Начало
http://www.stihi.ru/2020/01/16/625
Предыдущее:
http://stihi.ru/2020/05/19/10486
ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ
ПОВЕЗЛО
Он же сказал им: «где труп, там соберутся и орлы».
Евангелие От Луки.
Утром пересекли экватор. После дождя свирепствует полдень. Марсовый передал: прямо по курсу англичанин, а (невооружённым глазом видно) в пятидесяти кабельтовых - некое плавсредство с обвисшим парусом. Шхуна времён капитана Флинта, ничуть не моложе.
«Был тих, неподвижен в тот миг океан.
Как зеркало, воды блестели.
На другом краю Света песня сложена, только есть ли разница? Где б ни застал мореплавателя штиль - безмоторным – беда. Этому «корыту» - и подавно. Облезлое, под флагом Венесуэлы. Добрые люди избегают таких судов: скорее всего, контрабандист или работорговец.
С точки зрения морского права наказанию подлежит и то, и другое. Компания "Де Беерс" сумела монополизировать золотодобычу, контролирует вывоз алмазов, и с рабством военно-морские силы свободных стран борются успешно, хоть по факту (если вдумаешься) проигрыш по всем фронтам.
Мальтус * писал без малого сто лет назад: «Пока Европа будет настолько варварской, чтобы покупать невольников, Африка останется настолько же варварской, чтобы продавать их».
К девятисотому году раздел Западной Африки завершился. Преобладающая часть земель досталась Франции. Английские владения оказались среди массива французских колоний как бы островами, порой, внушительных размеров. Расположенные в нижнем течении важнейших рек - Гамбии, Вольты и Нигера, в экономическом отношении они значительно превзошли французскую долю, ведь основное пространство у французов - бесплодная Сахара.
Американский «кусок пирога» – Либерия стала базой для экспансии Янки вглубь континента, а, вместе с тем, для переселения за Атлантику свободных негров, представляющих угрозу существованию рабства в самих Соединённых Штатах.
Позднее других принявшей участие в колониальных захватах Германии пришлось довольствоваться малым. Наиболее ценные области - Того и Камерун. Небольшая территория Гвинеи сохранилась за Португалией и Испанией, но всё это – справа, далеко за горизонтом. Здесь же (сколь можно понять) назревает международный конфликт.
Жёлтый металл свойств не потерял и не собирается этого делать, а значит, рабы есть и будут в том или ином виде, хотя (казалось бы) сломлен последний оплот: 13 мая 1888 года в Бразилии принят «Lei Aurea» (Золотой закон), на весь мир заявивший: «Рабство отменяется». Невольничьи рынки Латинской Америки закрыты, однако, для поддержания поголовья «муравьёв» на плантациях продают детей. Не прямо везут, скрывая: будто бы в трюме пальмовое масло, кокосовый орех, арахис, слоновая кость, каучук или гуммиарабик. *
В данном случае важно то, что Англия первой из держав-работорговцев не только запретила двуногий товар, но и отменила рабство в своих колониях. Теперь королевский флот с полным правом может претендовать на роль бескорыстного и честного вождя аболиционизма и «разгрызть скорлупку», с которой, между прочим, подан сигнал бедствия.
«Правь Британия морями!» Правит она и радуется, только русских трогать – себе дороже, ведь априори московиты не возят рабов и никогда этим не занимались. Коли так, за дело! К изъеденному волной борту подошёл линкор; спустили шлюпку; бросили трап; двое перемахнули через «верёвочку»: «что у вас!» А что? И выяснений нет – полный лазарет. Много бедолаг: лежат, сидят на палубе, сияя тысячекратно стираными бинтами.
- Позвольте узнать, с кем имею честь? - Спросил по-русски человек средних лет, одетый в белое, повадкой, если не капитан, то главный среди пассажиров.
- Мичман Штукин и матрос первой статьи Паршивцев, - был ответ.
