Рецензия на «Не слыша вестей из заоблачных сфер...» (Майкл Ефимов)

Здравствуйте, Майкл!

Думаю, Вы не будете сильно возражать, если я – после долгого перерыва, вызванного исключительно моей внутренней неразберихой, – предприму очередную попытку сквозного рецензирования. Это стихотворение – прекрасный для того повод, поскольку оно и радует глаз/слух (за что отдельное мерси), и одновременно даёт пищу для размышления. Так уж вышло, что мы с Вами почти синхронно опубликовали свои сочинения примерно на одну и ту же тему. И тема эта – современность, причём современность именно в разрезе, так сказать, совокупности обширных общественных отношений. Скажу без дураков, что в общем и целом меня порадовали координаты той точки, где Вы решили установить свой наблюдательный пункт. Хотя, конечно, есть и вопросы. Но наличие последних сродни топливу для настоящего рассуждения на тему отдельно взятого стишка. Ведь не будь их, говорить было бы попросту не о чем. Отдельный респект за верно выбранную степень вовлечённости/отчуждённости, ибо только она позволяет взглянуть на картинку под правильным углом, чтобы минимизировать искажение, – а также за отсутствие ноток, характерных для пресловутого городского глашатая, с его непременными проскрипционными списками. Остальное обозначу по мере движения по тексту. Но, по-моему, в такого рода поэтических взглядах на современность очень важно – не переборщить. Следует ставить вопросы – под любым углом, и чем острее угол, тем сильнее захватывает дух, но и тем труднее удержаться, – следует ставить вопросы, чтобы затем подвести стишок к черте... И всё! Если сделать заступ, предлагая, пускай даже ненавязчиво, пару-другую ответов, то сразу получается совсем другая поэзия. Мне такая поэзия не интересна. Одним словом, Майкл, Вы в этом смысле не переборщили и не заступили. В наши дни такое – редкость. И мне приятно это констатировать.

Первая строфа:

Не слыша вестей из заоблачных сфер
И чуя земную предсмертную корчу,
Пытаюсь понять я: какой Люцифер
Навёл на планету вселенскую порчу?

В принципе тут всё ясно. С первой строфы сразу даётся понять, что что-то происходит не так. Слова «предсмертная корча», «вселенская порча», и «Люцифер» характеризуют уровень серьёзности проблемы. Далее сама проблема выставляется в цветах, и следуют две строфы, где дан перечень проявлений этой «вселенской порчи».

То засуха с язвой, а то недород
И волны отравленной импортной водки;
От голода мрёт и дичает народ,
Горят телебашни и тонут подлодки.

А где не Россия - там тоже беда
И войны рвут в клочья тончайшие плёнки
Культуры, прогресса, любви и труда,
И всюду опять торжествуют подонки.

Одна из этих строф о следствиях локальных, другая – о глобальных. Вывод: беды везде разные, но имеется и общий знаменатель. Вот этот знаменатель: «И всюду опять торжествуют подонки». Однако он тоже следствие, просто взята более высокая степень обобщения. А почему, интересно, торжествую подонки? Как это можно объяснить? Но мы-то с Вами понимаем, что подонок – понятие условное. То бишь это вовсе не какая-то устойчивая категория людей, но скорее какая-то тёмная сторона буквально в каждом из нас. Во всяком случае, мне всё видится именно так. В том числе поэтому четвёртая строфа показалось мне самой загадочной.

И время не смоет эпохи позор,
Когда наслаждались и жили по-свински,
И щупает в бане б---й прокурор,
И снова работает рот у Левински.

