Начало: Введение - http://stihi.ru/2024/06/10/1086
«…бранит французов вообще или только одного убийцу Пушкина»?
========================================================
Часть 36
…А мы с Вами, как говорится, «медленно, но верно» продолжаем свой путь к конкретным событиям, связанным с дуэлью Михаила Лермонтова и сына французского посла в Петербурге – Эрнеста де Баранта. Именно эта дуэль непоправимо сломала и изменила вектор судьбы настоящего русского офицера и патриота – Михаила Юрьевича Лермонтова, приведя жизнь великого поэта к преждевременной гибели.
…Как следует из публикации А. Глассе (США) «Лермонтовский Петербург в депешах вюртембергского посланника» (по материалам Штутгартского архива), Александр Иванович Тургенев (1784–1845), – русский историк, публицист и чиновник, а также преданный старший друг Александра Сергеевича Пушкина, необыкновенно интересный собеседник и товарищ по литературным начинаниям в разные периоды жизни, – в своём дневнике за 1839 год неоднократно упоминает о том, что он вместе с Лермонтовым посещал салон вюртембергского посланника князя Генриха Гогенлоэ-Кирхберга.
[Сразу же для справки сообщаю Вам, дорогой Читатель, что королевство Вюртемберг (нем. K;nigreich W;rttemberg) – конституционная наследственная монархия, историческое государство, существовавшее на территории Швабии с 1806 года по 1918 год. Территория королевства является частью современной немецкой земли Баден-Вюртемберг].
И вот… где-то во второй половине декабря 1839-го года на вечеринке у посланника князя Генриха Гогенлоэ к Александру Ивановичу Тургеневу (не путать с И.С. Тургеневым, автором рассказа «Муму») от имени посла барона Проспера де Баранта обратился первый секретарь французского посольства в Петербурге барон д`Андрэ. Вопрос касался лермонтовского стихотворения и звучал так: «Правда ли, что Лермонтов в известной строфе < стихотворения «Смерть Поэта» > бранит французов вообще или только одного убийцу Пушкина, что Барант хотел бы знать от меня правду, – пишет А.И. Тургенев. – Я отвечал, что не помню, а справлюсь».
Встретив на другой день Лермонтова, Александр Иванович попросил сообщить ему интересующий отрывок из текста стихотворения. На следующий же день Лермонтов прислал Тургеневу письмо:
«Милостивый Государь Александр Иванович!
Посылаю вам ту строфу, о которой вы мне вчера говорили для и з в е с т н о г о
у п о т р е б л е н и я, если будет такова ваша милость.
Следует текст строфы:
…Его убийца хладнокровно
Навёл удар…
За сим остаюсь навсегда вам преданный и благодарный:
Лермонтов».
Чем закончился интересующий нас вопрос – мы узнаём из письма А.И. Тургенева к П.А. Вяземскому:
«Через день или два, – пишет А.И. Тургенев, – кажется, на вечеринке или на бале у самого Баранта я хотел показать эту строфу Андрэ, но он прежде сам подошёл ко мне и сказал, что дело уже сделано, что Барант позвал на бал Лермонтова, убедившись, что он не думал поносить французскую нацию». (См. стр. 328–329 «Летопись …»).
Как видим, во французском посольстве подозрительно срочно и при этом – с явным опозданием, что вообще-то выглядит странно, – заинтересовались сочинением Лермонтова, клеймившего француза Жоржа Дантеса как хладнокровного убийцу А.С. Пушкина. Помилуйте, да за это стихотворение Михаил Юрьевич уже отбыл ссылку и, будучи прощённым, успел вернуться на прежнее место службы в Лейб-гвардии гусарский полк!.. Не дожидаясь «обещанного» от А.И. Тургенева, – поскольку списков с лермонтовского автографа «гуляло» во множестве, – французы изыскали возможности (будто у них «горело» – ?..) и, видимо, на следующий же день текст стихотворения «Смерть поэта» был уже на рабочем столе посла Проспера де Баранта… – потому и необходимость в помощи от А.И. Тургенева отпала сама собой.
Но почему секретарь французского посольства – по просьбе своего патрона – проявил в последние дни 1839-го года персональную озабоченность об отношении поэта Лермонтова к французам как к нации?.. Такой внезапно-срочный интерес к тому, – ч т о именно и к а к именно – Лермонтов пишет о французской нации… думается, возник неспроста. Скорее всего, французскому послу услужливо «донесли» – (не исключено, что за подобные услуги следовало материальное вознаграждение) – о разговорах Лермонтова с многочисленными гостями салона графини Карамзиной по поводу тогда ещё только намечающегося перенесения праха Наполеона, – (а переговоры по этому вопросу длились не один год), – с острова Святой Елены в Париж… Вот и понадобился «вдруг и срочно» текст давно известного лермонтовского сочинения – дабы подвергнуть анализу и вдумчиво сопоставить стихотворные мысли русского поэта («…а нет ли и т а м чего-нибудь откровенно-эдакого?..») и его «салонные» неодобрительно-осуждающие речи в адрес французов. Сила воздействия таланта и личности Михаила Юрьевича как преемника славы А.С. Пушкина – сомнений не вызывала, и упускать поэта из поля зрения, не контролируя возможные нежелательные последствия его влияния, было бы не простительным упущением в сфере французской дипломатии, ибо пресечение нежелательных и клеветнических слухов о своей стране – одна из обязанностей посла любого государства.
Александр Иванович Тургенев точно не помнил, когда и где конкретно произошёл последний разговор с бароном д`Андрэ, но для нашего «пути следования» это, к счастью, не имеет никакого значения. Для нас важно одно: Михаил Юрьевич был приглашён Проспером де Барантом на новогодний бал, дававшийся во французском посольстве вечером 1-го января 1840-го года. Более никаких сведений и подробностей, касающихся непосредственно Михаила Лермонтова, про этот бал в наши дни не просочилось.
– Правда… (?..). Совсем-совсем ни-ка-ких?..
Ну, вообще-то, есть у нас стихотворение Лермонтова, датированное им 1-м января (1840). Стихотворение – авторского названия не имеет, и потому издаётся согласно принятым правилам, именуясь по первой его строке. Однако сам факт датировки этого стихотворения поэтом – «точечно» привлекает наше внимание, поскольку Михаил Юрьевич, как мы уже об этом говорили, дату создания своего произведения помечал весьма-а-а редко, – видимо, лишь тогда, когда придавал особое значение конкретному произведению. И… почему-то над текстом этого стихотворения наш любимый поэт обозначил день его сочинения… Интересующее нас стихотворение, судя по дате, напрямую связано с упомянутым балом во французском посольстве, – и по нему мы с Вами можем составить своё представление об атмосфере того бала и настроениях поэта, ощутившего себя чужим среди пёстрой толпы людей, вхожих в сферу пристального «дружелюбного» внимания французской дипломатии и скрывающих своё «бездушие» под масками приличий… И, как мне думается, «случайных» людей там быть не могло, ибо не только у простых людей, но и в жизни дипломатов – всё просчитывается и имеет свои цели: как политические, так и личные…
Из семи лермонтовских строф стихотворения мы воспроизведём лишь четыре, на мой взгляд, исчерпывающе-самодостаточных и главных:
* * *
1-е января
Как часто пёстрою толпою окружён,
Когда передо мной, как будто бы сквозь сон,
При шуме музыки и пляски,
При диком шёпоте затверженных речей,
Мелькают образы бездушные людей,
Приличьем стянутые маски;
Когда касаются холодных рук моих
С небрежной смелостью красавиц городских
Давно бестрепетные руки, –
Наружно погружась в их блеск и суету,
Ласкаю я в душе старинную мечту,
Погибших лет святые звуки.