- Какое счастье! – Отвесил белый поясной поклон (будто пред святыми). – Наконец! нормальные человеческие фамилии! Ох! Если б вы знали, господа! Я так устал от тарабарщины. Сам-то из чьих буду? А вот, разрешите представиться. Ваш капитан (коли ничего не изменилось) - Сулимов Тимофей Димитрич. Я – Димитрий Данилыч, стало быть, отец ему. Возвращаюсь с бурской войны в обществе бойцов одного из последних отрядов сопротивления. Немцы, французы, голландцы, - весьма разношёрстный народ. Больны или ранены все, к тому же, для англичан они – преступники за то, что не пожелали сдаться.
- А вы, Ваше Высокопревосходительство, - спросил мгновенно сопоставивший звания Штукин, - тоже преступник для англичан?
- Сам по себе, - отвечал Сулимов, - вряд ли, только товарищей не собираюсь бросать, стало быть, и я преступник.
- Если что, - сказал Паршивцев, нам велено поднять русский флаг.
- Поздно подымать, - вздохнул Сулимов. - Асеи, * небось, тоже не слепы. Мало времени. Тимоша-то меня признал. Буксир заводят. Я приму. Гунерсон – вроде как на шкотах, Лоест (наиболее сохранный) у руля, а вы, братцы, пока закрывает борт, снесите вниз забинтованных. Чтоб чисто здесь. Отвяжемся (даст Бог) от картавой напасти. Вниз. Все вниз. Делаем, и возвращайтесь, передайте там, что видели и слышали.
- Поглядеть бы, как вы их! – Огорчился Паршивцев.
- Со своей палубы погляди. Зараза тут, понятно? Они должны поверить, что сюда ничья не ступала нога. И ещё, имейте в виду: вон тот аспид слева – владелец судна. Вполне может понимать русскую речь, очень опасен готовностью выкинуть что угодно, и нас с вами за борт.
- Стало быть, - сказал Штукин, - первым вниз его, и тихо будет сидеть.
- Да уж. Вашею молитвой будет, куда он денется, - с полной уверенностью пообещал Сулимов.
Так и вышло. По знаку мичмана из шлюпки поднялись трое, побежали раненых сносить.
- Ну, сукины дети! – Восторженно воскликнул Паршивцев, перекрестив пассажиров. – Повезло вам на сей раз, это называется! Ох, как повезло.
***
Итак: повезло. Сказано слово, очерчен контур, за границы которого смерть ступить не смеет. Путешественнику ведомо: в тропиках светлая одежда – сигнал. Запрет для мухи, несущей гибель. * Асей – привычное для помора прозвище. Следовательно, сказавший это слово понимает, кто перед ним, и тот понимает, что бывал собеседник в его родных местах. Знаки малые, порой едва приметные, но ими свой своему открыт. А что важнее, умение выделить своего из толпы или создать его из воздуха?
Место не пусто, коль стоит человек, поскольку это лишь его место. Честь и долг – не декларативы. Убеждение – более мощный движитель, чем запрос брюха. Так-то оно так, только бывает время, а иному достаётся времечко! В истерзанном мире стократ повезло русским людям, дожившим до осени сорок второго, ибо, несмотря на пару вселенских катаклизмов и локальные проблемы злого века, хоть кому-то, хоть (на первый взгляд) случайно из разу в раз удаётся уцелеть.
Вот сейчас: везёт Сулимова конь по дороге, чудом улёгшейся средь того, что называют неудобьем. Слева поросшая кустарником гряда, за которой простирается чахлый, из года в год загнивающий, но бессильный до конца загнить подлесок. Справа яркий, пёстрый, и даже перед осенью цветущий луг, но Господи избави на него шагнуть. Однако, без опаски от зверья там гнездятся болотные птицы, и готовы мокроступники открыть охотничий сезон, дабы мясо не упустить, ведь во время войны труд не ради прибыли, а ради выживания. Только выживают не любой ценой. Молитва об исцелении умирающего доказательством тому. Здоровье – дело третье. Как пред Господом предстать – главная задача. Победитель тот, кто душою целым вышел из беды.
***
И ещё пример: Петроград! Революция и иже с ней! Великий город умалился под воздействием голода, запустения, угрозы уличных боёв. Новая власть силой вынуждена сама себе доказывать легитимность, выявляя агентурную сеть противника, проводя обыски в иностранных посольствах и у «бывших», на ходу подхватывая мирную жизнь, дабы вовсе не упала.
