Сегодня был футбол упорный.
Опять нам «Сокiл» проиграл.
Хоть счёт был вовсе не позорный,
Базарно-злобным был финал.
В столовой сидя после бани,
Мы ели «праздничный» обед:
Нам повара, нежны, как няни,
И каши, хоть и без котлет,
И щей без мяса, но «от пуза» –
Всё от души преподнесли, –
Как будто сборная Союза
Набила сборной всей Земли!..
А за столом другим, в печали,
Имея т о т ж е рацион,
На нас бандеровцы взирали,
Как в час своих же похорон.
От зла им тесно было в зале, –
Проигран будто был не матч,
А только что нам Киев сдали! –
Вот-вот начнётся злобный плач!..
И, чтоб не плакать, стали тупо
Острить (уж юмор их таков!),
Дразня «кацапов». Наша группа –
На треть из бывших блатняков,
Фиксатых, в шрамах и наколках –
Острот устроила обвал,
Похабно-матерных и колких...
Но слово тут Стопчинский взял.
Он ложку облизал культурно
И молвил: «Полно, господа!
На то, что недостойно, дурно,
Не отвечайте никогда!
Вы русской силы превосходство
Продемонстрировать смогли;
Так проявите благородство, –
Ведь вы не пыль, а соль земли!
Вы дайте им свободу слова!
Но, если кто нас оскорбит,
Мы, – облизал он ложку снова, –
На чём, покажем, Русь стоит!»
Он встал и глаз нацелил узкий...
На воздух вышел он со мной:
«Сегодня ты стоял, как русскый,
А это значит – как герой!
Как мяч ты вынул из девятки!
Каков удар! Каков ответ!
Едва не треснули перчатки,
И крякнул, словно треснул, Швед!
Обычно он болеет молча,
Несёт как будто караул,
А тут сдала натура волчья –
Он то ли крякнул, то ль икнул!
Да вот он сам!» – В тоске зелёной
У запертых на выходной
Глухих ворот рабочей зоны
Клубился полицаев рой.
А перед ними, как привратник,
Верней, как доблестный вратарь,
Маячил Швед... Вратарь! – Так ратник
В воротах замка звался встарь.
Верзилы эти – полудяди
Скорей, чем полустарики –
Просили Шведа бога ради
Пустить в цеха их, где – станки:
Повкалывать «хоть до обеда» –
Так маятно им на дворе!
Но сложен в кукиш был у Шведа
Рот, а над ним, как в кобуре –
Наган, гнездился нос огромный...
Пустил бы он их в самый раз,
Швед отвечал улыбкой томной,
Но есть режим и есть приказ
Всем отдыхать, так отдыхайте,
Хоть вас от этого тошнит!
Нет сил, мерзавцы? Так сдыхайте!
Вам отдыхать режим велит!..
Труд подневольный проявляет
Себя равно в добре и зле –
Людское в людях убивает
И гасит зверское в зверье.
Вот почему, держа в осаде
Рабочей зоны створ ворот,
Те душегубы – старцы-дяди
Так жаждут каторжных работ!
Ведь если долго без работы
Их продержать, загнав в барак,
Они, гляди, убьют кого-то
И – ни за что, а просто так! –
Инстинктов зверских возвращенье
Случится в них от маяты...
«Я говорил об оскорбленье...
Да не смотри на них, – скоты! –
Меня отвлек от сценки Саша. –
Посмел хохол нас оскорбить.
Решила морду группа наша
Ему немедленно набить!
И было это оскорбленье
Не просто лиц или лица,
А русского нацдемдвиженья!..
Пошли ловить мы подлеца;
Он где-то спрятался в бараке...
В Норильске было... при Усе..
Чуть дело не дошло до драки –
Бандеровцы вступились все
За хлопца: стали перед нами
И мы стоим: пред стадом – рать!..
Их лидэры решили сами
Его примерно наказать,
Признав серьёзность преступленья.
На экзекуцию его
Мы получили приглашенье,
Как на большое торжество.