И если как-нибудь на миг удастся мне
Забыться, – памятью к недавней старине
Лечу я вольной, вольной птицей;
И вижу я себя ребёнком, и кругом
Родные всё места: высокий барский дом
И сад с разрушенной теплицей…
< …………………………………………… >
Когда ж, опомнившись, обман я узнаю,
И шум толпы людской спугнёт мечту мою,
На праздник н`езванную гостью,
О, как мне хочется смутить весёлость их,
И дерзко бросить им в глаза железный стих,
Облитый горечью и злостью!...
(1840)
[ А в т о р с к а я р е м а р к а. Думаю, Вы не будете спорить, что поэт – пишет лирику о себе, а читатель – трансформирует стихотворение применительно к себе и воспринимает его как личное, и «я» от руки поэта становится индивидуальным «Я» читателя. И если оно ложится ему в душу, если «это – про него»… то становится любимым; если ж стихотворение чуждо читателю и не затрагивает его потаённых струн – оно проходит мимо и, как правило, бесследно…
Строфы лермонтовского «Как часто пёстрою толпою окружён…» мне очень близки. Иногда вспоминается моё раннее детство, прошедшее в Севастополе, где тогда служил мой отец, будучи офицером Советской армии. Почему-то очень хорошо помнятся детсадовские утренники, когда все и всё вокруг меня оживлённо кричало, смеялось и бегало в яркой праздничной суете, – а мне… моей детской душе всегда было грустно и печально: почти до слёз… И глядя на своих подружек, радостно прыгающих в цветочных венках из папье-маше с разноцветными атласными лентами в ожидании начала утренника… – (тогда, помнится, на утренниках мы танцевали украинский «гопак»), – я всегда, сидя или стоя в сторонке, тихонько про себя думала: чему они радуются?.. почему им весело?.. потому, что праздник – и надо веселиться?.. Нет-нет, со стороны воспитательниц я не была обделена вниманием: так же, как и другие дети, я танцевала, читала стишки, так же, – мамиными трудами, – как и другие девочки, была наряжаема в новогодний костюм «снежинки»… Всё – как у всех. Но – всем весело, а мне… хочется плакать. Быть может, мне было безрадостно потому, что я наперёд знала, что «ко мне» на праздник никто не придёт: папа – на службе, мама – на работе, а бабушки с дедушками живут далеко в Пятигорске; и никто за меня не порадуется, никто в родительской толпе зрителей мне одобрительно не помашет рукой и не улыбнётся?.. Право, не знаю.
И хоть стихотворение Лермонтова, – что совершенно очевидно, совсем о другом… – и у меня не возникало ни малейшего желания «смутить весёлость их»… но – нет: оно всё-таки – о том же. Оно – о душевном одиночестве в «пестроте толпы при шуме музыки и пляски»… И, пожалуй, я вот только сейчас поняла, почему мне вспоминается детсадовское детство: ведь у Лермонтова – тоже – про детские годы!..
Простите мне, дорогой Читатель, эти мои «душевные излияния», которые, скорее всего, Вам абсолютно не интересны и воспринимаются как навязчиво-излишнее «вкрапление»: простите, я «больше не буду» (так, помнится, за свои детские «прегрешения» и шалости мы просили прощения у воспитателей детского сада и родителей…).
И здесь же, в рамках этой авторской ремарки, поделюсь с Вами тем, что меня в своё время ввергало в некую беспорядочную путаницу относительно стихотворения «Как часто пёстрою толпою окружён». (Очередная «попутно-всплывающая» тема). Про это стихотворение можно прочесть у другого Тургенева – Ивана Сергеевича – в его «Литературных и житейских воспоминаниях»: известный писатель рассказывает, что видел Лермонтова 31-го декабря 1839 года в белоколонном зале Дворянского собрания на Михайловской площади в Петербурге, где был устроен первый новогодний бал-маскарад. «На бале Дворянского собрания, – пишет И.С. Тургенев, – ему не давали покоя, беспрестанно приставали к нему, брали его за руки; одна маска сменялась другою, а он почти не сходил с места и молча слушал их писк, поочерёдно обращая на них свои сумрачные глаза. Мне тогда же почудилось, что я уловил на лице его прекрасное выражение поэтического творчества».
И всё это замечательно, и почти даже убедительно, если сказанное – читатель «просто и не задумываясь» принимает на веру. Но мы-то с Вами уже сталкивались с явными выдумками, когда завирально «свидетельствуют» о причинах и обстоятельствах зарождения лермонтовского стихотворения: помните, «…но без зерна – пустой»? (См. Часть 11. «Линия отношений «А.И. Васильчиков – М.Ю. Лермонтов»).
Признаюсь, что после первого прочтения этих «воспоминаний» у меня возникло какое-то недоумение и замешательство… Но когда я прочла ещё раз… – и вновь придирчиво перечитала… – к этим тургеневским воспоминаниям возникло, прямо скажем, откровенное недоверие: картинка подозрительно прямо-таки «притянута» к тексту стихотворения… Создавалось впечатление, что это описание буквально вынуто из лермонтовских строк писательской фантазией. Как оказалось, мои подозрения в надуманности этих событий… – да, подтвердились. Дело в том, что в ночь под Новый 1840-й год – м а с к а р а д а в з а л е Д в о р я н с к о г о с о б р а н и я – н е б ы л о. Н е б ы л о – в о о б щ е. При углублённом подходе к имеющейся в лермонтоведении информации выяснилось, что ещё советские лермонтоведы занимались этим вопросом, и… подтверждений достоверности, а точнее, возможности самого события, когда Тургенев И.С. мог бы видеть Михаила Лермонтова «на маскараде» в белоколонном зале Дворянского собрания на Михайловской площади в Петербурге – не нашли. За полным их отсутствием. И впредь пусть подобные «воспоминания» не пытаются сбить нас с толку. (См. том I, примечания на стр. 531–532: «М.Ю. Лермонтов. Собрание сочинений в четырёх томах». Москва, «Художественная литература», 1975).
Конечно, не хочется подозревать автора воспоминаний Ивана Сергеевича Тургенева, – заслуженно любимого и уважаемого многими читателями классика русской литературы, члена-корреспондента Петербургской академии наук по разряду русского языка и словесности (1860), почётного доктора Оксфордского университета (1879), почётного члена Московского университета (1880) и т.д., – в преднамеренной лжи. Да и то сказать: какая ж это «ложь»? Так себе: как говорится, «хороша брехенька – да коротенька». Ведь… если подумать, то кому от этого плохо? Всего лишь обычная «невинно-завиральная» писательская фантазия в угоду жаждущему «жареных» подробностей читателю, – казалось бы, ничего не меняющая, ничего не значащая: ведь столько лет утекло!?. Вреда – никому, а «воспоминателю» – приятно. Да и бумага… «всё стерпит, не краснея». Но мы-то с Вами, всё-таки отделим зёрна от плевел, и назовём вещи своими именами: уж чего не было – того не было. И нам остаётся… – лишь списать эту недостоверную информацию известного писателя – на путаницу разнообразия жизненных лет… – на мелькание лиц… – на текучесть обстоятельств… и провалы в памяти. ]
(Конец ремарки).