Советское правительство переехало в Москву, оставив «культурную столицу» России на попечение грозящих отовсюду бед. Горожанам ясно: лишний раз не стоит привлекать к себе внимание вооружённых людей, потому что по сути все бесправны, могут столкнуться не только с откровенным бандитизмом, но и с ситуацией, когда произвол власть предержащего поставит их в трудное положение. Чтобы навлечь неприятности, достаточно просто не понравиться какому-нибудь местному командиру.
В марте восемнадцатого принято постановление о максимуме жилплощади — одна комната на одного человека или двух детей. Питер – не Москва, где борьба за квадратные метры обострилась до абсурда. Здесь улучшение жилищных условий требуется рабочим, которые обитают в казармах или снимают углы недалеко от фабрик и заводов, то есть, как правило, на окраине. А «буржуйская» жилплощадь, изымаемая или пустующая, практически всегда в центре города, куда рабочие совсем не горят желанием перебираться — уж очень далеко ехать до работы.
Тем не менее, домовые комитеты отслеживают: кто сколько занимает, кто как живёт с тем, чтобы передавать сведения наверх. А там уж – куда кривая вывезет, какому жареному петуху кого клюнуть, и (как правило) беда приходит ночью.
Сулимов на ту минуту из Москвы приехал, вытащив за уши злосчастного Евгения. Переодеться не успел, и загремело по дверям. Пришлось открыть. В переднюю ввалились трое вооружённых (вроде бы) матросы: «предъявите и подвиньтесь», говорят, да совсем иной получили ответ.
- Паршивцев! – Воскликнул хозяин дома и простёр объятия навстречу непрошенным гостям. – Неужли живой после стольких-то бедствий! Ненастье на дворе, голубчик. Иди, согрейся: кипяток у нас и даже мёд из подгородной, представь себе. Я сам как собака продрог. А вы, молодой человек, - возразил на опережение Сулимов юркому веснушчатому парню, готовому уж резать недорезанных буржуев, - охладите пыл: Японский плен – это вам не игры.
- Нет, Дмитрий Данилыч. С пленом – чёрта лысого им! - Сказал Паршивцев. - Не дались мы. Скорик… Моргунов… Шестеро - боцман во главе. Отошли на баркасе. Удалось высадиться в какой-то щели… Пробились… а навстречу разведка – егеря… Ну и миновало бесчестие.
- Это хорошо. А потом?
- Потом вышел в запас, вернулся домой. Ну, по военному времени опять Мобилизовали. Теперь - иной расклад. Кабы ни гражданская – в деревню бы, к семье. А Штукин-то! Помните Штукина?
- Как ни помнить! Он ведь углядел нож в руке нехристя. Ни это – кормить бы нам с тобой рыб.
- Эх! – Словно отшатнулся от воспоминания Паршивцев. – Нету мичмана, с самого того бою нет. Паром его при взрыве. Заживо сварился и сколько-то бёг до борта – в воде, якобы, спастись.
- Так вот ведь! – Будто там присутствовал, подтвердил Сулимов. - А вы, гражданин? Товарищ? Запутаться боюсь в правильности современных обращений. Давайте так: он, - показал на Паршивцева, - Пётр Васильевич. Я – Димитрий Данилович. Вы кто будете?
- Голуб я, Никита! А твои товарищи в овраге корову задрали.
- Матвеич. – Подсказал Паршивцев.
- Так вот, Никита Матвеевич, позвольте спросить, чем обязан?
- Жилплощадью. – Буркнул Голуб чуть менее уверенно. – Поделиться с трудящимся классом.
- Класс? – Развёл руками Сулимов. – Прости, Свет Оникитий, не поместится класс в нашей хате. Уж поздно, спят, а утром сам поглядишь: полна печь народу. Всех собрали – и присных, и дальних, чтоб не пропасть: родичей, прислугу с семьями… Дворник вот, третьего дня убитый; жена по зиме тифом померла; шесть ребятишек – куда их изволите?
