Он проснулся от звонка, который врезался в тишину, словно мастихин в свежую краску.
Комната тонула в мягком сизо-жемчужном свете, который выхватывал из темноты очертания вещей, придавая им полупрозрачную призрачность.
Сознание возвращалось медленно, проступая яркими пятнами сквозь слои сна: события ночи, его пальцы собирающие капли воды с её кожи, вяжущий аромат красной смородины, смешанный с запахом чая и краски, эта комната, куда они передвигались продолжая целоваться.
Клининг. Мастер. Он резко вскочил, почувствовав под ногами прохладу деревянного пола. Одеваться было лень поэтому он двинулся к двери, просто завернувшись в простыню. Два белых кота бесшумно шествовали рядом. Их движения были точным отражением его собственных, плавных и осторожных одновременно.
За дверью стояли двое. В униформе с логотипом знакомой клининговой службы и привычным инвентарём. Их лица не выражали ни удивления, ни любопытства. Бесстрастные люди в сером на службе у чистящих порошков и брезгливых щёток.
– Уборка, – сказал один из них, и он молча отступил, пропуская их внутрь.
Они принялись за дело методично, не задавая лишних вопросов, точно были здесь уже не один раз.
Он замер на пару минут, размышляя, что делать дальше. После ночи, что размыла границы между профессиональным и личным, как скипидар размывает контур на холсте. Коты наблюдали из-за его импровизированной тоги за двумя незнакомцами с настороженным любопытством.
Когда он вернулся в комнату, она уже сидела на краю кровати, напоминая женщин с полотен импрессионистов – растрёпанные волосы, чуть припухшие губы и веки, прямой, ясный взгляд. Воздух всё ещё пах смородиной — терпкой, чуть кисловатой.
– Не знаю, что обычно говорят в таких случаях, – она состроила забавную гримасу, словно пародируя героиню мелодраматического сериала. – Спасибо тебе. Это было здорово и ты классный. Но давай всё оставим, как было..
Он почувствовал, как что-то в нём расслабилось, будто пружина, сжимавшая изнутри лёгкие, неожиданно лопнула и сразу стало легче дышать.
– Это была моя фраза. – в голосе его звучал смех, хотя лицо оставалось серьёзным. – Но я не против.
Она посмотрела на него с подозрением. Потом вдруг расхохоталась, так искренне, от души, что он не выдержал и подхватил смех. Они упали на кровать, вытянувшись рядом как два оловянных солдатика, продолжая смеяться, но не касаясь друг друга. За стеной гудел пылесос, ворчливо скрипела передвигаемая мебель.
– Мне пора, – сказал он, отсмеявшись. – Справишься ?
– Конечно, – она по-кошачьи потянулась, затем перевернулась на бок, наблюдая как он одевается.
– И никого не бойся, с журналисткой я помогу, она тебя больше не побеспокоит.
– Ты хотя бы знаешь, с кем разбираться ? – она улыбнулась.
– Не знаю, покажешь ? – он снова сел рядом с ней на край кровати, уже полностью одетый.
– Вот. Любуйся, – она протянула ему телефон. – Кстати, кажется она как-то писала о тебе хвалебную статью.
– Да кто обо мне только не писал. Какая.. снежинка. – Он разглядывал женщину на фото.
Невысокая, стройная. Волны белокурых волос рассыпались по прямым плечам. Коротенькое белое платье, с расклешённой юбкой.
– Надеюсь, платье она не у мексиканских девочек украла.. – он передал телефон обратно. – Нет, не помню такой.
Он встал, засовывая в задний карман брюк уже свой телефон, который вибрировал на беззвучном режиме почти всё утро, и, закрывая за собой дверь, услышал, как она сказала тихо-тихо:
– Синее молоко. Моя карта – синее молоко. Приходи через два дня, если не найдёшь ответы сам.
Он знал, что придёт. Не столько за ответами, а чтобы снова ощутить эту чистоту, лёгкость, увидеть игру солнечного света в её волосах и вспомнить, как однажды это странное чудо взорвало его привычный мир и.. пощадило.
На улице утренний воздух, прохладный, прозрачный, пахнущий мокрым асфальтом и далёким морем, обнял его, точно старый приятель,
Он шёл по тихим улицам старого города, где первые лучи солнца золотили черепичные крыши и вымощенные булыжником мостовые.
Телефон в кармане настойчиво вибрировал. Разговаривать ни с кем не хотелось, поэтому он не стал доставать его.
На душе было легко, из-за того, что на этот раз не пришлось придумывать привычные оправдания своей холодности и рисовать чувства, которые не родились.
Но в то же время лёгкость смешивалась со странной горьковатой нотой сожаления, которую объяснить он пока не мог.
Телефон продолжал настойчиво вибрировать и в конце концов он не выдержал.
– Ты где, друг мой ? – голос галериста звучал слишком бодро и с той особенной интонацией, которая появлялась, когда он чуял большие деньги. – Надеюсь, ты сидишь ? У нас форс-мажор ! Помнишь того богатого шведа, который фанатеет от твоих картин ? Его помощник звонил мне ночью. Швед устраивает выставку в Мариехамне. В дань памяти близкого друга–скульптора, иммигранта из России. Будут работы самого скульптора, ранние неизвестные картины Пикассо и..
Галерист сделал эффектную паузу, и было слышно как он дышит.
– Твои работы ! Катер "Святой Олаф" ждёт тебя в порту. Отплытие через два часа.
– Нет.
– Нет ? Ты понимаешь, какой это шанс ? Это не просто продажа. Это..– Галерист запнулся, подбирая слова. – Швед представляет интересы Цюрихского Кунстхауса, и он готов купить твои картины для музея. Не на аукцион, не частному коллекционеру. В музей !
– Нет. – не к месту в памяти всплыли слова одной из его муз "упрям, как мул".
Галерист снова замолчал и эта пауза зазвучала громче любых слов. Он слышал, как тот сглатывает, пытаясь взять себя в руки.
– Твои работы будут висеть рядом с Пикассо, Бэконом и Фрейдом, – голос понизился и теперь в нём слышалась мольба. – Это пантеон. Вечность. Ты же понимаешь? Тебя будут оценивать по другой шкале. Не как модного художника, а как.. как..
Он молча смотрел на воду, отделявшую его от Аландских островов. Путь в Мариехамн был ему знаком – пять-шесть часов на скоростном судне по прохладной, редко успокаивающейся воде.
Послышался приглушённый звук зажигалки.
– Твоё присутствие – обязательное условие. Он хочет тебя. Увидеть человека, который... – галерист закашлялся. – Он сказал, что твои работы – это совершенное одиночество, в котором даже изъян становится знаком совершенства. Он просил передать именно так.
В трубке воцарилась тишина, полная обречённости. Словно галерист уже видел, как ускользает не просто сделка, а единственный шанс войти в историю искусства – и для самого галериста тоже.
– Хорошо, – он выдохнул лёгкость и она уступила место знакомой тяжести обязательств, чужих ожиданий и необходимости снова надевать маску.
Он нажал отбой, развернулся и пошёл к дому, чтобы собрать вещи. Впереди был путь по воде, который всегда очищал его мысли.
кадр назад
http://stihi.ru/2025/08/16/6203