Благодарю Светлану Груздеву за корректорскую работу.
Глава первая
1
Ну-ка, браток, протрезвей слегка
и отодвинь свой ром.
Доля корсарская нелегка,
не отлежишь на морях бока.
Славу глотая, как воздух - ртом,
будем делить потом.
С золота пресной воды не пить,
штурман ушёл на дно.
Ты протрезвеешь, захочешь жить,
но из саргассов гнезда не свить,
а чудеса, как потом, в кино,
честно сказать - смешно.
Слушай, салага, седого пса,
верного пса морей!
Хлопают жалобно паруса,
и смоляная моя коса,
чувствуя близость петель и рей
делается острей...
Взяли проливы под свой контроль
флаги с прямым крестом,
штурман на дне, далеко король,
курс неизвестен, в цистернах - ноль.
Ставлю гинею, да хоть за сто -
что не пройдёт никто.
Брось причитать и норд-остом выть,
коли иттить, так зюйд-вест иттить.
Жажда корсару добавит прыть.
Золото - не в цене.
Если дойдёшь - отпиши в Рязань.
Так мол и так, его дело - дрянь...
Как занесло? Ты на карту глянь
и не тоскуй по мне...
2
Присядь, браток... Не думал, что дойду.
Ведь вот - лежу, а всё ещё иду.
На море так - здесь плавает щепа
от кораблей и снежная крупа...
Ты видел снег? Когда он в небесах,
на головах, бровях и на усах,
в полях, оврагах и густых лесах,
на крышах, на деревьях и кустах.
Он бел и мягок, как сожжённый прах...
Я ухожу. К чему твоя слеза?
Ты помнишь, парень, бриг мой "Егоза"?
Ты не застал. А я ходил на нём.
Да, шкипером, но поросло быльём.
Он здесь гниёт, на дальнем берегу.
Ни морю не достался, ни врагу...
Здесь хватит всем и дичи и воды,
сия земля истоптана до дыр.
Здесь не настигнут. Только я найду
на небе путеводную звезду.
Отсюда - проще. Все пути вольны,
едва враги устанут от войны...
Ступай, сынок, окончен разговор.
Корсар, сынок, - не океанский вор.
Я чист пред Ним, хоть пастора зови,
кюре, попа и Ангела любви.
Ступай сынок! Оставь ущербным ром.
Его мы только за удачу пьём,
а ты - как воду, и удачи нет,
в глазах горит потусторонний свет...
3
Ты снова здесь? А я почти ослеп.
Угрюм и тесен деревянный склеп.
Под синим небом, проливным дождём,
под белым снегом мой привычный дом.
Ты видел снег? Когда белым-бело?
Что перед этим наше ремесло?
Всё не моё - пальба и абордаж,
мне даже луг заросший, вольный, наш -
превыше и побольше, чем моря,
шпангоут, такелаж и якоря.
Ты видел лес? Не джунгли, а леса?
Где отовсюду - предков голоса,
где ты корнями по шпигаты врос,
как сросся с морем вольный альбатрос!
Ты видел солнце? Не источник зла,
как это - доводящее дотла
любую сущность, а добрейший шар,
не мутный, как в Ирландии, дрожа
морозными рассветами, даря
тепло в закатных стужах января,
оно всегда останется родным,
как лес, как поле, как российский дым...
Ты видел небо? Нет, не пустоту,
не клочья серых туч, не суету
волнами находящих облаков, -
живое небо? Небо высоко
и ёмко. И не давит, а манит,
как наш компас на северный магнит...
4
И - тяжкий труд, обилие потов
и семеро полуголодных ртов.
Я был смышлён, затейлив и речист,
порою - грязен, но душою - чист.
Меня купил проезжий господин.
Я, как волчонок, в ящике, один,
среди тряпья, пистолей и рогож
так трясся, что на чёрта был похож.
Но дикий свист, кричат: " А ну-ка, слазь!
К берлоге отводи коней, Карась!",
шум драки - кучер был мужик лихой,
и я, откинув крышку головой,
не с перепугу, а ища конца,
снёс выстрелом кому-то пол-лица.
Я понял позже: мой ужасный вид,
два пистолета, рожа, от обид
покрыта злобой и глаза горят...
Теперь смешно, а вспомнишь - сущий ад!
Они сбежали, побросав кольё.
Хозяин, за усердие моё,
позволил отдышаться на пеньке,
монетку повертев в своей руке.
5
Меня купил для сына своего,
как зверя, мой хозяин. У него
был сын один, моих примерно лет,
такой же, но причёсан и одет,
и - либерал, как нынче говорят...