- Патылицын из уличкома осведомил, - смущённо вымолвил Паршивцев, - дом пустой, а ночью тёмные личности ходят.
- Сам он тёмная личность, ваш Патылицын. «Грабь награбленное?» «Они жили, теперь мы поживём?» Помяни моё слово, Васильич: придёт время, и Советская власть поставит Патылицына к стенке, как уголовника.
- А если тебя? – С явной угрозой в голосе спросил третий матрос.
- Я человек военный. – Размеренно, будто о простом, сказал Сулимов. – с младых ногтей к смерти привык. И от своих может прилететь, и от противника, и неведомо, откуда – всё примем с должным вниманием. А вот вы, Господа, объясните, за что воюете? За Советскую власть? Понятно. Только почему? Что она вам, власть эта? Как видится?
- Ну, как, - замялся Паршивцев, - наша власть, рабоче-крестьянская…
- Ты тут не провоцирвай! – Шагнул вплотную к Сулимову Голуб. – Ты посторонись и дай, зачем пришли, а то – сами постороним.
- Не можешь объяснить, так и скажи, - нимало не смутился Сулимов. – А вот я с полной отчётливостью понимаю, почему я – за советскую власть, и почему всякий, убив меня, играет на руку её врагам. И тебе это скажу, и Юденичу, если попадётся.
- Знаешь Юденича? – Изумился Голуб.
- Доводилось видать.
- И что предъявишь ему?
- Да то, что делает он, чего не хочет, а что хочет, того не делает. «Ты, Юденич, - сказал бы я, - за Расею! - Единую и не делимую? Брешешь, брат. Ну! Или ошибаешься». Почему ошибается он, знаете ли? Нет… Про «Мы наш мы новый» и мировую революцию нам с тобой комиссары пусть расскажут, ведь и ты, и я путаемся в этом деле, как в трёх соснах. Потому объясню лишь то, что понятно мне. А ты соглашайся или возражай.
Голуб, молча, кивнул, сбросил на колени мокрую бескозырку.
- Садитесь, ребятушки, - пригласил Сулимов. – В ногах правды нет, а тёплое питьё очень даже к месту нам. Итак, корень Юденичевой ошибки в самом слове «Неделимая и Единая». Россия – наша с вами страна. Это не о сегодняшнем-насущном, не о годах и десятилетиях, она - о тысячелетиях, о Вечности с большой буквы. Подобные корабли задуманы не для того, чтобы бесконечно лавировать в акватории порта. В основу таких кораблей заложен стратегический курс, не столь сильно зависимый даже от капитанов. Умники «патриоты» говорят: «погибла Россия!» Одной рукой хочется им, другой колется, третьей – мама не велит. По мне же – нет без родины житья. Вам, вижу, - тоже. А государство – это совокупность единомышленников. Держится, значит – множество рук держат. У нас – особенно. Хутор от расеи останется, малый клочок земли… И всё-таки возрождение неизбежно, потому что была есть и будет она, уже состоялась, как противовес мировому разврату. А где Россия после смертельного удара возродится? Да уж не там, куда иностранные деньги текут, Не с теми, кто на чужую силу надеется, союзников ожидает.
«Союзники России (запомните и потомкам передайте), - два лишь только их на белом свете: армия и флот. Понимаешь ли, Матвеич? Иностранные державы из корысти союз ведут – урвать себе от наших богатств – тоже понятно. В первую очередь - европейцы не могут простить нам права на нашу жизнь, историю, культуру, потому что всякую культуру, отличную от их собственной, они инстинктивно стараются уничтожить, а нашу не получается. Я – русский дипломат, жизнью это усвоил так же, как ты от рождения знаешь, где у тебя нос. Значит, после революции (кто б её ни сделал) надо собирать страну по крошечке. Собирать, понимаешь? Одна страна, одна в ней возможна правда, одна сила способна нести её. И обрати внимание: все участники гражданской войны, сколь их ни повылазит, делают и будут делать ставку на иные столицы. Все, кроме большевиков.
- А как же, - спросил Паршивцев, - говорят, будто Ленин за тридцать сребреников немцам продался?