«Мы» – это лидэры движенья, –
И я был лидэром, мой друг! –
В преддверье удовлетворенья
Явились на «казацкий круг».
По ожидавшим Украину
«Законам» был наказан гад:
Он даже обнажил не спину,
А, сняв портки, подставил зад!
Вот «дэмократия», не правда ль, –
«Свободной личности» приют?!
Ту «личность», как скотину, падаль,
На лавку битюги кладут...
Нет, что я!.. Добровольно «личность»,
Свободная лишь от портков,
Ложится, видимо, привычно, –
От предков – память их задов!
И вот по древнему обряду
Два молодца довольно зло
Наносят палками по заду
Ударов нужное число;
Они у них зовутся «буки»!..
Ха! Дэмократия скотов!
Я, дворянин, чтоб скинул брюки!
Я был бы смерть принять готов
Во искупление позора,
Чем – это!.. К чёрту на рога!..
И чести суд мы, кстати, скоро
Ввели у Власова в РОА.
Мы ряд традиций лучших взяли
Из старой армии, студент!
...Однажды мы гуляли в зале
И тут случился инцидент,
Прискорбный, горький для сознанья...
И это был не просто зал,
А о ф и ц е р с к о е с о б р а н ь е!
Что – это, ты хоть осознал?!
То – место избранных! Усвоил?
Один наш бравый капитан,
Пусть не герой, но храбрый воин,
Подвыпил? Нет! Был в стельку пьян.
Напиться м о г он между нами,
Но потому он низко пал,
Что б о е в ы м и о р д е н а м и
В своей блевотине лежал!..»
– К а к и м и орденами? – к Саше
Мой голос – как с речного дна. –
Немецкими?.. – Он вспыхнул: «Наши,
То н а ш и были ордена!
Такие, как при государе,
И форма царская была!
Вот так!» Он снова был в ударе,
В угаре радостного зла.
«Старинным дедовским трёхцветьем
Светился власовский наш флаг.
Пришлось лишь форму в сорок третьем
Сменить. – Её присвоил враг,
Российским заболев величьем...
Немецкую надели, но
С одним существенным отличьем,
А это – нет, не всё равно! –
С красивой надписью повязка
Была у нас на рукавах:
“РОА”». – Так какова развязка
С блевотиной на орденах? –
«Не помогли б тут «буки», ясно!
Такой немыслим нам финал!
Судить его? Но он не красный!
У них чуть что – под трибунал!
Нет, офицерское собранье,
Где все равны – неравных нет,
Как выбор, а не наказанье,
Ему прислало пистолет
С одной-единственною пулей...
Нет, не был он приговорён, –
Он пулю мог оставить в дуле,
И жил бы нынче, может, он;
Но офицеры остальные
Его б презрели навсегда,
Он был бы тотчас в рядовые –
Позор! – разжалован тогда.
Чтоб не испить сей горькой чаши,
Пустил себе он пулю в лоб, –
Вернул и уваженье наше,
И офицером лёг во гроб!
Там трусов не было презренных,
Там всё решали без чинов.
Вот дэмократия военных –
Да, избранных, а не скотов!
А что имели мы вначале?
Ну, красный галстук, комсомол...
Но сразу личностями стали,
Когда великий час пришёл.
Признаюсь всё ж: не только светский,
Дворянский отличал нас лоск;
В нас деловой был дух советский,
У нас был современный мозг.
О старые аристократы!
Им вырождение – удел!
Они в том больше виноваты,
Что тряпка Керенский слетел.
Эх, мне бы парочку отрядов
Отборных крепких юнкеров,
Чтоб – трах-тах-тах! – иуд и гадов
Таких, как Ленин и Свердлов,
Таких, как Троцкий... всех их разом
Я в пекло бы отправил: «Пли-и!» –
Трах-тах-тах-тах!» – у Саши разум,
Похоже, «показал нули»:
Он побелел, кричал, сжимался,
И показалось мне на миг,
Что он в размерах уменьшался,
Свой увеличивая крик...
Но вот он прежних стал размеров
И продолжал: «Сначала там
Из эмигрантов офицеров
Прислали в командиры нам.