Первые две строки воспринимаются нормально, в тон провозглашённому ранее. Своего рода видимость воздаяния. Но потом идёт прокурор, которого я, честно говоря, вообще никак не воспринял. Поскольку он почти святой, этот прокурор, ибо его распутство лишь очень косвенно связано с исполнением прокурорских обязанностей. То бишь я могу без особого труда создать в своём воображении кристально честного прокурора, который всё делал бы по закону и «не расстреливал несчастных по темницам», но который бы при этом бани-то, конечно, посещал, ну и пощупывал бы там... Что с того? Это его внутренняя этическая проблема. Но такой персонаж явно бледнеет перед прокурором, который является прекрасным семьянином, отцом четверых детей, даже примерным прихожанином, но который без зазрения совести стряпает при этом ложные обвинения. Вот такой прокурор был бы уместен. В общем, я не смог расшифровать этот образ. Ровно то же самое с Левински. Единственный смысл, который у меня прокатывал без противоречий, это «работает рот» в значении, что Моника, преследуя свои неважно какие цели, открыла рот и предала гласности историю, которая по сути своей интимная. Всё остальное кажется малозначимым в контексте проблематики этого стихотворения. Ведь если речь идёт об оральном сексе с Клинтоном, то разве это здесь важно? Разве это действо, с участием президента или, скажем, императора, в этическом смысле отличается от того же действа в исполнении любого другого персонажа. Вряд ли. Поэтому «рот Левински», понятый в прямом смысле, определённо снижает градус стихотворения, выбивается из ряда перечисленных напастей. Он и на следствие «вселенской порчи» не тянет и в качестве побудительного мотива для пятой строфы мелковат.

И я, ошалев от бесстыдства идей,
Что блещут в устах маразматиков в чине,
Бросаюсь в леса и спасаюсь людей,
Прозрев окаянство в экранной личине.

Суть этого катрена опишу в философских терминах. Отрицание действительности гонит ЛГ от внешнего мира в направлении собственного духа. Субстанциональная свобода расписалась в своей несостоятельности, что способствовало обострению свободы субъективной, которая есть не что иное, но рефлексия героя в его совести. И что же он делает? Какова его реакция? Сами понимаете, вариантов может быть сколько угодно. Этот герой предпочитает молиться.

И в храме осиновом тыщи лампад
Горят под дождём и сгустившимся небом,
И я, некрещёный, молюсь невпопад
За всех христиан, не делившихся хлебом.

Под молитвой я понимаю здесь именно упование на то, что лучшая часть в каждом из нас всё же должна в конечном итоге взять верх. И это упование, разумеется, распространяется и на самого ЛГ, который тоже человек. Ведь без этой бесконечной личной заинтересованности в некоем ином порядке вещей всё быстренько скатилось бы в безразличную абстракцию.

Последняя строфа состоит в основном из художественных образов и подводит к той самой черте, о которой я говорил.

Молитвы мои, задержавшись в листве,
Смываются ливнем, я снова им внемлю:
То плачет уставший Господь на кресте,
Не в силах сойти на холодную землю.

Я не стану перечислять все многочисленные интерпретации, которые при первом же прочтении возникли у меня в связи этим катреном. Потому что в данном случае это не имеет большого значения. Само настроение последнего четверостишия фиксирует стих ровно на той границе, за которой поэзия заканчивается. Черта, за которой провал! Пойди Вы дальше, Майкл, Вы бы непременно оступились. Ибо дальше начинается территория решений. Что ж, похвальное чувство меры.

С точки зрения внутривидовой борьбы этот стих, конечно, не петарда (это мой новый жаргон), но и никак уж не летальное оружие. Там нет ни предложений, ни виноватых! Сейчас такие концовки не в чести. Но с моей точки зрения, завершён он очень правильно. Какие сомнения были, я Вам честно рассказал. Хотя всё это, по большому счёту, лишь способ прочтения, каковой есть не более чем продукт чьего-то субъективного восприятия. Ну а как ещё можно читать стихи? Знаю, это моё субъективное восприятие мало что значит, однако мне кроме него предложить нечего. Тем не менее читать Вас всегда нравилось, равно как и говорить о нюансах присвоения. Спасибо за стишок!

С уважением,


Максим Седунов   23.09.2015 12:22   •   Заявить о нарушении