Но теперь вернёмся к дневниковой записи – А л е к с а н д р а И в а н о в и ч а Тургенева. Знаете, фраза барона д`Андрэ «…у б е д и в ш и с ь, ч т о о н < Лермонтов > н е д у м а л п о н о с и т ь ф р а н ц у з с к у ю н а ц и ю » – сразу же вызвала у меня «беспокойный» интерес, поскольку память мне тут же подсказала: стоп, так… у нашего Лермонтова есть «Последнее новоселье», в котором как раз-таки, с т о ч к и з р е н и я ф р а н ц у з о в м`ожно и д`олжно усмотреть самое настоящее, – просто «возмутительное»!., – «поношение французской нации», ибо в э т о м стихотворении Лермонтов весьма нелестно, очень хлёстко и обидно для французов констатировал измену французского народа вождю Великой французской революции: самое настоящее предательство своих же национально-исторических ценностей и государственных достижений французской нации. Вопрос лишь в том, а не «Последнее новоселье»?., не оно ли всколыхнуло в последних числах декабря 1839-го персональный интерес французской дипломатии к стихотворению «Смерть поэта»? – Надо разбираться.
…Сказать честно, в контексте нашей темы, – (а именно личной ненависти Его Светлости графа А.Х. Бенкендорфа к гусарскому поручику Михаилу Лермонтову), – я бы не стала обращать Вашего внимания на «Последнее новоселье», если бы… – если бы оно, н а м о й в з г л я д, не имело
б ы некоторой связи… – этакого «общего знаменателя» с вышеупомянутой и насторожившей меня фразой секретаря французского посольства барона д`Андрэ, – даже несмотря на то, что непосредственно само стихотворение «Последнее новоселье» опубликовано значительно позже, чем произошёл вызов и состоялась сама дуэль (с разрывом примерно в 2–3 месяца). И – не будем забывать, что цель наша при этом – уяснить, (если это окажется возможным), непосредственную п р и ч и н у вызова Лермонтова на дуэль сыном французского посла Эрнестом: что это: месть за презрение к французам вообще?.. или же – личное неудовольствие соперника за благосклонное внимание княгини Щербатовой – ?.. Или, быть может, по какой-либо иной причине? …Всё-таки уж очень хочется расставить точки над «ё» и определиться в своём понимании произошедшего…
Ну… – давайте думать… Главное – мы придём к результату, который, будем надеяться, не породит далее никаких вопросов. По крайней мере – у нас.
Для начала – откроем нашему взору – те самые «порочащие французскую нацию» строки гусарского поручика и великого поэта Михаила Юрьевича Лермонтова:
Последнее новоселье
==================
(выборочно)
< ………………………………………… >
Негодованию и чувству дав свободу,
Поняв тщеславие сих праздничных забот,
Мне хочется сказать великому народу:
Ты жалкий и пустой народ!
< ………………………………………… >
Среди последних битв, отчаянных усилий,
В испуге не поняв позора своего,
Как женщина, Ему вы изменили
И как рабы, вы предали Его!
< ………………………………………… >
(Датируется предположительно: март – апрель 1841 года)
Дата сочинения стихотворения «Последнее новоселье» – не известна, но считается, будто написано оно в Петербурге в марте – апреле 1841 года, то есть через 3–4 месяца после перезахоронения праха Наполеона... Всё это предположительно, конечно: теоретически – оно вполне могло быть написано и в конце декабря 1840-го (как, например, стихотворение Хомякова А.С.), и в январе 1841-го… Как это видно по автографу черновика, дошедшего до лермонтоведения в виде фотографии, стихотворение вначале озаглавлено не было. Однако при публикации в «Отечественных записках» за май 1841-го, №5 (т.е. при жизни Лермонтова) произведение уже получило своё название как «Последнее новоселье».
Из дневниковой записи В.А. Жуковского мы знаем, что 4-го апреля 1841 года, – то есть ещё д о публикации в «Отечественных записках», – «Последнее новоселье» Лермонтов читал Василию Андреевичу: услышав стихотворение из уст самого поэта, в дневниковой записи от 4-го апреля 1841 года Жуковский сделал пометку: «У меня Лермонтов, который написал прекрасные стихи на Наполеона».
Однако не будем скрывать, что про это стихотворение современники Лермонтова высказывались по-разному. Литературный критик В.Г. Белинский в письме от 28 июня 1841-го к В. П. Боткину пишет: «Кстати: какую гадость написал Лермонтов о французах и Наполеоне – то ли дело Пушкина „Наполеон“». И в этот же день в письме П. Н. Кудрявцеву он повторяет эту свою отрицательную оценку: «Какую дрянь написал Лермонтов о Наполеоне и французах – жаль думать, что это Лермонтов, а не Хомяков. Но сколько роскоши в „Споре Казбека с Эльбрусом“…». Примерно в этот же летний период 1841-го года А. С. Хомяков в письме к Н. М. Языкову пишет: «Между нами буди сказано, Лермонтов сделал неловкость: он написал на смерть Наполеона стихи, и стихи слабые; а ещё хуже то, что он в них слабее моего сказал то, что было сказано мною. Эта неловкость, за которую сердятся на него лермонтисты». (См. А.С. Хомяков, Полное собрание сочинений, т. VIII, М., 1904, стр. 100).
…Оно, конечно, похвально, что поэт Хомяков, – который по дневниковой записи Ю.Ф. Самарина от 31 июля 1841 года при личном знакомстве на обеде у Н.В. Гоголя понравился Михаилу Юрьевичу, – умеет признавать слабости своих сочинений. Но с утверждениями Хомякова насчёт « с л а б е е м о е г о » – согласиться трудно. Если оценивать оба стихотворения с точки зрения критики, то у Лермонтова – есть восхитительно-«убойные» поэтические строки, обличающие низость измены и предательство, а у Хомякова Алексея Степановича, – как говорится, «при всём уважении», – подобное напрочь отсутствует. Но оба стихотворения, тем не менее, похожи одно на другое: оба – про измену французского народа своему вождю; оба – излишествуют своим многословием, «распыляющим» внимание читателя и требующим, на мой взгляд, безжалостного сокращения. Но. Если Лермонтов абсолютно твёрд и категоричен в своей позиции, то Алексею Степановичу надо бы ещё и… разобраться с самим собою, определившись в личном отношении к теме: разделяет ли автор стихотворения помпезную радость торжественной церемонии французской нации при перенесении праха вождя Великой французской революции?.. или же – осуждает?.. А, кроме того, Алексею Степановичу следовало бы избавиться от раздвоения главного посыла читателю: либо – «усмиритель бури бранной – наша сила, русский крест!», либо – в мире, (а, следовательно, и в России) «после Наполеона» – уже нет «ни могущества, ни силы, ни величья под луной!» – ?.. А как же тогда «…наша сила, русский крест»?
[ Для справки, – выборочно:
А.С. Хомяков
На перенесение Наполеонова праха
============================
Небо ясно, тихо море,
Воды ласково журчат;
В безграничном их просторе
Мчится весело фрегат.
< ………………………………. >
Встретит пепел дорогой, –
С шумом буйных ликований,
Поздней ревности полна,
В дни несчастий, в дни страданий
Изменившая страна!
< ………………………………. >
А в венце полнощных звезд
Усмиритель бури бранной –
Наша сила, русский крест!
