Волшебная флейта
Должен признаться, что, соглашаясь на судейство, не знал, ни чего ожидать от авторов, ни чего ожидать от самого себя. Прочитав все тридцать четыре стихотворения, обнаружил, что мне нечего сказать. В некоторой мере я оказался в положении глухонемого человека, вернувшегося с обитаемого острова. И говорить нечего, и понять другого нечем. А люди ждут рассказа о том, что я пережил. Да-да, стихи переживают.
Мой отбор текстов был сделан не по принципу хуже-лучше. Перечитав их по второму кругу через неделю, я остановился на тех из них, которые запали в память с первого раза. Стих – это ведь попытка остановить мгновение, задержаться в здесь и сейчас. Хочу поговорить о строчках затронувших, зацепивших. И о том, какие мысли возникли у меня по их прочтению.
Литература в общем и поэзия, в частности, есть осмысление и познание мироздания посредством языка. Поэтическая в самом широком смысле, наряду с религиозной и мифологической, форма сознания присуща человеку изначально. В известной мере все три формы взаимодополняются, а в идеале такое мировосприятие должно породить шедевр. Примем вышесказанное за рабочую гипотезу.
Бросается в глаза некая религиозность, на мой взгляд, не осмысленная авторами. Библейская тема оказывается лишь декорацией, когда они говорят о чём-то, что их волнует, и переосмысления материала не наблюдается. Тут есть и отсылка к Булгаковскому Ершалаиму: "Как будто дело в тех, – на трёх крестах, / Что видел я отсюда в двух верстах, / Повешенными около дороги…" ("Тьма"), и эмиграция из распавшегося СССР как исход из Египта: "Провожает летний пылающий понедельник / на Святую Землю, где у нас ни родных, ни друзей, ни денег." ("Девяностые. Исход"). Необычен образ Серафима (не монах и не ангел), работающего в школе учителем физкультуры и заглядывающегося на девочек, но "Вся огромная любовь в его сердце состоит из нежности. / Разве это плохо? […]" ("Серафим"). Даже когда речь идёт о плотском наслаждении, неожиданно читаешь "мы ехали с Господом вместе, одним маршрутом" ("песенки для ракушки Д"). Рационального объяснения такому количеству отсылок к Библии я не нахожу, просто примем это как данность.
Описание быта доминирует почти во всех отобранных мною текстах. С одной стороны, это удивляет, ведь главными темами искусства являются смерть, любовь, предательство, подвиг и т. д.; с другой стороны ничего странного в этом нет, капиталистический быт структурирует всё и вся: предательство регулируется договором, любовь – брачным контрактом, на случай смерти есть страховка. В таком мире нет места и времени для подвига. Возвращаясь к текстам: здесь обыкновенный поход в магазин превращается в какое-то умопомрачительное действо, где "[…] бабушка с небес / кричит бери муку а тут и дедушка с небес / молчит но тащит майонез / тушенку соль и лук" и "родные машут нам из тьмы / тележка мчит во тьму / а сушки не купили мы / не помню почему" ("продуктовое"). То есть всё растворяется во тьме, а то важное (сушки), за чем, собственно, человек шёл, забылось. Здесь "Некогда жить. Мы больше не ходим попросту / В гости, на чай и так, побродить вечером." ("Поколение Пепси"). Здесь записывают "тонкий белый шум, когда ты кончаешь – на диктофон в айфоне" ("песенки для ракушки Д"), – видимо оцифровка реальности единственный способ доказать, что человек существует, и что любовь не выдумка. Здесь за последние тридцать лет произошла определённая эволюция от "Взять бы с краю вон ту колбасную палку. / Их так много, ну что вам, жалко? Я возьму и тихонечко отойду в сторонку, / мне же надо чем-то кормить ребёнка." ("Девяностые. Исход") до "Юный поэт девяностых на стул завалится, / Кружку наполнит небытием быта. / А поколение "Пепси" успело состариться, / И отрастить животы, и сменить напиток." ("Поколение Пепси"). Но, как и раньше жестокие подростки "выбрасывают Серафима из окна третьего этажа / и, холодея душой, смотрят, как он летит, летит..." ("Серафим"). И кажется, что бывает другая, настоящая жизнь, в которой "ты в белой футболке и джинсах / читала Есенина, разливала гранатовый сок / детям-инвалидам", и стоит только вовремя остановиться, но голос подводит в, может быть, самый главный момент: "и я прошептал: / остановите автобус, боги, остановите жизни, / на пять минут, мне нужно выйти и перейти / на другою сторону / судьбы. / но водила волчал, молчал, прыщавая харя сияла / сквозь Млечный Путь" ("песенки для ракушки Д").
Получается какая-то безысходность – "[…] темнота такая, словно боги / Забрали свет […]" ("Тьма") – и самоцензура в жизненно важном русском глаголе только усиливает её: "я буду (censored) тебя нежно" ("песенки для ракушки Д"). Но всё-таки "Флейта, сидя во рту большегубом, / помнит мир, первозданный и строгий, / где однажды была она дубом, / и бурлили певучие соки" ("Флейта"). Остаётся жить, трудиться и ждать, когда придёт человек и обычную флейту превратит в волшебную, как это уже не раз бывало, а пока "Духи леса, рыдайте о ней!" ("Флейта").
Шорт-лист
VLADKOR54 «Тьма»
http://stihi.ru/2020/05/07/1860 номинатор международный поэтический клуб «Рифма»
ФИЛИПП АНДРЕЕВИЧ ХАУСТОВ «Флейта»
http://stihi.ru/2019/03/29/4740 номинатор Ильдар Харисов
ГЛАША КОШЕНБЕК «продуктовое»
http://stihi.ru/2020/03/18/9878 номинатор Тургут Элл-Макбак
СЕРГЕЙ ГЕРАСИМОВ «Серафим»
http://stihi.ru/2019/09/18/6099 отборочный тур для резидентов
ДМИТРИЙ БЛИЗНЮК «песенки для ракушки Д»
http://www.stihi.ru/2020/03/09/3678 отборочный тур для резидентов
ЛЮБОВЬ ЛЕВИТИНА «Девяностые. Исход»
http://stihi.ru/2019/11/23/8461 квота ГР за редактирование отборочного тура
ИРИНА ТЮНИНА «Поколение Пепси»
http://stihi.ru/2020/05/07/7201 номинатор Термитник поэзии