на лбу вдохновенные брови,
     Глаза отрешив от извечного бега,
     Он так произнес, содрогаясь плечами:
     "О, Вива! О Мори! Минута молчанья!
     Закат с кирпичами! Рассвет из-под стула!
     Да здравствует наша провинция Тула!"
     (Медалью за взятие он награжден,
     Когда еще был зеленеющий клен
     Способен расти на участке его...
     Теперь не осталось... Увы, ничего...)

             ОТ ДЯДИ ЖОРЫ
                *
     ! Приходиться пИсать под номером 10
     (Точнее, писать; но, поскольку, известно,
     Ударные слоги садовников бесят -
     Окучивать уши им неинтересно;
     Садовники любят копать бегемотов,
     Растущих в чащобе резиновых грабель:
     В подмогу для этой нелегкой работы
     Им выделен полк нижневартовских цапель,
     А, может, - воз сабель, закрученных в штопор.
     Однако, садовники - темны и сиры.
     Налившись свекольно-стального сиропа,
     Сидят в ожиданьи горчичного сыра
     Из Вальпараисо иль, может, Гонконга,
     Где сыр выпадет дождями грибными,
     Пока черепахи поют свои зонги...)
     Так вот, проползая полями кирными,
     Три штабс-капитана мечтали о кнопке
     Для вызова сине-зеленых масонов,
     Входивших в Содружество выбритой Попки...
     Замаскировавшись в гряде патиссонов,
     Пингвин из Гренобля обдумывал мрачно
     Последние случаи писем из Плевны,
     А рядом ватрушкой закусывал смачно
     Седой ревизор старой выставки хлебной...
     На празднике Уха Бетховена вопли
     Больных птерозавров неслись отовсюду.
     Локтем утирая ветвистые сопли,
     Рыдал капельмейстер, роняя посуду
     На головы, ноги, хвосты, полукрылья,
     На грядки асфальто-бензиновой спаржи;
     Посев засыпая арбузною пылью,
     Кричал он: "О, где ты, стеклянная Баржа,
     Чьи трюмы полны заспиртованных скрипок,
     Сушеных карцангов, кайенских бананов,
     А также нещадно ободранных липок,
     Чье лыко пошло на штаны капитанов..."
     Ту баржу для праздника выслал Дон Педро
     (Вам имя знакомо уж это, читатель),
     Однако, покинув зеркальные недра,
     Коварный Вуглускр - непредвзятый предатель -
     Злодейски похитил транзисторный веник,
     Которым владел императорский дворник.
     Затем, надкусив марсианский вареник,
     Он скрылся, пока молчаливый затворник
     Смысл жизни искал в философском клозете,
     Куда уронили его экзорсисты
     (Об этом недавно писали в газете);
     Тем временем гетеросексуалисты
     Решили кастрировать Пятого Будду,
     Поскольку о том возвестили Пророки
     Четвертого Храма Железистых Руд. Да
     Не вышло: Давно уже кончились сроки,
     И грушевый скальпель давно затупился,
     Покрывшись смертельною ржавчиной клюквы...
     Намедни Верховный Каптар отравился,
     Откушав Бульону из замшевой Брюквы.
     Да, кстати, пожалуй, о Брюкве давненько
     Поведать пора потрясенному миру:
     Сей фрукт (или овощ?) возрос в деревеньке
     Под Ниццей и был перепродан за лиру,
     А, может, за две - пролетавшему мимо
     Напильнику. Нищий, отставший от стаи,
     Напильник тот с радостью, видимой зримо,
     Схватился за Брюкву и в небе растаял,
     Оставив лишь слабый душок гуталина...
     На пару столетий след брюквы прервался -
     И вдруг, из пустынных пространств Каролины
     "The Brukva is coming!" - ужасный раздался
     Набат, и тревога в момент охватила
     Сердца и умы всех усатых лососей...
     Но - поздно рыдать, увы! Нет теперь силы
     От брюквы спастись; только древние лоси,
     Откинув подальше рога и копыта,
     Смогли избежать рокового удара,
     А стаи лососей гремели сердито
     Усами, на бой вдохновляя каптара...
     Ну, что ж... Подгоняемый справа и слева
     Призывными воплями, криками "Браво!"
     Верховный Каптар пригласил Королеву
     На праздничный ужин, который на славу
     Ему приготовили злобные орки.
     Не знал он, не ведал, что был ему сварен
     Из замшевой брюквы бульон на задворках
     Приемного Пункта, в котором коварен
     И злобен и мрачен сидел Приниматель
     Эфирного Гласса (который на деле
     Являлся агентом Вуглускра!) Читатель,
     Наверно, вам ясно: ни капли не ели
     Бульона того батальоны медведей
     Тигровых; и тигры (бельгийские) тоже,
     Унюхавши запах гороховой меди,
     Немедленно скорчили грустные рожи
     И тихо ушли, завернувшись в тулупы
     Из меха ангорского рододендрона...
     Лишь старый Родриго разглядывал тупо
     Шершавый стульчак королевского трона,
     В котором уныло сидела корова,
     Жуя молчаливо то ль жвачку, то ль строчку...
     - Ах, батюшки! Время-то уж - полвторого!
     Пора ставить точку и прятаться в бочку!

                ***