Пусть, когда в земное лоно
Пренесён чрез бездну вод,
Бедный прах Наполеона,
Тленью отданный, заснёт, –
Перед сном его могилы
Скажет мир, склонясь главой:
Нет могущества, ни силы,
Нет величья под луной!
(конец 1840 г.) ]
В светском обществе лермонтовского Петербурга тема состоявшегося переноса праха Наполеона в столицу Франции почти через два десятка лет после предания его земле на острове Святой Елены – не могла не волновать русские умы. В 1821 году после получения известия о кончине Наполеона А.С. Пушкин с должным пиететом к славе «могучего баловня побед», «изгнанника вселенной» и «великого человека» призывал чтить Его «развенчанную тень», упокоившуюся на далёком небольшом острове вулканического происхождения в Атлантическом океане, который и по сей день является заморской территорией Великобритании.
Естественно, что перенос праха в столицу Франции вновь всколыхнул наполеоновскую тему в светском обществе Санкт-Петербурга. По свидетельству князя Вяземского, в 1830-х годах французские газеты были «ежедневным чтением для большинства читателей». Почтовое ведомство доставляло газеты и журналы из Парижа в Петербург каждые две-три недели (но иногда, в зависимости от погодных условий и прочих непредвиденных обстоятельств, для доставки «свежей» почты требовался и целый календарный месяц). Известно, как мы уже упоминали, что процесс переговоров Франции с Великобританией о перенесении праха Наполеона продолжался далеко не один год, – и, думается, что для русских, регулярно читающих французские газеты, – это никакой тайной не было, поскольку информация о промежуточно-текущих результатах этих переговоров должна была нет-нет, да и «всплывать» на страницах парижской периодической печати, и, естественно, неизбежно становиться поводом для разговоров в петербургских гостиных, – причём, задолго до свершившегося факта самого события переноса.
Обратимся к цитате из примечаний на стр. 545-ой, том I «М.Ю. Лермонтов. Собрание сочинений. Стихотворения. 1828–1841» (Москва, «Художественная литература», 1975):
«Торжественную церемонию и шумиху, поднятую вокруг этого события французскими газетами, Лермонтов воспринял как оскорбление памяти Наполеона. Лермонтов считал его законным преемником французской революции 1789–1793 годов, спасителем её завоеваний от диктатуры якобинцев и полагал, что, изменив Наполеону, французы тем самым изменили своему революционному прошлому и не имеют прав на останки своего императора. < … > В стихотворении о т р а з и л и с ь р а з г о в о р ы (разрядка моя: ОНШ), которые Лермонтов часто вёл в Петербурге в салоне Е.А Карамзиной, вдовы известного историка, Н.М. Карамзина. Душой этого салона, его настоящей хозяйкой была дочь Карамзина от первого брака Софья Николаевна Карамзина (1802–1856), высоко ценившая талант Лермонтова, который встречался в этом доме с Жуковским, Вяземским, В.Ф. Одоевским, с И.П. Мятлевым и многими другими – литераторами, художниками, музыкантами».
(Конец цитирования).
Но… – всё же не думаю, чтобы Лермонтов воспринял факт перенесения праха как «оскорбление памяти Наполеона». Напротив. Французы, стремясь выполнить предсмертную волю своего великого императора и отдавая должные почести великому праху, старались загладить своё предательство, – и народная память при этом не только не оскорбляла останков, но и возвеличивала их, – что для французов, думается, весьма похвально. Другое дело, что помпезное почитание останков, которым уже без разницы, где покоиться – никак не компенсирует постыдность самого факта совершённого предательства. Потому Михаил Юрьевич и пишет: «Негодованию и чувству дав свободу, поняв тщеславие сих праздничных забот, мне хочется сказать великому народу: ты жалкий и пустой народ!». В этих словах слышится нескрываемое презрение и осуждение предательства великого лидера Франции собственным же народом – буквально вослед изменившей ему военной фортуне. Стихотворение «Последнее новоселье» появилось как результат нравственной позиции офицера и поэта относительно французов, предательски-быстро забывших величайшие государственные заслуги своего императора после поражения в войне с Россией.
[ И с т о р и ч е с к а я с п р а в к а . Наполеона, проигравшего войну с Россией, предали его же верные маршалы, обязанные своему императору «с ног до головы»: как славой своею, так и титулами… Когда Наполеон нуждался в поддержке и помощи своих соратников… они уже думали не о войне, а о том, как сохранить своё положение. Вступив в переговоры с победившей стороной и получив для себя определённые гарантии личной безопасности, Наполеону-императору его «верные» маршалы …предложили отречься от власти, – и 6-го апреля 1814 года, поняв, что проиграл окончательно, император отрёкся от престола за себя и за всех своих наследников. Придворная знать стремительно покидала любимого императора: он остался во дворце Фонтенбло лишь с самыми преданными членами своего окружения. В ночь с 12 на 13 апреля Наполеон пытался покончить с собой, приняв яд. Однако яд, – за множество лет хранения потерявший свои изначальные свойства, – не подействовал, на что сам император иронически заметил: «Даже смерть предала меня!». Но неудавшееся самоубийство, как ни странно, вернуло Наполеона к жизни, и он стал размышлять о своём будущем. Дело в том, что накануне «сведения счётов с жизнью» между Наполеоном Бонапартом и представителями Австрийской империи, Российской империи и Прусского королевства был заключён договор, по которому, теряя власть во Франции, низложенный император сохранял свой титул и получал во владение маленький остров Эльба с населением в 12 тысяч человек, где и должен был провести остаток дней. Небезынтересно, что против таких условий были англичане, полагавшие Наполеона узурпатором, не достойным императорского титула. Однако на сохранении титула за низвергнутым монархом настоял русский император Александр I. По его мнению, странно было лишать императорского достоинства человека, с которым вся Европа не только воевала, но и заключала договоры. В феврале 1815 года он покинул Эльбу, 1 марта высадился с отрядом в тысячу человек неподалёку от Канн и прошёл с этим отрядом до самого Парижа, бескровно вернув себе столицу... После разгрома наполеоновской армии под Ватерлоо в июне 1815 года, временное правительство Франции оказывало давление на Наполеона, требуя, чтобы он как можно скорее покинул страну. Если бы он задержался во Франции, то рисковал стать узником Бурбонов или австрийцев. В качестве альтернативы рассматривалась просьба о предоставлении политического убежища в Англии. 10-го июля 1815 года Наполеон послал двух эмиссаров на британский линейный корабль «Беллерофон» с целью обсуждения с капитаном Мейтлендом возможности оказания помощи Наполеону по отбытию в Соединённые Штаты. Но Мейтленду был дан приказ доставить Наполеона со всей его свитой – в Великобританию, ни в коем случае не допуская его отплытия в Соединённые Штаты. Получив заверения в оказании необходимой помощи, Наполеон поднялся на борт «Беллерофона», где и выяснилось, что… император был бесцеремонно обманут ложными посулами, – и вместо получения политического убежища в Англии оказался в положении пленника. По решению британского кабинета министров Наполеон Бонапарт был отправлен на остров Святой Елены в Атлантическом океане, где и скончался 5 мая 1821 года в возрасте 51 года. Последними словами, как говорят, были: «Франция. Армия. Жозефина»… Вернувшиеся в 1815 году на трон Франции Бурбоны никогда бы не допустили Наполеона в Париж, пусть даже в виде останков. Но всё изменилось после Июльской революции 1830 года. Новым королём стал герцог Орлеанский Луи-Филипп I. Он хоть и происходил из боковой ветви Бурбонов, но в молодости успел послужить в революционной армии. Этот человек решил вернуть Франции былое величие, и одним из путей к этой цели оказалась идея о перезахоронении останков Наполеона I в Париже. ]
Таким образом, лишь через 19-ть лет и 7 месяцев после смерти великого лидера нации – французы «спохватились» и, наконец-то, выполняя предсмертную волю своего императора, предали прах Наполеона земле Парижа: великая награда – величию вождя-императора – от великой нации. (Грустная констатация человеческого предательства, цинизма, корысти, неверности и непорядочности...). Известное дело: не судят и не предают – только победителей!..