Все эти немцев выдвиженцы
Смотрелись, как нерусский сброд:
Душой и телом вырожденцы –
То ль потому, что свой народ,
Свою Россию позабыли
В чужих краях, то ль оттого,
Что именно такими были
Ещё до бегства своего.
Их речь была не очень русской –
Жаргон каких-то старых дам,
Гнильцой галантною французской
Она пованивала нам.
Французским «р» треща картаво,
Напоминая нам жидов,
Они нас всех дразнили, право,
Как красной тряпкою быков.
Порой понять нам было трудно,
Что лопотал нам неродной –
К тому ж ещё в строю, прилюдно –
Тот офицеришка чудной.
Вот, например: «Дай п а х и т о с к у,
Солдат!» ...Ну что, ты понял?» – Нет... –
«А это значит п а п и р о с к у
Он просит! Мы уж двадцать лет
Такого слова не слыхали,
А он твердит его, Кощей!
Ну мы, понятно, настояли,
Чтоб их убрали из частей.
Но были явно люди чести
Среди таких – Краснов, Шкуро..,
Но, хоть к врагу пылали местью,
Мышленье было их старо.
Когда в гражданскую столица
Была в руках большевиков,
С Кубанью, с Доном отделиться
Шкуро стремился и Краснов.
Им этот план послало небо,
Но лишь до некоторых пор,
Чтобы оставить Центр без хлеба,
Чтоб взял Москву голодный мор.
Но планов старые резервы
О разделении страны
Теперь, в победном сорок первом,
Отрыжкой пахли старины.
Единство матушки России! –
Стояли твёрдо мы на том,
Чтоб, взяв Москву, собрать все силы
И немцев вытеснить потом.
И Власов, вождь наш, всеми чтимый,
Сказал музейным старичкам:
«Клянусь, Россия неделима,
Делить не дам её и вам».
И старички, питомцы трона,
Смолчали в тряпочку. Их пыл
Нам был как старые знамёна,
А полководцем Власов был!»
Я перебил: «Послушай, Саша,
Но разве немцы – дураки,
Чтоб удалась затея ваша?!» –
«В сто раз страшней большевики!!! –
Он мне ответил гневной вспышкой, –
Их надо было растоптать!
А немцы... мы б нашли умишко
И силы попереть их вспять!»
Стопчинский вдруг остановился:
«Студент, гляди-ка, – голубок!»
В кармане нервно он порылся
И пайки вытащил кусок.
И стал крошить. При виде крошек
Нахлынул голубей поток.
«Люблю я их! Люблю и кошек!
И колоссальнейший бульдог
Был в датской у меня столице...»
Тут полицаев чёрный рой
Собрался хлеб крошить, а птицы
Дрались за хлеб, как род людской...
В восторге тихом каждый тает...
Окрепло мнение моё:
Кто к людям ненависть питает,
Тот часто пестует зверьё.
Подстать наивнейшим младенцам,
У Саши я спросил тогда:
– Скажи, как к Власову, ну к немцам,
Как вобщем ты попал туда? –
Увы, вождя великороссов
Не смог смутить такой вопрос.
Он мне ответил, как философ,
Без раздраженья и всерьёз.
Мы шли. Уж дело шло к закату.
Он так был речью увлечён,
Как будто некую сонату
Играл на фортепьяно он:
«Год сорок первый. В окруженье
Завел нас Сталина талант.
А я – закончивший ученье
Пехотный младший лейтенант.
Мы шли к Москве голодной ротой;
В конце от нас остался взвод,
Ведь так как были мы пехотой,
Пешком отсеивался сброд –
Мужичье племя, дезертиры!
За что им, впрочем, умирать?..
Шальной убило командира
И мне пришлось возглавить «рать»...
Бежали дезертиры в сёла –
В избу, к бабёночке под бок,
К землице, к выпивке весёлой!
Я видел всё, и я бы мог
Любого пристрелить на месте,
Но не хотел; большевикам
Я верен не был, то есть чести
Не продал, не служа врагам.
