Отдельная коробка

(Из непосланного)

I

Доброе утро,
мой головокружительный мальчик.
Мой теплый комок
искусанных твоими недосказками нервов
вчера превратился в соль.
Не столп, а так – камешек на берегу
соленого озера
женских разочарований.
Это нормальный процесс осушения неба,
выветривания почвы,
из которой выступают со временем корни
согнутых ветром скрюченных сосен,
между которыми заблудился наш бог.
Доброе утро, мой сладкий,
мой летний, тоскливый, живой,
кончающий в темноту
от вечной любви к себе,
которую невозможно потерять,
как я тебя потеряла.
Доброе, доброе утро –
ночи тоже не злые,
просто у них бледно-черные глазки,
как у нерожденного котенка,
которого мы не завели,
потому что не встретились
вовремя.
Все время теперь – твое доброе утро,
моя непроглядная старость,
моя седина непорочности,
непрочности этого мира.
Доброе, доброе, злое...
Il

Вот, что хочу сказать тебе –
о стихах...
Если ты станешь принимать их на свой счет
(принимай на свой счет только деньги,
по возможности – большие и легкие),
то нам придется расстаться.
А я не хочу расставаться,
хочу оставаться пока.
Эта моя часть, которая имеет волю к тексту,
неотлична от меня, как и та, которая имеет волю к жизни.
Обе они мне пока дороги.
Я пыталась их разделить, но двумя дорогами
если идти одновременно,
то порвешься пополам.
Мне необходимо (иметь) кого-то для стихов
и кого-то, чтобы жить вообще.
Иначе, кто будет писать?
Дописанная я – склею свои упругие ласты,
распятая я – выдерну себя с корнем,
любимая я – выверну себя наизнанку
ради вшивой строки...
И это тайна моя –
что нету и не было у меня никого другого
кроме тебя.
А все, с кем я спала и кому писала
(это были разные люди),
были просто твоими пророками.
Давай договоримся пока
сидеть на берегу рядом,
ловя пузыри от падающих звезд,
пуская "блинчики" до семи...
Я больше двух или трех все равно не умею.
Ты выиграл сразу.
Поэтому я не могу тебя подешевке скормить
социальным сетям,
поэтому я все равно остаюсь не настолько поэтом,
чтобы с кем-то тебе
(как бы ты этого не хотел)
изменять.
 III

Все, что я знаю о мире –
бисерно уместится у тебя на манжетах.
Но в игольное ушко мне не пройти
ни одной, ни вместе с моими верблюдами.
Поэтому я делаю последнюю глупость
и говорю (безо всякой истерики):
небо никогда не перерезало своей пуповины,
мы его первенцы, и нет у нас меньших братьев.
Ты бы, наверное, хотел от меня услышать
ответ, например, на вопрос "как дела?"
или сводку погоды на август,
или просто "люблю"?..
Но я так не умею, все у меня через небо.
И ты.
Тебя я особенно высоко посылаю,
когда мне некому сказать "люблю".
IV

Жили-любили Король и Королева.
Была у них золотая канарейка, и был еще маленький барашек.
Ели они на завтрак манную манну с сиропом –
барашка не для того завели...
В этой сказочке вообще не должно быть финала, правда?
Ну какой у манны может быть финал,
какой финал у золотой канарейки?..
Так какого же лысого черта ты мне говоришь
свое слишком человеческое "не уверен",
если нас нету нигде кроме сказок?
Ты не читал сказок, я помню.
Это я – все их взяла на себя,
читала пока не поросла ими, как паутиной и мхом.
Постаревшая девочка –
это не приговор, это модно.
Выведи меня на чистую воду,
дай пить из твоих рук,
дай мне нормального бородинского хлеба,
и давай заведем пару волнистых попугайчиков,
чтобы они за нас говорили друг с другом,
пока мы спим на соседних подушках
с мокрыми от любви волосами.
V

Три дня без тебя – как три месяца,
три месяца пойдут за три года.
Маленькая моя душа вырастет,
и прорастут ее желуди,
и созреют ее черешни.
Будешь потом собирать урожай и плеваться
золотыми косточками в осеннюю ночь,
где ни ветра, ни снега еще, ни озноба.
Горячее одеяло твое меня накроет.
Ночная твоя голова на мне упокоится,
руки замкнут на мне двери другим,
сердца твоего в базовом тарифе не было,
но я украду его, и стыдно мне не будет.
Я положу его в отдельную коробку,
заверну в шелковый шелк,
обвяжу шерстяной тесьмой,
никому не скажу, где лежит,
буду ночами с ним говорить,
когда ты станешь стареньким и сгорбишься
от непосильного счастья.
Спи пока, мальчик, с другими –
спи про запас,
на случай любви.