Само стихотворение «Последнее новоселье» интересно нам как свидетельство о том, что французское посольство вовсе не напрасно и не беспочвенно интересовалось отношением Лермонтова к французской нации, и, похоже, что уже к концу 1839-го года нелицеприятные разговоры из столичных гостиных о перенесении праха Наполеона становились предметом озабоченности французской дипломатии. Поэтому вероятность вызова на дуэль – в том числе и по этой причине, – на мой взгляд, вполне реальна; другое дело, что она могла быть отнюдь не единственной. Но это осуждающее отношение само по себе – мощно-давлеющий ф о н для вызова на дуэль, вполне оправдывающий поведение молодого Баранта: как бы «месть» за всех французов, «ненавидимых русскими». Оправдывающий, – прежде всего, – перед отцом, который, судя по дальнейшему развитию событий, скорее всего, был не в курсе возможности подобного поведения сына. Думается, что дуэль произошла как следствие импульсивности неглубокомысленного молодого человека в запальчивости ссоры, – неожиданно даже для самого Эрнеста. Но – если даже – сын французского посла предварительно обдумывал своё поведение и мысленно представлял себе свой «выговор» Лермонтову, то, видимо, он был абсолютно уверен в том, что ему удастся «красиво и победоносно» унизить «русского», который, конечно же, не посмеет позволить себе участия в дуэли, запрещённой российским законом. Но кто же мог ожидать, что Лермонтов, практически только что вернувшийся из ссылки, не побоится вновь оказаться в опале у Николая I-го ?.. Реальность дуэли, скорее всего, исключалась, и сама дуэль как таковая – французской дипломатией – не планировалась, ибо осложнения на уровне международных дипломатических отношений создавать собственными руками… это глупость, отнюдь не входившая в планы Проспера де Баранта как относительно карьеры своего сына Эрнеста, так и для собственного дипломатического благополучия. Ошибки личного поведения, особенно для дипломатов, бесследно не проходят, а потому – недопустимы категорически, ибо в дипломатической сфере – безупречное поведение в стране пребывания – обязательное условие для осуществления дипломатической миссии.
Однако среди некоторых лермонтоведов существовало мнение, что эта дуэль могла быть и преднамеренно спровоцирована, дабы одним ударом убить двух зайцев: избавить Санкт-Петербург как от Проспера де Баранта, так и от Лермонтова. При этом, правда, конкретных доводов не приводилось: всего лишь – очередная версия на уровне предположений о теоретически возможных вариантах, исходя из слухов и догадок…
Кстати, о слухах… – которые мало того, что «слухи», так и их наши авторы умудряются переврать. Например, можно прочесть, что скабрёзную эпиграммку в четыре строки, написанную в период обучения в юнкерской школе по адресу юнкера И. Шаховского по прозвищу «Курок», Лермонтов будто бы сочинил «на француза Клерона, а враги Лермонтова убедили Э. де Баранта, будто эпиграмма написана именно на него». Но мы с Вами, дорогой мой Читатель, во избежание подобного результата – обратимся, естественно, к первоисточнику, а именно к воспоминаниям Александра Матвеевича Меринского (? – 1873), однокашника Михаила Юрьевича по юнкерской школе, написанным в 1856-м и опубликованным в 1858-м году:
« < … > У нас был юнкер Ш<аховско>й, отличный товарищ; его все любили, но он имел слабость сердиться, когда товарищи трунили над ним. Он имел пребольшой нос, который шалуны юнкера находили похожим на ружейный курок. Шаховской этот получил прозвище курка и князя носа.
< … >.
Этот же Шаховской был влюбчивого характера; бывая у своих знакомых, он часто влюблялся в молодых девиц и, поверяя свои сердечные тайны товарищам, всегда называл предмет своей страсти богинею. Это дало повод Лермонтову сказать экспромт, о котором позднее я слышал от многих, что будто экспромт этот сказан был поэтом нашим по поводу ухаживания молодого француза Баранта за одною из великосветских дам. Не знаю, может, это так и было, но, во всяком случае, это было уже повторение экспромта, сказанного Лермонтовым, чтобы посердить Шаховского для забавы товарищей. Сообщаю ниже этот экспромт, нигде не напечатанный; прежде же того позволю себе объяснить читателю, в чём дело. В юнкерской школе, кроме командиров эскадрона и пехотной роты, находились при означенных частях ещё несколько офицеров из разных гвардейских кавалерийских и пехотных полков, которые заведовали отделениями в эскадроне и роте, и притом по очереди дежурили: кавалерийские – по эскадрону, пехотные – по роте. Между кавалерийскими офицерами находился штаб-ротмистр Клерон, уланского полка, родом француз, уроженец Страсбурга; его более всех из офицеров любили юнкера. Он был очень приветлив, обходился с нами как с товарищами, часто метко острил и говорил каламбуры, что нас очень забавляло. Клерон посещал одно семейство, где бывал и Шаховской, и там-то юнкер этот вздумал влюбиться в гувернантку. Клерон, заметив это, однажды подшутил над ним, проведя целый вечер в разговорах с гувернанткой, которая была в восхищении от острот и любезности нашего француза и не отходила от него всё время, пока он не уехал. Шаховской был очень взволнован этим. Некоторые из товарищей, бывшие там вместе с ними, возвратясь в школу, передали другим об этой шутке Клерона. На другой день многие из шалунов по этому случаю начали приставать со своими насмешками к Шаховскому. Лермонтов, разумеется, тоже, и тогда-то появился его следующий экспромт (надо сказать, что гувернантка, обожаемая Шаховским, была недурна собою, но довольно толста) :
О, как мила твоя богиня!
За ней волочится француз, –
У неё лицо, как дыня,
Зато … как арбуз.
< … > ».
(Конец цитирования. См. стр. 166–168 «М.Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников», Москва, «Художественная литература», 1989).
Но через шесть лет, в письме к П.А. Ефремову от 3 февраля 1862 года А.М. Меринский
уже у т в е р ж д а л , что адресатом экспромта («Ах, как мила моя княгиня!..») была М.А. Щербатова. Видимо, при этом имелось в виду, что экспромт был специально «отредактирован» под отношения молодого Баранта к княгине Щербатовой. Такое утверждение могло появиться в письме Александра Матвеевича Меринского – со временем, исходя либо из догадок какого-то уважаемого человека, либо же – из действительно достоверной информации о молодом Баранте. …Ну что же, в закулисных интригах возможно всё. Очень может быть, что этот экспромт, – такой коротенький, «цветной», «сочный» и образный, – однажды метко рождённый юнкером Мишелем Юрьевичем в отношении обожаемой «богини-гувернантки» юнкера Шаховского – регулярно обновлялся в петербургских светских гостиных применительно к отношениям других светских лиц со своими «богинями» и, наконец… в-конце-концов был принят Эрнестом Барантом на свой счёт… Вполне возможно. Однако мы с Вами можем быть абсолютно уверены в том, что Михаил Юрьевич к этому отношения не имеет, а княгине Марии Алексеевне Щербатовой им посвящены только лишь высокодуховные лирические строки…
Но давайте вернёмся «к нашим Барантам».
