И когда правда не может более рядиться в рясы лживых свойств,а
накладная рожа отвисает точно челюсть паралитика, уповаю на тебя,
Господи, ибо обступают бесы со всех сторон, и сжимают горло изнутри.
––––––––––––––––––––
… которую неделю,
смыкаю веки и от внутренних сторон,
как от экрана монитора движит мир
невидимый. Так сторож осторожный,
за шторы прячась, холодком подкожным,
дрожащими поджилками узнает,
кто по другую сторону. Лица
им нет.
Они всегда другие. Всегда непредсказуемы
и зуд
им не даёт покоя.
Их узнаешь
по смеху истеричному, по громким,
до неприличия вертлявым разговорам,
перемежающихся жестами от локтя
и средним пальцем вечно вверх торчащим,
напоминая заодно: momento more,
Но, словно море,
им вечность по колено.
Это всё снаружи,
а внутри
пусты как бочки из-под сельди или пива.
Но бочки или капсулы, личины нужны для вида,
невидимое видимым представить
и в них гурьбой забиться до притыка,
и завизжать, свои пытаясь воли творить,
всю жизнь
в кошмар несчастной жертвы превращая.
По ужимкам, по стилю мыслить, по неузнаванью
себя в мгновения прозренья,
когда стенаешь
и кожа забивается под ногти,
как будто вместе с кожей ты сдираешь
лицо чужое, накладную рожу…
И по слогу пытаешься собрать,
но в слове «сущий» молитва обрывается,
на «че»
сбиваясь каждый раз,
по песьи
вертляво вереща.
Исусовой молитвой, как щитом, уже не защититься,
что огнём сжигала погань, ибо вера
изъедена, изжёвана сомненьем. Не черви,
когда в себя заглядывая, видишь
кишат,
а бесы.
И голосом мобильника, упавшим
в могильник нечистот, тебе ответят они,
что абонент не отвечает,
за голос, отданный во власть
и, ухмыльнув разверзнутую пасть,
добавят,
чёрной мессы.