http://stihi.ru/2023/12/14/1229 1.
http://stihi.ru/2023/04/22/6803 2.
http://stihi.ru/2023/04/23/468 3.
http://stihi.ru/2023/04/23/1517 4.
http://stihi.ru/2015/09/21/1094 5.
http://stihi.ru/2023/12/12/1073 6.
С чего начинается родина? Виктору нравилась эта песня.
Для него, скорее всего, она начиналась с той песни, что пела его мать, с молока из ее груди, которого не хватало, так как она сама голодала, но все лучшее отдавала детям. Так сказал ей муж, Василий, уходя на войну в октябре 1943, зная, что она на третьем месяце беременности, а на руках еще двое пацанов. Первому было 5, второму - без трех месяцев 3 года. Третий - грудным ребенком умер, когда они, избегая отправки в Германию под дождем, простудили его. А помог убежать пекарь, австриец, специально отвлекший немца, усаживавшего собранных людей на машины для отправки в Германию. Отдыхал пекарь в деревянной пристройке размером приблизительно 2,5х3,0м, соединявшейся с хатой из хвороста, которая будет описана далее. Эта пристройка служила также входом в хату.
А тогда бежали, прячась от автоматной очереди в низкорослом густом кустарнике. До возвращения беглецов пекарь доил хозяйскую корову, понимая, иначе не выдоенную придется отправить на убой. Его крестьянская душа не могла допустить этого. Да и питался он парным молоком от этой коровы. Так ему советовали врачи.
Пекарь был худощавым, здоровьем не блистал. Врачи рекомендовали ему также есть свежие яйца и мед. Все это он получить от хозяев - будущих родителей Виктора.
Прежде чем лечь отдохнуть от своей пекарской работы, он нередко заходил к хозяевам, садился на табуретку, пытался что-то говорить, но его не понимали. Тогда он доставал фотографию, тыкал в нее пальцем и говорил:
– Это моя жена. А это мои дети. А это моя корова…
Из фотографии смотрела красивая женщина и двое детишек рядом с коровой. Они были примерно такого же возраста, как и дети хозяйки хаты.
Он подзывал хозяйкиных детей, гладил их по голове, видимо, вспоминая своих, доставал кусковой сахар, завернутый в небольшой платочек, ножом откалывал каждому понемногу. Снова долго смотрел на фотографию и повторял:
– Моя жена, мои дети, моя корова.
Слова mein, meine перевода не требовали, об остальном говорила фотография. Потом он начинал рассказывать еще о чем-то, но видя, что его не понимают, с досадой махал рукой, крепко сжимал кулаки и говорил сердито:
– Это Гитлер, а это Сталин.
Потом он сильно ударял кулаками друг о друга, показывая на свою голову. Легко было понять, о чем он говорил по-немому, то есть по-немецки.
Австриец показывал жестами, что после этого он отправится домой.
– Моя жена, мои дети, моя корова… Хозяева хаты быстро поняли, что значат Frau, Kinder, Kuh, а также несколько других слов, в том числе wenig - мало. Немцам всегда и всего было wenig, произносимое почти как веник.
От немцев часто звучало пренебрежительное Schweine. Пекарь этого не делал, но вот однажды он тоже произнес это слово вместе с жестом рукой поперек горла. Его не поняли. Тогда он повел хозяина, показал на подсвинка и повторил этот жест, потребовал:
– Schnell! Быстро! Schnell!
Его опять не поняли. Зачем?
Тогда он жестами объяснил, придут немцы и заберут! Затем он показал на пустой улей, в него надо сложить все и закопать под порогом. Он руками изобразил кормление детей. Их он сравнивал со своими, показывая на фотографии. Иногда пекарь брал ведро и шел доить корову. Понятно было: он доил свою, а поглаживая по голове чужих детей, ласкал своих.
Иногда он приносил буханку свежеиспеченного хлеба и угощал детей. Как позже объяснили, на детях он проверял, не отравлен ли хлеб и новая партия муки. Только после этого хлеб отправляли, куда требовалось. Случалось, пекарь ведром зачерпывал муку, приносил хозяйке и показывал, что его надо тотчас испечь. Подопытными были и три курицы, содержавшиеся в подвешенной клетке. Если куры чувствуют себя хорошо, несутся, значит все в порядке.
