Глава восьмая
1
Что проку пить и плакать? Я решил
сменить меридиан – как на ладони
Атлантика. Обугленной души
не примет небо. Заунывно стонет
и сушит мозг всё тот же зюйд-зюйд-вест...
В любой волне, что движется окрест –
знакомый образ. Даже облака,
меняя лик, утрачивая сходство,
под лёгким дуновеньем ветерка –
вновь обретали. Скорбное сиротство
мне рисовало профиль и анфас,
сознание и сердце теребя,
цвет моря – цвет её счастливых глаз...
и только в шторм я приходил в себя...
2
Мы били всех, свирепствовали всюду,
не разбирая флагов и бортов,
атаковали – и подобно чуду
удача огнедышащих портов
и рукопашной схватки повсеместно
сопровождала, прикрывала нас,
а море, не скрывая интереса,
не отводило бирюзовых глаз
от нашего безумия. Засады,
преследованья, штили и шторма
нас не сломали. Караваны в стадо
мы превращали, а конвой – в туман.
Бороться с нами было бесполезно:
мы ускользали от любой беды,
Ведь есть предел у глубочайшей бездны,
но нет конца поверхности воды!
3
И вот – мы здесь. Меня давно сместили.
Из всех добыч предпочитал еду
и воду пресную, а к драгоценной пыли
был равнодушен. Да гори в аду
изысканные тряпки и каменья,
металлы, кроме нужных мне в бою!
Меня никто не ввёл во искушенье,
хоть по грехам – не место мне в раю...
Однако ж, душ напрасно не губили
при мне, и всё безумие в крови
я направлял на риск и изобилье
метаний средь бушующих равнин...
Везде бывал, всего, что есть отведал,
в боях исход один – всегда победа,
не зазнавался, не юлил, не трусил
и жизнь запрятал в неприметный узел.
4
Мне – сорок пять, а я уже старик.
В сражениях Анютин слышал крик,
шёл первым и глотал свинец и сталь...
Ты видишь сам, сынок, мои награды.
Не жалко жизни, лишь одна печаль:
со мною нет единственной отрады...
Хоть ты со мной, Егорыч... Удивлён?
Давно приметил: знаешь этот остров.
Событья незапамятных времён
тебе известны, всё легко и просто,
как может быть на родине твоей.
В Ирландии тебя от нас скрывали,
а я приметил. Помнишь этот день?
В Ньюкасле мы тогда пришвартовались...
Где мать, не слышал? Хоть упоминанья?
Давай всплакнём на родине твоей
о нашей Ане. Королева Анна,
пиратская богиня! Слава ей!
По полной, за Владычицу морей!
5
Она жива. Загадочная нить
переплелась, но связывает прочно.
Покуда Небо дозволяет жить,
жива она, и это так же точно,
как зарожденье будущего дня,
и то, что день и ночь несовместимы:
рассветного, закатного огня
границы разделяют. Обратимо
всё в мире – лето, осень и зима
с весною, но зиме не встретить лета,
а осени – весны. Не поломать
порядок заведённый. То и это,
однако, существует на Земле
одновременно. Солнце всем не светит.
Мы жаримся, как камбала в золе,
а где-то там – Ла-Манш, Па-де-Кале,
и Северное море. Им о лете
и не мечтать пока. Рязань, Смоленск...
Всё однотонно, в чистом белом цвете –
в снегу, во льдах... Невыносимый блеск
у солнца, в золотой его карете
дно прохудилось, золото везде –
в любом сугробе – по большой звезде!
А далее – Самара, Соликамск...
Урал, Сибирь... Великие сугробы!
Мне не подняться более, а то бы...
Как жаль, что я до времени угас...
6
Мелькнула жизнь акульим плавником.
Не счесть потерь, нелепых, бестолковых.
Жизнь теплится ненужным угольком,
сгорело всё, лишь кожные покровы
и в них – душа. Оборванная нить
легла на горло и дышать нет силы.
Она ушла... Я должен проводить...
Ступай один по жизни, мальчик милый!
Мотай на ус: превыше только Бог,
земля и небо, океан и ветер!
Ни об кого не вытирай сапог
и перед сильным не сгибайся, Петя!
Бездушным не раздаривай себя,
не мучай счастье призрачной погоней,
ступай туда, где ангелы трубят,
скрывая в кулаках свои ладони!
7
Сдавило грудь. Печальная Аннет
так обнимает и торопит встречу...
Прощай, сынок... Тебе немало лет,
ты понял всё. Заделай в трюме течи
и отходи. На карте имена
ребят, на коих можно положиться.
Иные наступают времена,
лети в Россию перелётной птицей.
Будь справедлив, гневливый Посейдон...
Я ухожу в безвременный поход...
Колокола звенят со всех сторон...
........
Шёл тысяча семьсот двадцатый год...