Барон Амабль Гийом Проспер-Брюжьер де Барант, – отец Эрнеста, – был видным французским историком, членом Французской Академии, известным писателем и публицистом, дипломатом и политическим деятелем, а также – почетным членом Петербургской академии наук. Он поддерживал отношения с различными слоями столичного общества, от императорских придворных кругов и представителей других дипломатических посольств до литераторов. Судя по отзывам современников, Проспер де Барант очень высоко ценил талант Пушкина и переживал потерю, которую понесла Россия. Он присутствовал при выносе тела покойного поэта и отпевании в церкви. Жуковский В.А. в письме к Л.С. Пушкину от 15 февраля 1837 г. отметил, что «Пушкин по своему гению был собственностью не одной России, но целой Европы; потому-то и посол французский (сам знаменитый писатель) приходил к дверям его с печалью собственной; и о нашем Пушкине пожалел как будто о своём»… Всё это характеризует французского посла весьма положительно, но нас интересует, прежде всего, тот факт, что Проспер де Барант имел тесные дружеские отношения с Его Светлостью графом А.Х. Бенкендорфом.
Сын Проспера де Баранта – Эрнест де Барант (1818–1859) учился в Боннском университете, где получил диплом доктора и был зачислен в штат Министерства иностранных дел Франции. В 1838 году был выписан отцом в Петербург, который стал его готовить к дипломатической карьере. На службе в петербургском посольстве он числился как атташе кабинета Министра иностранных дел, но, как считали многие, «женский пол» интересовал Эрнеста …более, чем дипломатическое поприще. В петербургском обществе молодого француза считали ветреным и легкомысленным. В одном из писем В.Г. Белинский характеризует его не иначе, как «салонный Хлестаков». Справедливости ради отметим, что Белинский не был вхож в светское общество и молодого Баранта лично не знал. Потому среди лермонтоведов существует мнение, что суждение Виссариона Григорьевича сложилось, видимо, под прямым влиянием Лермонтова, который встречался с Эрнестом довольно часто… Эрнест – занимал младшую дипломатическую должность и, находясь в положении как бы «практиканта» под начальством собственного отца, видимо, ответственности за конкретную дипломатическую работу никакой не нёс. Но, как представляется, тем не менее – положением члена дипкорпуса, наделённого соответствующими иммунитетами и привилегиями, пользовался нагло и демонстративно, позволяя своей легкомысленности порхать, где пожелается. Естественно, что молодой человек привык к безнаказанности, находясь в полнейшей уверенности, что «р;re» – «папа» – всё уладит... Вполне возможно, что стихотворные строки «Последнего новоселья» были продиктованы не только морально-нравственной позицией поэта и гражданина России Михаила Лермонтова, но также и честолюбием русского офицера, категорически не принимающего высокомерно-наглого и дерзкого поведения Эрнеста де Баранта, породившего острую нетерпимость и личную неприязнь. И потому… то, что говорил Михаил Юрьевич в салоне графини Карамзиной – вылилось, выплеснулось! в стихотворные строки «Последнего новоселья».
Как видно из дошедшего до нас письма барона д`Андрэ к Баранту-отцу от 28 марта 1840-го года, личные отношения между Михаилом Лермонтовым и Эрнестом Барантом были «разогреты» весьма основательно:
«…При моём посещении в понедельник Министерства, мне передали два письма, кои вы изволили написать ко мне… Я не могу выразить вам, до чего огорчило меня второе из них. Моя первая мысль была о вас и M-me de Barante. Затем я очень пожалел о том, что покинул вас восемью днями раньше; мне кажется, что помог бы вам избегнуть того, что произошло. К моему отъезду они были уже сильно возбуждены. Несколько раз я уговаривал Эрнеста, чтобы он немного пришёл в себя, не обращая слишком большого внимания на не совсем приличные кривляния Mr. Lermantoff, которые он слишком часто наблюдал. < ….. > ».
(Конец цитирования).
[ Р е м а р к а. Кстати… вот Вам, дорогой мой Читатель, факт «на заметку». Как получается при «обзорном» взгляде на «шахматную доску» лермонтовской жизненной действительности, – обе кавказские ссылки Михаила Юрьевича связаны с именами французских подданных. Первая – опосредованно – с именем Жорж Шарль Дантес (1812–1895), который и есть, как это следует из стихотворения Лермонтова «На смерть поэта», то самое «пустое сердце, заброшенное по воле рока на ловлю счастья и чинов». А вторая кавказская ссылка – напрямую – связана с именем Эрнеста-Себастьен Брюжье де Баранта (1818–1859), сыном французского посла Проспера де Баранта… Что из этой «французской двоичности» следует, и следует ли вообще – сказать не берусь. Но факт сам по себе – весьма интересен].
В дополнение к вышесказанному не могу умолчать, что нам ещё известно следующее. По словам караульного офицера Горожанского, дежурившего на Арсенальной гауптвахте в то время, когда Лермонтов находился там под стражей после дуэли с де Барантом, он слышал и передал потом П.А. Висковатому, слова самого поэта: «Je d;teste ces chercheurs d’aventures, эти Дантесы и де-Баранты заносчивые сукины дети» [«Я ненавижу этих искателей приключений, – эти Дантесы и де-Баранты заносчивые сукины дети». См. Э.Г. Гернштейн, «Судьба Лермонтова». Издание второе, исправленное и дополненное. Москва, «Художественная литература», 1986, стр. 9, – со ссылкой на Висковатова П.А.: «Жизнь и творчество М.Ю. Лермонтова». М., Изд-во Рихтера. 1891].
Как уже упоминалось, Эрнест де Барант вполне мог по своему дипломатическому статусу обращаться за информацией к другим людям, дабы получать необходимые сведения. И «если» да «вдруг» до него, – так или иначе, – дошли те самые слухи об унизительном сравнении французского народа с «изменившей женщиной» и «рабами, предавшими своего хозяина»… – то вовсе и не удивительно, что это …всё более распаляло личную ненависть «заносчивого» француза к русскому офицеру Лейб-гвардии гусарского полка Лермонтову, который – тоже – кротким нравом не отличался. Следовательно, напряжённая международная обстановка и натянутые отношения с Францией – не могли не иметь своего влияния и на личные отношения между молодыми людьми.
К тому же, здесь и в самом деле не обошлось без «сherchez la femme» («ищите женщину»). В том же письме барона д`Андрэ к Баранту-отцу от 28 марта 1840-го года секретарь французского посольства в России пишет:
« < ….. > Я очень не любил известную даму, которую находил чересчур кокетливой; теперь я скорее питаю к ней отвращение. Я полагаю, сильно, может быть, ошибаясь, что, немного подумав, она могла бы не допустить того, что произошло. Но, в конце концов, дело, которое могло бы кончиться столь несчастливо, не будет иметь других последствий, кроме того, что оно принесло вам грустные мгновения и большие беспокойства».
(Конец цитирования).
