о всех больших — и тигры и слоны
нисходят со шпалеры к изголовью;
о малых сих, чьи жизни неравны,
но всё-таки равны — немалой кровью:
охотник гонит зайца по стерне,
и тень его крадётся по стене;
и серый волк преследует овечку;
утиный пух когда-то льнул к перу,
и гребень был когда-то черепаха;
и я — ребёнок, я дрожу от страха
за всякое живое: даже вошь,
рукой служанки брошенная в печку
за просто так, за здорово живёшь;
комар на белом локотке сестры —
да, мне повсюду виделись костры.
мне было пять, и я — я жил, сгорая.
боялся наступить на муравья,
отказывался есть, бросал посуду
на чистый пол; я видел смерть повсюду.
она повсюду видела меня.
мне говорили — в нервной лихорадке,
в бреду, я был почти четыре дня,
но помню я другое: как лежал
во тьме кита, пленённый, как иона —
и доносился голос до меня —
был он господень или же китов,
теперь неважно: что он мне сказал,
почти не помню, помню только то, что
он повелел — возьми в кармане нож,
латунный ножик для очинки перьев,
и выбери во тьме, вслепую, плоть,
пригодную для чистого удара
(я верю, то была господня почта) —
и режь, и ешь; и выживешь.
и я —
я резал, ел, и выжил в лихорадке.
с тех пор как будто было всё в порядке —
но по ночам, в полуночном бреду,
в бездонном сне, в воде, во время оно
я знаю, что вокруг китовье брюхо.
живую плоть ногтями распахав,
я плачу как не плакал бы ахав
о всех, больших и малых