- Кто говорит? Зачем говорит? Буржуи? Оно – и я не революционер, только удел побеждённых - врать и выкручиваться, подменяя действительность мифом. Те же, потерявшие власть, поминают немецкие деньги! Чтоб в тебе сомнение посеять: Ленин - перевербованный, будто бы, шпион! А вот ведь им! Такой сам кого хочешь перевербует. Тебе говорю, как профессиональный разведчик.
В погоне за сиюминутной выгодой милитаристы Германии допустили ошибку, и в этом - их беда. Большевики же вовсе не вступали с ними в сговор, а ловко их провели.
Отовсюду слышится упрёк якобы знающих людей: «советское руководство заключило кабальный Брестский договор». Но те слова - от зависти: Царю и буржуазии ума не хватило пойти на выход из заведомо проигрышной войны. А гениальный Ленин точно рассчитал: он понимает, что защититься от рейхсвера просто нечем, но в Германии вот-вот вспыхнет своя революция, и если не всё, то многое можно будет вернуть назад.
Что до Юденичей разных… как бы сладкозвучно о них ни пели, - Россия собирается вокруг конструктивно работающего центра и делается руками тех, чья надежда только на себя. Твоими руками и вот - его… Некому больше: или сами, или без нас. Потому я с большевиками не за славу, не за плату, а за будущее моей родины, за будущее на том месте, где предки её поставили, с тем осколком, который в землю эту вцепится и не отдаст её ни голоду, ни врагу, ни собственным обидам.
Так говорил тогда Сулимов, и не матросам, себе говорил, надеясь доказать единственность пути, пробиваясь сквозь невероять и небывальщину, отодвигая страх, привычки, устоявшиеся понимания. И хватило же здоровья пережить!
Оплот фанатика – ненависть. У Сулимова она посредством муки в горе переплавилась, на котором тоже далеко не уедешь. Цепляться для остойчивости надо за последнюю капельку любви, ниточку веры. Пастулат о неистребимости России - самое оно.
Между прочим, патриотизм (если не подделка) является стратегией выживания. Иван, родства не помнящий, всегда на свои вилы напарывался. Народы, где никто не хотел умирать, очень быстро оказывались завоёваны или даже уничтожены теми, кто не боялся смерти. Именно поэтому в любой здоровой культуре так ценится подвиг, а пацифизм – признак загнивания цивилизации, как ни парадоксально это звучит.
«Революционный держите шаг.
Неугомонный, не дремлет враг». *
Сулимов подарил Голубу стихи про двенадцать человек, Наташей переписанные. О, нет! Не восторженная встреча революции там, в которой обвиняли автора, но мужество осознания катастрофы и расстановка точек опоры в ней.
Рабоче-крестьянская власть, говоришь? - Паршивцев утвердительно кивнул. – Это, как понимаю, девиз, вывеска, указывающая на то, что во властных структурах теперь может служить сын рабочего и крестьянина, только всё равно будет он государственный чиновник, потому что рабочий - у станка, крестьянин – за плугом, а каждый труд почётен и вознаграждён. Такова первая цель советской власти. Зовётся она социализмом. До этого социализма пока что – как до звезды: смуту надо угомонить, врагов победить и тех, которые во власть затесались. А дрова рубят – щепки летят. Так иной-то раз власть усправедливит, что концов не соберёшь. Тем более – для меня опасно – поскольку «бывший» и более того. Но тут стою, ибо нет времени кроме данного, и нет матери кроме родной.
- Надеешься, что будет социлизьм? – Глянул округлившимися глазами не пожелавший представиться матрос.
- Куда он денется. Чрез муки, но будет. Иначе – пропадай! А ведь, как выше сказано, устоит наша земля! Нищета и голод – вот что приводило к расколу в истории России, а ещё – необразованность: «взяли ключ разумения: сами не вошли и входящим воспрепятствовали». * Не доверят мне военного дела, пойду улицы мести, грамоте желающих учить, другое невежество ликвидировать.
