Юная Клара Вешер, веселившаяся в Конрадовой роще, ночевавшая с Альфредом Иллом на охапке сена в Петровом сарае — это же настоящая дриада!
Конрадова роща — это территория не-Дома, т.е. условно навья территория, волшебное место не-людей, русалок, леших и дриад.
А Петров сарай — как бы промежуточное звено между "Домом" (по Лотману) и "не-Домом", пространство двоемирия; по архетипике он соотносим с избушкой Бабы-Яги.
Чем не Лукоморье?
Когда отцы города изгоняют "рыжую девчонку, дрожавшую от холода", из Гюллена,
то они отлучают её от "пространства Дома", символически противопоставляя её месту обитания людей, их общей "домашней территории".
Но и от волшебной рощи — тоже.
Они выгоняют её в никуда.
В ответ рыжая девчонка превращается в озлобленную дикую кошку, горящую желанием жестоко отомстить всем людям, а самого Илла, предателя и лгуна, главного виновника её бед, её позора и незаслуженного ею несправедливого наказания, — безжалостно лишить жизни.
Долгие годы лелеет она это желание.
Она поклялась себе вернуться в этот ненавистный ей, отторгнувший её словно инородное тело, город; вернуться ради осуществления единственной цели:
отомстить.
Миллиардер Цаханассьян, опять-таки символически, сажает её, дикую неучёную кошку, на "золотую цепь".
(Да, неучёную: училась она плохо, в гимназии её часто пороли за невыученные уроки).
На какое-то время он "одомашнивает" её.
Но её "Домом" становится целый мир: он гостеприимно распахнут перед ней, и для неё отныне нет ничего невозможного.
И что же?
"Я видела весь мир. Я могла себе это позволить. Поверь мне: там не на что смотреть" — говорит она Иллу.
Но вот наконец она близка к осуществлению главного желания своей жизни.
"Теперь я сама стала адом".
Униженная и оскорблённая становится кровавой мстительницей.
"Инфернальница", говоря языком Достоевского; демоническая женщина, исчадие ада, нелюдь; Эриния; Персефона.
Дикая кошка срывается с золотой цепи; юная влюблённая дриада превращается в яростную менаду, в ведьму, в Бабу-Ягу (и нога-то у неё, заметьте, "костяная", вернее пластиковая: "великолепный протез"!)
Она вырывается наружу, как пантера или леопард, запертый в клетке её дома и вырвавшийся наружу.
"Кошка" — дикая, а становится и вовсе бешеной, хищной, объявившей охоту на своих врагов.
А её "леопард", Альфред Илл — одомашненный, жалкий, лишённый добычи, униженный, вечно всеми понукаемый, смирившийся со своей участью "нищий".
Посаженный на такую "цепь", с которой не сорвёшься.
Здесь сплошь аллегории, аллюзии, парафразы.
Клара, предварительно купив, сжигает Петров-сарай.
Сжигает символ своей юности.
Как тут не вспомнить Булгакова: "Гори, гори, прежняя жизнь! Гори, страдание!"
А ведь Петров-сарай — это портал, портал из одного мира в другой, из пространства Дома — в пространства Леса (=не-Дома), весёлых дриад и добрых диких кошек.
Спалив его, она как бы зависает МЕЖДУ ДВУМЯ МИРАМИ.
И ни в один возврата нет.
Ни в мир людей (т.е. в светлое прошлое, в беззаботную безоблачную юность, до предательства, до изгнания; в свои до-инфернальные времена), ибо того мира больше нет;
(что характерно: весёлое сказочное "Лукоморье" взбалмошных, но беззлобных диких кошек и влюблённых леопардов отождествляется именно с миром людей, с "Домом");
ни в мир корыстных пошляков и прозаических нелюдей (т.е. тотальных предателей, тотальной продажности, мир тотального обыденного инферно), ибо в этом мире всё уже исполнено ею и больше ей там делать нечего.
Она остаётся в пустоте.
И будущего для неё нет.
Гюллен, как и весь мир, становится не-Домом. Он непригоден для житья.
Европейский "цветущий сад", расхваленный благостным стариком Жозепом Боррелем, на поверку оказывается картонным лесом, кишащим разнеженными, обленившимися саблезубыми тиграми.
Иллюзион терпит фиаско, лопаясь как большой мыльный пузырь.
Адом становится комфорт, симулякр "До́ма".
Вечный праздничный фейерверк, изобилие, вожделенная сытость.
Волшебная палочка неограниченного кредита.
Фейковый фейерверк в призрачном городе, где не бьют фонтаны и по улочкам которого сомнамбулически медленно движется катафалк с хрустальным гробом.
В котором похоронено прошлое, настоящее и будущее.
Выхолощенное, оскоплённое и ослеплённое, обессмысленное Время.
Гаммельнский Крысолов, которого обманули старейшины, уводил из города детей.
Весело пританцовывая.
Клара, шокирующая всех своим цинизмом, беззастенчиво, мастерски манипулирующая людьми, глубоко несчастная Клара тоже играет на волшебной дудочке, одурманивая и завораживая жителей Гюллена, парализуя их волю.
Но увозит она из города — одного-единственного старика, сломленного и покорившегося, преданного и брошенного всеми, даже самыми близкими.
Она заставляет всех платить по счетам.
А цену... Цену назначает она сама.
И сама она тоже платит.
Платит куда больше. Пожалуй, даже больше, чем Илл.
Ведь она давно уже труп, механическое подобие человека, обманувшая себя Клара, бывшая весёлая рыжая девчонка, качавшаяся на ветках дерева и мечтавшая о простом женском счастье с любимым.
"Там не на что смотреть", говорит она о целом мире.
Печальный итог жизни.
В обнимку с хрустальным, инкрустированным золотом гробом, где лежит жалкий старик, её любимый, когда-то предавший её.
___________________________________
1-ая часть здесь: http://stihi.ru/2020/09/02/5028
3-я, завершающая часть эссе: http://stihi.ru/2023/02/21/5046
В некотором роде стихотворная интерпретация: http://stihi.ru/2023/02/20/4302
___________________________________
___________________________________