Однако из вышеприведённого письма барона д`Андрэ не ясно, какую именно «даму» он считал «большой кокеткой», ибо имя красавицы г-жи Терезы фон Бахерахт вначале «циркулировало» из уст в уста как имя непосредственной виновницы состоявшейся в феврале 1840-го дуэли, породившей «в кулуарах» множество сплетен. Поэтому мы не можем быть уверенными в том, что секретарь французского посольства барон д`Андрэ в этом письме говорит именно о княгине Щербатовой М.А., имя которой также в тот период было «на слуху» в петербургских гостиных, и с которой действительно Лермонтов находился «в близких отношениях». Обратимся к воспоминаниям Акима Павловича Шан-Гирея, троюродного брата и верного друга Михаила Юрьевича… Оно конечно, ошибаться и подзабывать кое-что при воспоминаниях через многие годы после произошедших событий свойственно каждому человеку, но Акиму Павловичу можно доверять на все 99, 9 %, – хоть и он, в конечном счёте – не безошибочен. Но. Он – совершенно правдив, и рассказывает не с чьих-то слов, а из своего личного опыта общения с Михаилом Юрьевичем:
«Зимой 1939 года Лермонтов был сильно заинтересован кн. Щербатовой (к ней относится пьеса «На светские цепи»). Мне ни разу не случалось её видеть, знаю только, что она была молодая вдова, а от него я слышал, что такая, что ни в сказке сказать, ни пером написать».
(Конец цитирования).
И если снова обратиться к пересказу П.А. Висковатого, на который ссылается Э.Г. Герштейн, о том, что караульный офицер Горожанский, дежуривший на Арсенальной гауптвахте в то время, когда Лермонтов находился там под стражей после дуэли с де Барантом, – то мы прочтём и следующие воспоминания упомянутого офицера:
«Когда за дуэль с де Барантом Лермонтов сидел на гауптвахте, мне пришлось занимать караул. Лермонтов был тогда влюблён в кн. Щ., из-за которой и дрался. Он предупредил меня, что ему необходимо по поводу этой дуэли иметь объяснения с одной дамой и для этого удалился с гауптвахты на полчаса времени. Были приняты необходимые предосторожности. Лермонтов вернулся минута в минуту, и едва успел он раздеться, как на гауптвахту приехало одно из начальствующих лиц справится, всё ли в порядке. Я знал, с кем виделся Лермонтов, и могу поручиться, что благорасположением дамы пользовался не де Барант, а Лермонтов… (Г о р о ж а н с к и й . По Висковатову. 284). [ Цитирую по книге Е. Гуслярова и О. Карпухина. «Лермонтов в жизни. Систематизированный свод подлинных свидетельств современников». Изд-во «Янтарный сказ», Калининград, 1998, стр. 219 ].
Вообще-то… если признаться, – этот «Горожанский» мне показался сомнительным. Почему я заинтересовалась реальностью личности Горожанского. Кто такой «Горожанский»?.. Ни имени, ни отчества. Вообще н и - ч е - го. Многочисленные авторы, повествующие о Лермонтове, переписывают друг у друга слова «Горожанского», «рассказывающего о Лермонтове», и при этом не считают нужным упомянуть свой источник данных сведений, а именно (в конечном счёте) труд П.А. Висковатого, – как это сделала лермонтовед Эмма Григорьевна Гернштейн, пользовавшаяся вышеуказанной висковатовской книгой 1891-го года издания. Естественно, что я, желая сделать ссылку на конкретную страницу из своего издания П.А. Висковатого «Жизнь и творчество М.Ю. Лермонтова» (Москва, «Гелиос АРВ», 2004 года издания), взялась вновь вычитывать необходимые главы… И... – и, перелистав дважды, так и не нашла никакого упоминания имени Горожанского… Такое вот издание. …Однако в публикациях некоторых авторов я увидела, что у этого «Горожанского», оказывается, появились инициалы «П.Г.» и пояснительная приписка: «однокашник по юнкерской школе». Никакие запросы в поисковую систему интернета результатов не давали, – но к счастью, наконец, «выплыла» информация о том, что… действительно: был у Лермонтова однокашник по юнкерской школе по фамилии «Горожанский». Лермонтовед Николева Маргарита Фёдоровна в книге «Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество. Лермонтов в гвардейской школе» [Для старшего возраста. – Москва, «Детгиз», 1956 ] приводит текст приказа по Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров:
«Приказ февраля 13 дня (1833 г.). Подпрапорщик Горожанский, будучи отпущен со двора, осмелился отступить от предписанной формы, ехать в экипаже, за каковой непростительный поступок рекомендую ротному командиру г. полковнику Гельмерсену арестовать подпрапорщика Горожанского на неделю с содержанием на хлебе и воде и в продолжение целого года, т. е. до масляной недели 1834 г., не увольнять со двора».
Михаил Юрьевич Лермонтов окончил Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров 22 ноября 1834 года. Сопоставив даты, я, естественно, вздохнула с облегчением: у меня «отлегло» на сердце: ну, уж хотя бы… б ы л некий однокашник у Лемонтова по фамилии «Горожанский», – и то «уже хорошо»; а «говорил – не говорил», «рассказывал – не рассказывал», действительно ли дежурил на Арсенальной гауптвахте или же кто-то умышленно воспользовался именем «Горожанский»… – ?.. Нам остаётся лишь довериться П.А. Висковатому, что здесь всё соответствует действительности. В конце-то концов, никаких противоречий не усматривается: Лермонтов вполне мог высказаться и про ненависть к «искателям приключений», к этим-всяким «дантесам и де-барантам», и вполне мог отлучаться с позволения дежурного офицера с Арсенальной гауптвахты… (Что интересно, любители «плеснуть помоями» на офицерскую честь Михаила Юрьевича Лермонтова – не замедлили воспользоваться этим «фактом» и, как говорится, «началось-пошло-поехало»: Лермонтова стали «выводить на чистую воду»: мол, по словам находящегося в карауле офицера Горожанского, однокашника по юнкерской школе, Лермонтов, даже находясь под арестом, самовольно отлучался для встречи с княгиней Щербатовой… – «плохой офицер», «нарушитель воинской дисциплины» и так далее. Остаётся лишь вздохнуть и пожалеть этих «мартыноводов», ибо: как бы они… ни «зло-по-пЫхивали»… – а опорочить Михаила Юрьевича им не удаётся).
Однако будем последовательны и продолжим исследование темы «Шерше ля фамм».
При ознакомлении с интересующей нас информацией, как мы уже говорили, всплывает имя светской красавицы Терезы фон Бахерахт, которую некоторые современники Лермонтова считали непосредственной виновницей дуэли Лермонтова с Барантом. Но нет, Тереза фон Бахерахт не была причиной дуэли: она всего лишь оказалась «главной» в распространении слухов о состоявшейся дуэли. Князь Павел Петрович Вяземский (1820–1888), – российский дипломат, сенатор, литератор, – утверждал, что «Лермонтов был в близких отношениях с княгиней Щ…; а дуэль вышла из-за сплетни, переданной г-жею Бахарах» [ П.П. Вяземский. Русский архив, 1887, IX. 134–135 (цитирую из Е. Гусляров, О. Карпухин «Лермонтов в жизни», стр. 218) ]. А Пётр Андреевич Вяземский, – (1792–1878 г.; русский поэт, литературный критик, историк, переводчик, публицист, мемуарист и отец Павла Петровича), – писал жене и дочери 14 марта 1840 о февральской дуэли Лермонтова с Эрнестом де Барантом следующее: «Лермонтов имел здесь дуэль, впрочем, без кровопролитных последствий с молодым Барантом… Причина тому бабьи сплетни и глупое ребячество, а между тем довольно нахальное волокитство петербургское. Тут замешана моя приятельница, или е к с - приятельница Бахерахт» (см. там же на стр. 218).