- А ведь подымимся! – душой оттаял Голуб. - Пусть хоть что! Я тоже сперва думал, брюхо главней: поживём, досыта наевшись. Только теперь вижу – нет. Ограбивший грабителя сам грабителем становится. Грабительский навык – первый трофей.
Посидели эдак-то за кипяточком и разошлись. А год спустя, Голуб подбросил на крыльцо генеральского особняка трёх ребятишек.
«Чьи?» - Спросила Наталья Егоровна.
«Паршивцевы», - был ответ, и дальше без вопросов. Сгинул Пётр Васильевич, их отец, в Донской степи, Родных до третьего колена перебили головорезы Савенкова. А детям повезло! Воистину чудо столкнуло на путях-дорогах гражданской войны Голуба с беспризорными сыновьями друга. Сам он тоже куда-то пропал, но мальчики! Выросли! Воюют за советскую власть птенцы странноприимного дома. Один из них, меньшой, оказался на острове средь освобождённых узников. Глянул Сулимов на него и обмер: серое безликое существо! Червяк раздавленный. Вот когда подкатила боль. Евгений стал уже вторым поводом для сердечного приступа.
Афоня Попал к Сулимовым трёх годов от роду, уцелел, благодаря заботам старших братьев. Родителей не помнил, лишь одно знал – учиться всему, что под руку идёт. «Дмитрий Данилович, а это как?» - Любимые были его слова. Спал и видел – стать военным разведчиком, но вместе с Мишей пошёл в авиацию. Сбили, должно быть! Расспросить бы, только мимо знакомого лица смотрит малый, и представился, как Голуб Афанасий Петрович.
Зачем эдак-то? А затем, чтоб Сулимов ни словом, ни взглядом не выдал, что знает Паршивцева. Не выдал кому? «Гляди хорошенько, старый пень!» Сулимов и глядел, скрывая внимание за (якобы) усталостью от всего на свете, и увидел один знак, другой, третий…
Надо спровоцировать тех, на кого указал Афоня, чтоб, пригодное для дальнейших игр, в свете чрезвычайного происшествия выявилось и одновременно ушло в тень тщательно скрываемое предательство.
Сыня знает настоящее имя Голуба: случись чего, передана эстафета. Заслуги Станискина Гуничева и Кошта в разговоре с Денисом Сулимов на ходу выдумал, дабы неповадно было «Архангелу» с кем-либо их обсуждать. Мынора аккуратненько отстранил, обозначив (якобы) несогласие в недрах контрразведки. Тому и другому положение стукача не нравится, следовательно, отсюда утечка не грозит. Главное же – бумаги Мынором и Денисом составлены, подлинные документы, завизированы по всем правилам, содержат галиматью профанов. Их (якобы), украв у Сыни, можно предъявить врагам.
Ночь на острове будет сегодня тревожная, а завтра – результат пересудов, индивидуальные опросы и Паршивцев Афоня – под занавес, как самый неприметный. Это называется – «крот», и норка у него весьма надёжная.
- А мне Коля говорит:
«Будешь ноне пятая», -
Пропел Стёпка Дуганову Фролу, который, устав шагать, чуть ни шлёпнулся на укрытую сеном башку Дитера.
- Люби, стал быть, четверых:
Я уже занятая.
«Неистребимы!» - Восхитился Сулимов, но тут же, развернув коня, двумя прыжками улетел в хвост обоза и гаркнул, обрушив облака с неба: - Жить надоело, твою мать!
- Что такое! – Встрепенулся Бастиан.
- Нарушен приказ о неразведении огня, - Сказал Вася.
«Ох! Напрасно!» - Пожалел Ганс вылетевшее слово. Дитер завозился. Понял диверсант из каменного века, чем досадить унтерменшам! Надо в правильный момент, вращая некие палочки, высечь искру и бросить на дорогу клок тлеющего сена. Пусть гадают, кто задымил!
1. Томас Роберт Мальтус - английский демограф.
2. Твёрдая смола акаций.
3. Асей - "I say" - прозвище англичан.
4. Муха цц.
5. Евангелие от Луки. Глава 11. Стих 53.
6. Александр Блок.
Продолжение:
http://stihi.ru/2020/10/14/9079