Смущало только то, что австриец требовал испечь хлеб срочно, и тут же кормить им детей. Думали, что он боится, как бы немцы не узнали о его доброте к низшей расе. Человек, прибывший от бывшего начальника МТС, объяснил, что детям досталась роль подопытных животных, а австриец такой добрый из-за боязни за свою жизнь. Если это было так, то пекарь играл свою роль блестяще. Если бы он отправил немцам отравленный хлеб, его бы расстреляли.
Немцы действительно приезжали за подсвинком. Пекарь, предварительно жестами объяснив хозяевам, как надо себя вести, сказал приехавшим, что поросенка забрала другая команда. Немцы, ругаясь, уехали. Три курицы сносили в среднем два яйца в сутки. Пекарь съедал ежедневно по одному, сваренному всмятку, или выпивал сырым. Один раз он сам на сале приготовил яичницу и угостил детей. Все это выглядело на фоне немцев необычно.
Пекарня находилась на северном (правом) ранее лесистом берегу широкой долины, по которой протекала небольшая речка Берестовая. Это порядка одного километра от села, расположенного на противоположном берегу долины. Здесь был постоянный немецкий пост. Это место нетрудно найти, хотя там теперь дубы, выросшие из желудей 1947 года, а тогда росли только кустарники лозы, черноклена (татарского клена), орешника (лещины). Недалеко все еще плодоносил яблоневый, вишневый, терновниковый сад, называвшийся Сузовым. Деда Суза в 1930 г. раскулачили и сослали в Сибирь. Ему повезло. Не расстреляли. Кто-то его встречал, приглашал вернуться назад, но он отказался.
Сузов сад к началу войны одичал, но все еще плодоносил. Во время войны деревья спилили на топливо. Иг груш делали сани. На самом верху сада в начале 50-х годов еще остались нетронутыми три небольших яблони, называвшиеся райскими. Они красиво цвели, давая множество красноватых плодов величиной с крупную черешню. То ли человеческая рука не решилась спилить их, то ли дрова из них плохо горели. Может быть. жителям не нравился их горьковатый вкус.
В обязанности Василия входила заготовка топлива для пекарни, уход за парой лошадей, на которых волоком доставлялись спиленные деревья в двух небольших лесочках, а также ремонт, так называемой кладки, через топкие участки дороги на другой берег долины, в село Староверовка, которое двумя рядами вдоль долины тянулось в то время на 22 км, а теперь на 16-18 км. Оно значилось на послевоенных картах СССР и обозначалось кружочком для числа жителей более 10 тысяч. Василию помогала жена, оставив на время детей у Волковых, живших с другой стороны пекарни. Хозяину доставались отходы древесины (сучья), которыми он топил и достраивал свое жилище оригинальной конструкции, о котором речь пойдет позже.
Сын Виктор родился в 1944 г., когда Василий был на войне, а немцы за Днестром, поэтому, естественно, о написанном он мог знать в первую очередь со слов матери. Первого мая 1944 г. на левом берегу Днестра где-то напротив Дубоссар он был ранен в голову. Ему оторвало половину уха, поэтому его часто называли не по фамилии, а Карноухим. Мама говорила об этом так часто, что Виктор знал, когда возникнет пауза, глубокий вдох, выдох, что последует дальше.
Вот мама окончила первую часть воспоминаний. Помолчала пару минут, что-то, якобы, вспоминая, или собираясь с силами.
– Сейчас начнется, - предупреждал себя Виктор. И не ошибался. Глубоко вздохнув, мама, ее звали Параской, с горечью продолжила:
– Война. Будь она проклята! Но и среди немцев были люди. Она говорила, что тем немцем был австриец. А тут свои… Хуже немцев… Свои своих… Звери! Но и звери так не поступают. Душегубы. Лодыри, завистники... раскулачили. Трудяг, настоящих хозяев раскулачили... уничтожили.
– Началось, - думал Виктор, но мать не перебивал, - вначале расскажет о своих родителях (больше об отце, Моисее), потом о родителях родителей. Больше о своих. Родителей мужа она не знала. Умерли они в 1933, когда муж служил в армии на Дальнем Востоке. Василий об этом тоже много рассказывал. Строили узловую станцию Борзя Забайкальской железной дороги на Соловьевск, а далее на Баян-Тумэн.
