Мания величия

* * *
Ревнители заоблачных вершин
научены проглатывать аршин
и путь к Олимпу знают досконально.
Старатели сиятельных небес -
во фрачных парах, в бабочках и без -
глядят в лорнет и ходят вертикально.

И образ мой совсем туда не вхож,
и мой Пегас на лошадь не похож,
и божества нелепы без доспехов, -
и так пиджак прилизан и потёрт,
что пару слёз смахнул украдкой чёрт
и пожелал мне творческих успехов.

* * *
В моей равноапостольной стране
ещё никто не знает обо мне,
и я сижу и чёртиков рисую
на скатерти и даже на стене.

И, пестуя пустое ремесло,
приятно мне, что в комнате тепло,
но путь далёк, - и Пущин не приедет.
И холодно. И снегу намело.


* * *
Закат в огне. Лицо в окне.
Потом всю ночь светало.
Какая мания во мне
в то утро процветала!-

впивалась стоном в немоту,
рыдала вслед закату
и мчалась к белому листу,
как к белому халату!


* * *
Хочется в классики: в кресло - в портрет -
в рамку - в эпиграф - в большое надгробие -
в промысел божий - в Христово подобие -
в космос - в бессмертие - в менталитет!

Хочется в классики: в чёрном пальто,
в бежевой шляпе, в перчаточках кожаных
скромно бродить вдоль газонов ухоженных,
как до меня - никогда и никто!

Хочется в классики: "чтобы" и "как" -
"кем-то" и "чем-то" - "зачем-то" и прочее, -
стать неразгаданной, как многоточие,
только бы не - вопросительный знак.


* * *
Увидеть поэта и умереть! -
а лучше остаться жить
и чью-то песню об этом спеть,
а лучше свою сложить

про то, как он - пьёт на на кухне сок
и варит в кастрюле суп,
и про то, что ростом он не высок
и, в общем, не слишком глуп.

Увидеть поэта - какая честь!
Какая хвала судьбе!
А, впрочем, что ему наша лесть? -
он скажет сам о себе:

что памятник он, не творенье рук,
что не зарастёт тропа,
а после возьмёт, да и срубит сук,
на котором сидит толпа,

а после возьмёт, да и сгинет вдаль
и нагло соврёт, что ввысь.
А мы не шваль, в нас проснётся Даль,
пишущий рукопись.

И мы напишем, пером скользя,
отличнейший фолиант
про то, что поэта забыть нельзя,
поскольку имел талант,

про то, что ростом он был высок
и далеко не глуп,
и что терпеть не желал он сок
и ненавидел суп.


* * *
И вот, когда я вовсе загрустила,
я поняла, что истина близка:
фонарный столб - такое же светило,
как то, что светит нам издалека.

Фонарный столб! Он в гении не метит -
хотя велик! - но скромен так и прост,
что сам собой стоит себе и светит,
в своём кругу имея вес и рост.

И что с того, что свет его не ярок?
И что с того, что мало в нём тепла?
Да, слава богу, пишет без помарок,
едва ль стремясь в небесные тела.

И грани в нём так искренни и гладки,
и так на нём ни клякс, ни пятен нет!
И сумерки к его свеченью падки.
И бабочки летят к нему на свет.


* * *
Она придёт - капризнейшего нрава,
скупа на лесть, - и всё-таки моя.
Что может быть посмертнее, чем слава?
Кто может быть бессмертнее, чем я?

И за спиной её дыханье чуя, -
о, как оно свежо и горячо! -
не оглянусь. Поскольку не хочу я
самой себе глядеть через плечо.

Два пламени, две ртути - две гордыни -
скрестим вражду, извергнув тлен и тьму.
И кто кого - неведомо отныне.
И кто кого - не важно никому.


* * *
Я не вписываюсь в рамки,
не укладываюсь в гроб.
Я летаю выше планки -
ниже планки падать чтоб.

То легко иду по нитке,
то вишу на волоске,
то коплю свои обидки,
то безумствую в тоске.

Слишком много понимаю,
слишком редко я молчу
и нахально обнимаю
всё не тех, кого хочу.

Я воспитанно-порочна,
я до глупости умна.
Я рассветна. Я полночна.
И не выпита до дна.


* * *

... посвящение моему роману "Снег для Марины"

Сюжет закручен по спирали
и стиль блестящ, как никогда.
Осталось вытесать скрижали,
что, прямо скажем, ерунда.

Скрижалям - что? - тесаться им бы
и быть прочитанными бы.
А правду говорят, что нимбы
ещё прекраснее, чем лбы?


Блевотина, икота,
похмелье, сатана, -
проклятая работа
без отдыха и сна,

позор самообмана,
бесстыдство без границ, -
о, мужество романа
в две тысячи страниц!


Божественный!.. Прикована к бумаге
так беспощадно вымыслом твоим,
что выел пот всё золото на флаге,
и берег страшен - и не отвратим.

Возлюбленный!.. Так преданно и верно
мне пред тобой - так сладко! - падать ниц,
что, чуть дыша болезненно и нервно,
вожу рукой по бархату страниц.

Единственный!.. Так искренно готова
про всё забыть и всеми пренебречь,
что голос мой - не более, чем слово,
вонзённое в блистательную речь!..


* * *
Не поэтом картинным,
вдрызг одухотворённым,
не пронырой невинным,
не кумиром салонным,
не творцом предисловий,
не певцом-вышибалой,
не продуктом условий,
не святой запоздалой,
не бессмертной занудой,
не пророком-кликушей
я не буду, не буду!

Потому что я лучше.


* * *
В хороший день, богатой и великой,
вся в запахе лаврового венца,
я вдруг явлюсь живой и многоликой -
не фениксом, а чёртом из ларца.

И, плечи мне окутав горностаем,
мне подадут холодного вина, -
и я возьму. И лёд в руке растает
и льдинками поднимется со дна.

И кто вскрикнет: "Ах, она прекрасна!"
И кто-то скажет: "О, она умна..."
И я кивну - добра и не опасна.
И, может быть, немного смущена.


* * *
Когда умру - во славе, не в бреду, -
когда исчезну и когда уйду,
настанет день, не тронутый веками:

из черноты прокрустовых зеркал
проступит мой изменчивый овал
с расширенными, резкими зрачками.

Я огляжусь и медленно ступлю:
я здесь была! я всё здесь так люблю!
Я - вещий сон и явлена к покою...

И кто-то новый вздрогнет в тишине
и мой портрет, висящий на стене,
опасливо потрогает рукою.


* * *
А вы, которым внуки
подарят мой портрет,
заламывайте руки,
глядите мне вослед,

качайте головами,
кривясь наперебой, -
Обласкана не вами,
а собственной судьбой,

иду, куда не звали,
отбросив пыл и прыть.
О, как вы опоздали
меня себе открыть!..