Душой оттаял и покинул ад…
Мы подружились, как дружить могли
волчата с разных полюсов земли
Он - господин, а я - презренный раб,
слегка татарин, но ведь не араб...
Как мы чудили! Весь окрестный мир,
как остров этот, был протёрт до дыр,
исхожен и исползан. У меня
учился разведению огня
и прочим штукам, что не ведал он,
боярином наследственным рождён.
Я у него - Псалтырь и Часослов,
ученье книжное, и глубины веков
деяния, и мир передо мной
открылся несказанной шириной.
К чему тебе подробности житья?
Боярские не вольны сыновья.
Гуляли батога тогда по мне,
лупили розги по его спине.
Не всё ж учёба - он любил гулять,
но против был отец, безмолвна мать.
Мы убегали, и по многу дней,
с ватагою прибившихся парней,
встречали конных, пеших, стерегли
проезжих и прохожих, как могли
пугали и громили. Просто так,
для шалости, для лихости атак.
И лопнуло терпение отца,
услал с посольством сына-удальца.
6
И я при нём. Мол, там не пошалишь -
в Голландии спокойствие и тишь.
Кому я говорю? Ты там бывал.
По дому я тогда не тосковал.
Он тоже. Всё, чему учился он,
мы разбирали, позабыв про сон
и отдых. Нас манили паруса,
экзотика морей и чудеса.
Однажды не вернулся он домой,
в гостиницу. Барашки за кормой
отпенились и смолкла чаек рать.
Отчаялся, пошел его искать.
Простой грабёж, но он же нравом крут!
Их было много и за пять минут
(мне рассказали люди у ворот),
двоих убил он, распоров живот
их главарю и в горло свой катлас
второму сунул и оставил нас...
Я озверел, в глазах проснулся ад,
я их нашёл, рубил их наугад,
не разбирая, не давал им встать,
за друга, за отца его, за мать,
за всё, что там осталось у меня,
и на рассвете памятного дня
очнулся… Порт, и вольные суда
со всех краёв земли пришли сюда.
7
Я знал голландский, аглицкий слегка,
немецкий. Крепко помнил батога
и знал: в России всё не объяснишь.
А здесь - лишь только временная тишь...
Ты хочешь выпить? Вот и молодец...
Я был таким же. В нашем деле - спец,
пускай - в теории, а практика - в морях,
на шхунах, на галерах, кораблях.
Я нанялся на местный галиот,
за камбалой, но шкипер-идиот
повёл его на море, да в волну.
Нас унесло. Враждебную страну
мы видели, как ты сейчас меня,
попыхивая залпами огня,
сторожевой испанский галеас,
гнал в море. Повстречавшийся баркас
отрезал путь, и это - первый приз,
не взятый, правда, маленький каприз
судьбы, с разбитым гротом отдыхал,
пока испанец вёслами махал.
Куда мы шли? На Брест? на Ла-Рошель?
Мы поделили шкиперский кошель,
чтоб не дурил, не жаловал вино,
ему всё лучше, чем идти на дно.
Бискай тогда был грозен и речист,
прибрежный галиот дрожал, как лист
и, всеми переборками скрипя,
как старый нищий - с головы до пят,
от клотика до киля, до руля,
весь корчился, командой шевеля.
8
Мы вырвались, продолжив каботаж -
вдоль берега. Весёлый шкипер наш
всё пил и пил, вылавливал чертей,
и сгинул, выпал за борт без затей,
исчез совсем в заливе Сен-Мало.
Ведь не на небо чёрта вознесло...
На бунт похоже. Боцман чешет лоб:
"Как ни крути - везде маячит гроб.
Что ж ты хотел? Вернулись налегке -
без шкипера и груза. На пеньке
не хочется сушиться... Не привык.
Мне не идёт пеньковый воротник.
Вернёмся в Нант. Французы не сдадут.
Домой нельзя - владелец нравом крут".
Мы бросили на камни галиот
и берегом продолжили поход.
9
Я стал голландцем именем Ван Дейн.
Ему-то всё равно теперь, на дне.
Его кошель мы здесь пустили в ход,
оно ведь тоже - мёртвым не в доход...
Пришёл британец. На борту чума.
Пропили всё. Маячила тюрьма,
пойди мы грабить. Опытный моряк
(суровый дядя, но со мной - добряк),
наш рулевой (треть века в рулевых),
уговорил из наших - семерых,
сказал, что здесь топтаться - проку нет,
пора, хоть на британце выйти в свет.
"Пореже в трюм, поменьше болтовни
с матросами, кто встретится - гони,
отдельный кубрик, чистая вода.
Чума - не приговор, хоть и беда".
Порт обезлюдел, не хотел чумы,
но прямо в пасть к ней устремились мы.