Согласно рассказам, бригаде из пяти человек отмеряли пять метров, одного из них отправляли для сбора разных трав, грибов, диких фруктов, добычи всякой живности. Его норму делили на четверых. Доставалось по 1,25 м вместо одного на брата. У каждого была суровая нитка длиной три метра с узлом на расстоянии 1,25 м от одного и 1,75 м от другого края. С ее помощью можно было изготовить мерку длиной 0,25, 0,50, 0,75 м и так далее, а также начертить круги разного диаметра. Ту нитку он всегда имел при себе и после демобилизации в 1935.
Наступал черед рассказа о раскулачивании, как выбросили из хаты малолетних детей зимой на снег, вилами искали пеленки-распашонки, спрятанные в снегу, опухших от голода детей отвозили в Харьков на вокзал, откуда их затем увозили в коммуны им. Макаренко. Позже они изготавливали фотоаппараты марки ФЭД (Феликс Эдмундович Дзержинский).
Мама Виктора, застыв в воспоминаниях, собралась с мыслями и вдруг сказала:
– Думала, не выживешь. Молока почти не было. А ты вон какой вымахал!
Из соседнего двора донеслась песня в исполнении Марка Бернеса «С чего начинается родина».
– С каких там окошек, горящих вдали? Тьма беспросветная, когда месяца на небе нет. Ложились рано. Для лампы керосина не было. Комнату больше освещали щели у дверцы печки из ржавой жестянки… Если в ней что-то горело, конечно. Она ночью из леса привозила спиленный дубочек или приносила солому из бывшего колхозного стога соломы. А утром все высматривали, у кого из трубы дым пошел. Туда шли за огнем для растопки своей печи. Делали маленький ковшик из тонких веточек с соломой и половой (мякиной), помещали туда уголек и бегом домой, чтобы этот ковшик не сгорел по пути.
Какой там… окошек, горящих вдали?
Одна радость - белый снег да звездная ночь. Сейчас небо электрическими лампочками подсвечивается. А тогда темень. Но звезды такие яркие! Сегодня такого не увидишь. Тиха украинская ночь… звезды блещут… как там дальше? Кто написал?
Помолчав, мама вдруг тихонечко запела:
– Нiч така мiсячна, зоряна, ясная,
Видно, хоть голки збирай.
Вийди коханая, працею зморена
Хоч на хвилиночку в гай.
Песня неожиданно прекратилась, как и началась. В этот раз она оказалась неплановой. Мама говорила сбивчиво, перескакивая с одного на другое, когда из нескольких слов уже было понятно, о чем речь. Факты, будто, толпились, расталкивали друг друга, вырывались на волю. Так она и письма писала мужу на фронт и в госпиталь... по одному-другому слогу от слова. Но муж все понимал.
Виктору становилось жутковато от услышанного уже далеко не в первый раз.
– Вот сейчас будет о стуке вагонных колёс, - предсказал Виктор. И не ошибся.
До его уха долетели задыхающиеся чихания паровоза, с трудом взбиравшегося по крутому пути у 53 километра железной дороги Красноград - Харьков.
– Это почудилось или на самом деле поезд? Нет! Это горькие воспоминания мамы заставили услышать то, чего на самом деле в данный момент не было, но представилось так отчетливо. Нет! Рано. Минут через 20 поезд будет. Это гроза приближается.
А тем временем мама продолжала:
– Не петухи, а те стуки колес с паровозными гудками были часами. Петухов немцы съели, а у молодых еще голос не прорезался, - в который раз повторила она эту фразу, - у нас всех кур забрали. Мы яйца только у того австрийца видели.
Несколько секунд мама молчала. Затем, как заезженная пластинка, рассказ продолжался.
Не буду передавать его в форме прямой речи. Да и не передать словами ту боль, горечь утрат. Больше всего ее возмущало, как свои своих же… в могилу… живьем… Как в 1933 приходили в хату, вытаскивали чугунок из печи с крапивой, лебедой, щирицей и выливали из него содержимое, чтобы увидеть дно. Если в чугунке находили какую-то крупу, били, спрашивая по-украински, хотя в этой части Староверовки жили в основном русские:
– Де взяв? Де заховав?