Мы лесом шли. К большой дороге
Мы пробрались. Вблизи полей
Остановились мы в тревоге:
Немецких нет ли патрулей?
Их повстречать кому охота
С пятизарядкою в руках? –
На мотоциклах – пулеметы:
Трах-тах! – и нет тебя!.. – трах-тах!
Я мог не опытом, так нервом
Нащупать брешь и цепь прорвать,
Но не хотел я в сорок первом
На двадцать первом умирать –
Вот здесь, под лесом, у болота
Порвать о пули жизни нить
И, как за озером – комроты,
Начать в могиле общей гнить!..
Винтовку оперев на ветку,
Мой политрук, умнейший гад,
Послать кого-нибудь в разведку
Мне предложил. Скрывая взгляд,
Сказал я: «Если на дорогу,
Разведчик, выйдя, будет взят,
Поймёт противник: здесь нас много –
Перестреляет весь отряд!..
Прорвёмся мы нахрапом, с ходу,
Внезапно, хоть и наугад!»
Все поддержали. И народу
Зло уступил умнейший гад.
Я умирать не собирался,
Я прорываться не хотел;
Я вышел на шоссе и сдался –
Как раз патруль и налетел.
От удивления ребята
Винтовки начали ронять,
Смеясь, немецкие солдаты
Их ловко стали подбирать.
Ко мне размеренно-степенно
Прервавший мотоцикла бег,
Как бог, как властелин Вселенной,
Арийский шёл сверхчеловек.
Хрустя, сверкала портупея,
Сверкал сапог, сверкал погон,
Кресты сверкали, сердце грея,
И сам сверкал усмешкой он.
Он к нам явился, как Мессия,
На тихий наш, но жаркий зов;
При нём очистится Россия
От коммунистов и жидов!
Нам, избранным и благородным,
Не даст он одичать и пасть
И над скотом простонародным
Вручит божественную власть!
И вот он близко, весь в веснушках,
Как в брызгах солнца золотых
Иль в брызгах пива на пирушках!
Ах, почему же нет таких
И у меня?! Поверишь, прямо
Во мне не зависть – тип тоски!
Моя в таких веснушках мама,
В них очень часто русаки!..
Я подтянулся, хоть небритый
И грязный; две руки воздев,
Я прокричал ему: «Хайль Гитлер!» –
«Хайль Хитлер!» – рыкнул он, как лев.
Пронзил я пленных строгим взглядом,
Но политрук, увы, исчез...
Всегда везёт умнейшим гадам –
Нырнул он к партизанам в лес».
– Так ты не с Власовым, выходит,
Попал в немецкий плен тогда? –
«Пожалуй, так случилось, вроде...
Верней, не вроде – точно, да!
Немногие к друзьям немецким
Ушли за Власовым в их тыл;
Он в окружении советским
Командованьем брошен был.
Он долго храбро отбивался,
Но, предан ставкой дураков,
На немцев сделал ставку – сдался,
Чтоб с ними бить большевиков!
Но для созданья нашей Р у с с к о й
О с в о б о д и т е л ь н о й, своей
Союзной А р м и и негусто
Нашлось у Власова людей.
Названье это в сокращенье
Звучит «РОА». Ты это знал?
Для армии увеличенья
Всех русских пленных генерал
Под русские её знамёна
Без принуждения призвал.
Я в очистительное лоно
Той славной армии попал.
Фильтрационный пункт – сначала,
Где службой доказал – неслаб!
Потом был в а к ц и я х немало –
В к а р а т е л ь н ы х... Был принят в штаб.
Без тени внешнего величья
Был Власов прост и тем силён,
Ходил без знаков он различья
В простой шинели без погон.
Умён, отважен, благороден,
По-русски добр и твёрд, как сталь,
В общенье с немцами свободен...
Да, жаль его... ужасно жаль...»
Я помолчал. Подумал: «Кстати,
Не потому ль он без погон
Ходил, что чуял: как предатель
Разжалован судьбою он?!»
-----
Продолжение – Глава двадцать первая. ЧП. http://stihi.ru/2009/11/16/297