Угнали люггер и пошли на рейд,
где в голоде и жажде мистер Трейд
томился, а скорее – доживал.
Неся надежду, новый день вставал!
10
Конечно, гнали люггер не пустой,
затарились и пищей и водой.
Всё сдали и пошли на Ла-Рошель,
опустошили шкиперский кошель -
сухой паёк и чем его запить,
чтоб оборвать связующую нить
с командой, камбузом. Табак во рту,
и чесноком разили за версту.
И вот "гвинеец" выбрал якоря,
не за товаром, в южные моря -
на карантин. Наш мудрый рулевой
знал остров, этот самый. Головой
он клялся - там не будем знать нужды,
и вдоволь пищи и полно воды.
Теперь ты знаешь - он во всём был прав,
и здесь болезнь смирила грозный нрав.
Непросто шли. Хоть шхуна - не фрегат -
людей всё меньше, каждый был не рад
подмоге. Шхуна рыскала, как бес
от ладана, волнам наперерез.
Попутный ветер шхуне, знаешь сам, -
не мил. Благодаренье небесам,
на гроте - топсель, как-никак - прямой...
И остров - веха на пути домой...
Меня зовут. Открыты все пути,
Но не дойти до дома. Не дойти...
11
Открыты для меня. А вам пока
сидеть и подпирать свои бока
руками от безделья. Что сказал?
Что дальше? То же самое. Вонзал
свой первый луч рассвет в мои глаза,
манила вдаль волна и бирюза
тропического моря, как магнит
притягивала. Горделивый вид
обманчив. Мистер Трейд уже лежит
неподалёку, штурман тоже там.
Что дальше? Я сказал бы – всё отдам,
но нечего… У смерти виражи
не считаны, и это тоже жизнь.
Чума ушла, внезапно, как шторма
внезапно покидают утомлённых,
отчаявшихся, но не побеждённых.
Нам наплевать на происки армад
испанских, произвол пиратских шаек,
и только то отныне нам мешает,
что некуда... И незачем назад,
в обратный путь. Но, по песку скользя,
волна меня с собою зазывала,
прокуренная дымом местных трав,
качалась шхуна, румпель вверх задрав,
за полным неимением штурвала.
12
Нас стало восемь. Три моих дружка
и девять англичан легли навечно.
Двенадцать - здесь, на острове. Тяжка
болезнь сия и косит первых встречных,
как и вторых. Но горе горевать,
как радоваться, что остались живы -
бессмысленно. Была мягка кровать
из прутиков тропической оливы,
куда вернее шконка и гамак,
что после вахты станут даже мягче.
И я непрост и шкипер - не дурак,
наш новый шкипер - джентльмен удачи,
когда-то, в прошлом. Нам не на парад.
Пришла пора познания на деле
проверить и идти не наугад,
и не туда, куда бы мы хотели.
Была проблема питьевой воды,
был неуютен закопчённый камбуз,
незаходящей северной звезды
нечёток след. Но, понижая градус
воды забортной, повышали мы
широтный градус, приближаясь к цели -
табак виргинский не несёт чумы,
избавит от тюрьмы и от сумы,
когда вернёмся в Бристоль. В самом деле,
не в Африку же ввосьмером идти,
и я, как штурман, против был. И рабство
я осуждал, по сути - крепостной,
и беглый. Нет в Гвинею нам пути,
и, не тоскуя по земле родной,
вошёл в моря, где многое богатство,
сменяется полнейшей нищетой...
13
Прошли Багамы, Нью-Провиденс тает
в предутреннем тумане. Повезло?
Абако слева. Птицей вылетает
голландский флейт, но, видя в нас ослов
беспомощных при левом бейдевинде -
Веселый Роджер поднимают ввысь,
(итог неотвратим и очевиден),
и под бушпритом струи напряглись.
Опять во мне взыграли злые бесы,
мелькнула мысль злодейская, тайком
я боцмана в затылок гиком треснул,
он только охнул и упал ничком.
Намазав сажей твёрдые мозоли,
провёл по шее, лбу и по щекам,
и показал пиратам-дуракам,
как чумовые мечутся от боли.
Какой был крик! Казалось - даже небо
орало с ними: "На борту чума!"
Я бегал до безумия нелепо,
представь: вон труп неубран, кутерьма,
а остальные корчились от смеха
и, судя по всему - сошли с ума.
Потом узнал: их капитан отъехал
пасти акул в морские закрома.
И мы ушли, проблем в упор не видя,
сквозь смех мы долго слышали их стон...
и только боцман на меня в обиде,
за то, что просмотрел аттракцион.
Глава вторая
http://stihi.ru/2020/03/16/649