И опять били.
Особыми зверствами отличались братья, которых прозывали Мазепами. Они возглавляли продотряды. Но нашлись еще большие нелюди, которые лишили тех Мазеп хлебного места, и они умерли с голоду. Люди говорили:
– Подохли! Собакам собачья смерть!
Тех Мазеп, что ее семью раскулачивали, расстреляли немцы. Люди рассказали немцам обо всем. Почему рассказали? Наверно, боялись, что эти нелюди возглавят полицаев. Может быть потому, что Мазепы были комсомольцами или членами партии. Они лезли во власть во все щели. Им было все равно, чья власть. Они и фашистов встречали с хлебом-солью, хотя совсем недавно на митингах призывали идти добровольцами на фронт защищать Родину.
Виктор поинтересовался,как простые люди в селах восприняли начало войны, как относились к полицаям. Мама ответила:
- По-разному, особенно обиженные советской властью. Некоторые радовались, но, узнав о зверствах немцев, радость поубавили. В полицаи шли добровольно и по принуждению немцев. Отступая, советские власти давали тайные поручения поступать на службу к немцам и сообщать о положении дел на оккупированных территориях. После войны бывшим полицаям не всегда удавалось доказать, но люди на судах заступались за них, благодарили за предупреждения об опасностях. Но их все равно судили. Всякое бывало. Таким полицаем был отец одноклассника Виктора. Отсидел он недолго. Отцу Виктора работник НКВД также давал поручение, о чем будет рассказано далее. Василий больше не встречал его, но люди от НКВД к нему приходили за сведениями о движении поездов Красноград-Харьков на 53 км пути, начиная от ст. Мерефа.
Мама рассказывала сбивчиво, перескакивая с одного события на другое. Вот она опять как-то невпопад вспомнила о голоде 1933 г.:
- Что касается настоящих собак… они сбивались в стаи, нападали на людей и животных, таскали по селу руки, ноги трупов, которых практически не хоронили. По утрам их находили вокруг стада коров, находившихся в летних лагерях. Собирали в телегу, на которой навоз вывозили, сбрасывали в яму, из которой раньше глину брали. Едва присыпали. Голодные собаки тут же раскапывали трупы. Собаки сами боялись голодных людей... убьют и сожрут двуногие. Мама нередко вспоминала об этом, когда в 90-е годы ХХ столетия видела стариков, копающихся в мусорном ящике в поисках пищи.
В селе Дьячковка (бывшая Орловская крепость Украинской оборонительной линии)в 1933 живых никого не осталось. Трупы хоронить было некому. Там росли высокие травы, но коровы боялись туда заходить. Мертвечины боялись.
Младшая сестра мамы, ее Харетиной звали, с кружкой пряталась неподалеку в кустарниках, ждала, когда можно будет незаметно подбежать к сестре Параске за молоком. Мама рассказывала и показывала, как за доярками подсматривали, приседая и заглядывая под корову, чтобы доярки не пили молоко из ведра. Но они умудрялись струю молока направлять себе прямо в рот.
Старшая сестра делилась с сестренкой своей порцией похлебки. Увидев это, бригадир приказал, выдавать девочке отдельную порцию. Позже Виктору было больно смотреть, как мама уединилась с тетей Харетиной, приехавшей в гости. Они, обнявшись, беззвучно плакали.
Тетя Харетина сказала Виктору:
- Твоя мама не дала мне умереть. И тебе тоже.
Мы отвлеклись. Из соседнего двора доносился голос Марка Бернеса "...с чего начинается родина?". Мама позвала всех за стол. Мужчины налили себе самогона. По полной! Мама не пила. Только в особых случаях приносила бутылку терновки, закрытую кукурузной кочерыжкой. Ей наливали настойку, собственного приготовления из терна деда Суза. Василий выкопал деревца в Сузовом саду, вернее, что осталось от него, и посадил у себя. Плоды были крупными, очень вкусными, а наливка получалась отменная.
У соседей опять включили патефон. Старая иголка из заезженной пластинки извлекала голос Марка Бернеса.