Корней Чуковский о себе и не только
Я ВООБЩЕ НИКОГДА никого не слушался, ни дур, ни умных, иначе я не написал бы даже «Крокодила». Я НИКАК НЕ МОГУ привыкнуть к хамству и тупоумию издательств. ЧУЖДАЮСЬ ЛИ тенденции я в своих детских стихах. Нисколько! Например, тенденция «Мойдодыра» — страстный призыв маленьких к чистоте, к умыванию. Думаю, что в стране, где еще так недавно про всякого чистящего зубы говорили «гы, гы, видать, жид!», эта тенденция стоит всех остальных. Я ПОЧТИ ЕДИНСТВЕННЫЙ СКАЗОЧНИК из всех детских современных писателей, единственный сказочник на 150 000 000 — и пишу по одной сказке раз в три года. ВОТ Я, ЕСЛИ БЫ В ДОРОГЕ не перезнакомился со всеми людьми, да не в своем купе, а в целом вагоне, да не в одном вагоне, а в целом поезде, со всеми пассажирами, сколько их есть, да еще с машинистом, кочегаром и кондукторами в придачу, — я был бы не я. Я непоседлив, вертляв, болтлив и любопытен. НЕТ, ПРИ СОЗДАНИИ ДЕТСКИХ СТИХОВ рассчитывать на вдохновение нельзя. ЗАЧЕМ-ТО УСТРАИВАЕТСЯ ПЛЕНУМ ПО ДЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ. Выступать я не буду. Если бы я выступил, я обратился к юным поэтам с единственным вопросом: отчего вы так бездарны? Эта речь была бы очень короткая — но больше мне нечего сказать. Я, КОНЕЧНО, во всякое время мог бы складывать вот такие стишки: ВЕСЕЛ, ЛАСКОВ И КРАСИВ — СЕЙЧАС Я еду в Наркомат мясной и молочной промышленности читать детям. ПОЧЕМУ В «МУХЕ-ЦОКОТУХЕ» паук находится так близко к своей мухе. Это может вызвать у детей эротические мысли. Почему у комарика гусарский мундир? Дети, увидев комарика в гусарском мундире, немедленно затоскуют о монархическом строе? Почему мальчик в «Мойдодыре» побежал к Таврическому саду? Ведь в Таврическом саду была Государственная дума. Почему героя «Крокодила» зовут Ваня Васильчиков? Не родственник ли он какого-то князя Васильчикова, который, кажется, при Александре II занимал какой-то важный пост? И не есть ли вообще Крокодил переодетый Деникин? Н. К. КРУПСКАЯ УПРЕКАЕТ КРОКОДИЛА ЗА ТО, что он мещанин. Но кому нужно, чтобы он был пролетарием? ПРОЧТИТЕ, что пишут американцы о Толстом, или французы о Чехове, или англичане о Мопассане — и вы поймете, что духовное сближение наций — это беседа глухонемых. У НАС БЫЛ ЕЖ. Он умер. Мы похоронили его. А он ушел из могилы через два часа. И ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ, почему некий Сидоров назвал свою дочь Гертруда? Потому что для него это имя означало Герой Труда. А НАСЧЕТ ТОГО, что такое «чуковщина», у меня есть особое мнение. Я, например, думаю, что этим словом ругаться нельзя. ЧТОБЫ ПИСЬМО ДОШЛО, нужно начинать его словами «Мы живем отлично, радуемся счастливой жизни, но...» и дальнейшее любого содержания. МЕРЗАВЦЫ ПРЕЖДЕ ВСЕГО ДУРАКИ. Быть добрым куда веселее, занятнее и в конце концов практичнее. ТРУДНО ДОКАЗАТЬ ПОШЛЯКУ, что он пошляк, а мерзавцу — что он мерзавец. МНЕ КАЖЕТСЯ, нужно подписывать под фотоснимком: АННА АХМАТОВА И БОРИС ПАСТЕРНАК. Когда я видел в газетах: «А. Ахматова», мне казалось, что это опечатка или что дело идет о другом человеке. Из-за того что они попали на фотопленку, они не утратили своих прав называться именами. КОГДА ЧИТАЮТ СТИХИ, перебивать можно только в одном случае: если загорелся дом! Других причин я не знаю! Я НЕ ЛЮБЛЮ себя во время споров и потому предпочитаю писать. ДЕТИ ЖИВУТ в четвертом измерении, они в своем роде сумасшедшие, ибо твердые и устойчивые явления для них шатки, и зыбки, и текучи. В ДЕТСТВЕ Я БЫЛ УВЕРЕН, что слово «ваятель» иностранное и что в переводе на русский язык оно означает «скульптор». НЕ ВСЯКИЙ УПРАВДОМ рискнет написать приказ: «О недопущении жильцами загрязнения лестницы кошками». ПОВТОРЯЮ: словесные штампы выработаны с древних времен хитроумным сословием чиновников для той специфической формы обмана, которая и называется втиранием очков. Я никогда не мог понять, почему у одних такой язык называется дубовым, а у других — суконным: ведь этим они оскорбляют и дуб, и сукно. ПОМНЮ, как страшно я был возмущен, когда молодые люди, словно сговорившись друг с другом, стали вместо до свиданья говорить почему-то пока. Я НЕ ЛЮБЛЮ ВЕЩЕЙ, мне нисколько не жаль ни украденного комода, ни шкафа, ни лампы, ни зеркала, но я очень люблю себя, хранящегося в этих вещах. КОНЕЧНО, МНЕ НЕ ОЧЕНЬ НРАВИТСЯ, когда меня величают одним из старейших писателей нашей страны. Но ничего не поделаешь: я пишу и печатаюсь без малого семьдесят лет. При мне человечество изобрело автомобиль, самолет, электрический свет, радио, телевизор. МОЕ ЗДОРОВЬЕ ЗАГАДОЧНО. БОЛЕЗНЬ ВХОДИТ ПУДАМИ, а выходит золотниками. СО МНОЮ ДЕЛАЕТСЯ ТО САМОЕ, что со всеми дряхлыми стариками: быстрая утомляемость, мозговая вялость и вдобавок ко всему ослабели ноги. Мои дальние прогулки относятся к тому далекому прошлому, когда мне было 75-85 лет. УМИРАТЬ ВОВСЕ НЕ ТАК СТРАШНО, как думают. Я изучил методику умирания, знаю, что говорят и делают умирающие и что делается после их похорон. В 1970 году Люша будет говорить: это было еще при деде, в квартиру к тому времени вторгнется куча вещей, но, скажем, лампа останется. И появятся некрологи в «Литгазете» и в «Неделе». А в 1975 году вдруг откроют, что я был ничтожный, сильно раздутый писатель (как оно и есть на самом деле) — и меня поставят на полочку. © Copyright: Садовник Асечкин, 2015.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