[ Если Вам интересно, – б и о г р а ф и ч е с к а я с п р а в к а (цитируется из книги Э.Г. Гернштейн, «Судьба Лермонтова»). Тереза фон Бахерахт была дочерью русского министра-резидента в Гамбурге Генриха Антоновича Струве. Она родилась в 1804 году и выросла в Гамбурге. Там же в 1825 году она вышла замуж за секретаря русского консульства Романа Ивановича фон Бахерахт. В 1849 году развелась с ним, желая узаконить свои многолетние отношения с Карлом Гуцковым. Но писатель-демократ не захотел соединить свою жизнь с аристократкой, не способной, по его мнению, войти в трудовую семью профессиональных литераторов. Пережив тяжёлую драму, Тереза стремительно вышла замуж за полковника нидерландской службы фон Лютцова и уехала с ним в Батавию. В 1852 году она умерла на острове Ява».]
Насчёт того, что «…Лермонтов был в близких отношениях с княгиней Щ…» – мы с Вами, дорогой Читатель, поверим князьям Вяземским (отцу и сыну) и, разумеется, А.П. Шан-Гирею. Но «бабьи сплетни», «глупое ребячество» и «довольно нахальное волокитство» – мы отнесём не конкретно на личность Михаила Лермонтова, а на констатирующий взгляд современника «со стороны»: взгляд, обобщающий слухи по поводу приватных событий петербургского светского общества.
Таким образом, из воспоминаний современников Лермонтова нам известно, что Михаил Юрьевич был увлечён княгиней Щербатовой Марией Алексеевной. Да что там воспоминания современников, когда есть сказанное пером и сердцем самого поэта:
На светские цепи,
На блеск утомительный бала
Цветущие степи
Украйны она променяла,
Но юга родного
На ней сохранилась примета
Среди ледяного,
Среди беспощадного света.
Как ночи Украйны,
В мерцании звёзд незакатных,
Исполнены тайны
Слова её уст ароматных,
Прозрачны и сини,
Как небо тех стран, её глазки,
Как ветер пустыни,
И нежат и жгут её ласки.
И зреющей сливы
Румянец на щёчках пушистых,
И солнца отливы
Играют в кудрях золотистых.
И, следуя строго
Печальной отчизны примеру,
В надежду на Бога
Хранит она детскую веру.
Как племя родное,
У чуждых опоры не просит
И в гордом покое
Насмешку и зло переносит.
От дерзкого взора
В ней страсти не вспыхнут пожаром,
Полюбит не скоро,
Зато не разлюбит уж даром.
(М.Ю. Лермонтов, 1840 г.)
Стихотворение не имеет авторского названия или посвящения, но нет никаких сомнений, что оно действительно адресовано М.А. Щербатовой, – поскольку (повторимся) нам это известно из воспоминаний А.П. Шан-Гирея. И очень даже удивительно, что никто из современников, так называемых «любителей приврать безоглядно», не покусился на фабрикацию собственных «личных воспоминаний» о том, что… якобы лермонтовские строки «От дерзкого взора / В ней страсти не вспыхнут пожаром…» относятся персонально к наглому волокитству легкомысленного француза Эрнеста де Баранта, буквально «на их глазах» открыто домогавшегося молодой и красивой вдовы-княгини…
Впрочем, Мария Алексеевна не считала себя «причиной» февральской дуэли, ибо, – как она утверждала, – в светском обществе она никому не выказывала ни явных предпочтений, ни повода притязать на главенство в соперничестве за её внимание. За ней ухаживали многие, поскольку притягательность молодости и красоты овдовевшей княгини «усугублялась» богатством, доставшимся по наследству от умершего мужа её двухлетнему сыну, и до его совершеннолетия право распоряжаться наследственным имуществом принадлежало вдове умершего... Мария Алексеевна Щербатова (1820–1879) была дочерью украинского помещика А.П. Штерича. После смерти матери она жила в доме бабушки С.И. Штерич в Петербурге. В 1837 г. семнадцатилетняя Мария вышла замуж за гусарского офицера князя А.М. Щербатова. Однако «через год после свадьбы её муж заболел и умер, к счастью для молодой женщины», – как утверждала её родственница, потому что Щербатов оказался «дурным человеком», «злым и распущенным». С молодой вдовой Михаил Юрьевич познакомился в 1839 г. в салоне Карамзиных. Блондинка с синими глазами, она была, по словам М.И. Глинки, – с которым её связывала дружба, основанная на любви к поэзии, – «видная, статная и чрезвычайно увлекательная женщина». Как говорят, Лермонтов был увлечён ею в 1839–1840 гг. и бывал у Щербатовой в Петербурге и на даче в Павловске. Молодая вдова, красивая и образованная, любившая искусство и литературу, – она вдохновляла Лермонтова, посвятившего Марии Алексеевне Щербатовой стихотворения «Молитва» («В минуту жизни трудную»), «Отчего» и «На светские цепи». Однажды после чтения поэмы «Демон» Мария Алексеевна сказала: «Мне ваш Демон нравится: я бы хотела с ним опуститься на дно морское и полететь за облака»... Что касается дуэли, то в марте 1840 г. она писала А.Д. Блудовой: «Я счастлива, что они не поранили один другого, я желаю лучше быть осуждённой всеми, но всё-таки знать, что оба глупца останутся у своих родителей. Я-то знаю, что значит такая потеря…», – Мария Алексеевна имела в виду своего двухлетнего сына, умершего через две недели после дуэли Лермонтова и Баранта. В мае 1840 года Михаил Юрьевич, направляясь во вторую кавказскую ссылку и находясь проездом в Москве, видимо, встретился с Марией Алексеевной в последний раз. А 10-го мая 1840 года её навестил А.Н. Тургенев, который записал в своём дневнике: «Был у кн. Щербатовой. Сквозь слёзы смеётся. Любит Лермонтова». Через несколько месяцев она уехала за границу, – а вернувшись, узнала, что поэта уже нет в живых…
…А теперь давайте подведём итог в искомом ответе на вопрос: что же стало причиной дуэли Лермонтова с Барантом?..
Думается, что определить причину как нечто однозначное и единственное не представляется возможным. Потому, что причина – да-ле-кооо не однозначна и являет собою этакий конгломерат из нескольких составляющих, основой которого были всё же… – не столько напряжённые международные отношения и не столько соперничество за внимание женщины, а, в основном, – очень натянутые личные отношения и взаимная неприязнь, – долго сдерживаемая и накопившаяся по разным причинам. Однако же – эта «сложность» и есть ответ. В конечном же счёте – ссора; враждебно-вызывающий разговор на балу у графини де Лаваль как результат накопившегося взаимного неприятия… Но об этом – в следующей Части нашего исследования.
Продолжение:
Часть 37. Что произошло на балу у графини де Лаваль
http://stihi.ru/2025/06/17/4041
Вернуться:
Часть 35. Между п е р в о й и в т о р о й . . .
http://stihi.ru/2025/05/20/2322