Это ЖИВОЙ театр. Не в том смысле, страшном, как живое молоко или живой йогурт – нет! Это…
ИЗ ЛИЧНОЙ ИСТОРИИ.
- Пошли в театр?
- Ага, счас, прям!
С ума, что ли, сошёл: лето, соловьи, черёмуха взбесилась. Здесь друзья – вместе дом строим, в светлое будущее гвозди заколачиваем. Здесь грядки: ткнул в землю семечко – и вырастают всякие РАСТЕНИЯ: могучая ПРИРОДА себя являет.
И ещё рядом живёт река. И лунища в полнеба…
А он – в театр, в театр! Заладил, как три сестры. Пыльные кулисы, скучные актрисы?
Не пошла-таки, Наташа Ростова. Тогда не пошла.
Теперь сама на себя удивляюсь: через два года всё равно ведь туда попала. Жизнь как долбанула: пропала и река, и соловьи, и грядки. И друзья.
А ТЕАТР…
Театр махонький-махонький. Только Золушка смогла бы уместить на такой площади и гардероб, и зал, и актёрские гримёрки. Публика в антракте, в любую погоду, дышит на улице – и под дождём, и под звёздами. В театре ОЧЕНЬ жарко.
Ведь и зал махонький. Ряды скамеек почти вертикально взлетают к потолку. Забираешься, как альпинист, на самый верх, колобком скручиваешься.
А внизу – коробочка. Та самая, булгаковская.
Свет погас, зал схлопнулся. Чпок – и утянуло. И ты на сцене.
Что там у нас сегодня? Че-ехов? Да в нём же теперь только ленивый не ковыряется, себя, любимого, из него выпучивает: на, зритель, дывысь!
Не-е-е…
Здесь – всё по-настоящему: театр в театре – «Чайка». Нет, не акунинская, прикольная. Истинная, чеховская: «Люди, звери и куропатки…» Птицы божьи…
Спектакль идёт, Тригорин пишет. А Константин Гаврилыч всё чайку застреливает. Да не очень-то у него получается: чаек-то целая толпа, сердца неприкаянные – и заречная Нина, и мать-героиня, и вечно-в-чёрном-Маша… И даже доктор Дорн. Кричат, мечутся – каждый о своём. Никто никого не слышит… А попробуй-ка, в таком гомоне! Кота на них не хватает (у Чехова, вообще, с котами слабовато, у него всё больше птицы – не то, что у Шекспира! Там-то - ого-го! - хищники водятся.) Вот и приходится бедолаге-Треплеву сам-себя многократно губить: чайку в себе убивать. Кто-то ведь должен, иначе драматургии не случится. И убил.
Тем более что Нина прямо призналась: «Я чайка… Нет, я актриса!» Тем спаслась.
Чехов-Чехов, грустный Чехов… Три сестры, три сестры разорвут тебя на части (Б.Г.!)…
И правда, рвут душу-то. Тоже птицы ведь – журавли оседлые.
Крыльями машут, курлычут: «В Москву, в Москву!» А не летят: жизнь по ногам вяжет.
И Вершинин, залётный, уж улетел; и милягу-Тузенбаха, рвущегося в дальние полёты - в труды праведные - опять же нелепо, по-браконьерски, застрелили… А бедные сёстрицы курлычут, колдуют светлое ПОТОМ – наше с вами, прошу заметить! – и крыльями машут, машут…
В Москву… В чудесное будущее, которым, по сути, является для них лишь безвозвратно утерянное прошлое.
Безвозвратно утерянные мечты.
И настройщика не позовёшь: ключ от рояля тоже утерян.
О, Россия…
О!
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
