ЛЕБЕДА
Пускает корни лебеда.
Пускай растет.
Она права.
А мне и нынче лебеда
Не просто так — трава.
Не стороной война прошла,
Не обошла нуждой.
И лебеда для нас была
И хлебом и едой.
В тяжелой ступе лебеду
Мы сокрушали, как беду.
Я помню, как месили хлеб
В заржавленном ведре
На лебеде
да на воде,
На ключевой воде.
Бока мякинные мягки.
Пирог из печки плыл.
В нем только горсточка муки,
Чтоб запах хлеба был.
Пирог на стол. Есть хочешь? Ешь!
Отстала корка. Мякоть режь.
Мы ели хлеб за кусом кус.
И горек был тот хлеб на вкус.
И сладок был. И не остыл,
Как подобает пирогу.
И ел я хлеб. И телом креп.
Назло войне. Назло врагу.
Тревожной хмари не дымить,
Не стлаться над водой,
И лебеде уже не быть
Ни хлебом, ни бедой.
Но память прежняя жива.
Но память прежняя права.
Мне и сегодня лебеда
Не просто так — трава.
***
А у меня —
отцовский склад и нрав.
Мы спорим с одинаковым задором.
Но, не вдаваясь в существо тех споров,
Я все-таки скажу, что я не прав.
А прав отец.
Своею прямотой,
Которой он не изменил ни разу
Ни помыслом, ни действием, ни фразой,
Ни самою малейшей запятой.
Боюсь — отца не баловал успех.
Он не из тех, кто любит соглашаться,
Идти на компромисс. Отец из тех,
Которые сражались на Гражданской.
Они, быть может, чересчур круты
И в чем-то чересчур непримиримы.
Но убежденья их неколебимы,
И шли они в партийные ряды
Не потому, что жаждали наград,
Не ради продвижения по службе.
Им партбилет вручали, как мандат
На полученье личного оружья.
Тот пыл понять не каждому дано.
Кому-то по-казенному он дорог.
Еще живучи люди, для которых
Нелепо бескорыстье и смешно.
Они приемлют, как мосты, посты.
Их равнодушье, как кощеев, сушит.
А убежденья их весьма просты:
Им партбилет громоотводом служит.
Отец врагами личными их числит.
Он с ними примирения не мыслит.
Я разделяю ненависть его.
Я по-отцовски быть хочу пристрастным.
К отцовской вере быть хочу причастным,
А больше мне не нужно ничего.
Конечно, я порой еще мечусь,
Ищу я в спорах основанья истин.
Но постигать через отца учусь
Как истину всех истин — бескорыстье.
***
Я откупился гонораром
От суеты и от забот.
Незатихающим пожаром
Пыль в душном мареве встает.
Но предвещает равновесье
Берез развесистая тень.
Причудливое чернолесье
Перемешало ночь и день.
И вот бредешь по тропам лисьим,
Где гаснет тусклая листва,
И понимаешь:
лес немыслим
Без ворожбы, без волшебства.
Сквозь мглу синеющих деревьев
Тебе отчетливо видны
Глаза иконописно-древней
Неистребимой тишины.
В той тишине незримы тени,
В ней глохнет гомон и галдеж.
С каким-то тайным опасеньем
На поклоненье к ней идешь.
***
Читайте Тютчева, поэты,
В тот вещий олимпийский час,
Когда безмолвные планеты
Ниспровергаются на вас,
И мирозданья звездный хаос
В твое врывается окно,
И неземной восторг и пафос
Тебе почувствовать дано.
Боренье тьмы, боренье света.
Луны скользящий бледный след.
Читайте, Тютчева, поэты,
В нем есть предчувствие ответа,
А это больше, чем ответ.
***
Какая сила воскресила
Полузабытое родство?
Вновь одержимы мы Россией,
И это в нас сильней всего.
Россия Пушкина и Блока,
Кто объяснит мне, почему
Чужим мы кланялись пророкам,
Чужому верили уму?
Сквозь затуманившийся облак
Неразличимей и смутней
Мне брезжил чистый, строгий облик
Прозрачной Родины моей.
Какая ж сила воскресила
И вновь соединила нас?
Вновь одержимы мы Россией,
Что поднимается сейчас.
***
Мы забывали о России.
Она бывала не в чести.
Мы это слово в дни иные
Стеснялись вслух произнести.
И было странно это видеть,
И нас сомненья стерегли:
Кого боялись мы обидеть?
Кого обидеть мы могли?
Как будто в годы грозовые
Иль в ожидании невзгод
Не обращаемся к России,
Уверенные наперед,
Что отведет беду крутую,
Когда качнется шар земной,
Что, о дурном не памятуя,
Она спасет… Ей не впервой.
***
Любовь оправдывает всё,
Как цель оправдывает средства,
Но мне подсказывает сердце:
Не всё оправдано. Не всё.
О, этот лозунг знаменитый,
Стократ повторенный, стократ!
У вас, отцы-иезуиты,
Его берем мы напрокат.
И мы приветствуем разруху,
И нам порой ничуть не жаль,
Что обрекаем на разлуку,
Что предрекаем мы печаль.
Сомненья смутные свои
Мы от самих себя скрываем.
И все-таки подозреваем
Неправоту своей любви.
С самим собой наедине
В тиши ночей я представляю,
Как мучиться я заставляю,
И сам я мучаюсь вдвойне.
И почему я злу причастен,
И почему я так привык,
Что строю счастье на несчастье,
На отрицании других?
Или любовь себе верна:
Иначе,
чем через распятья,
Через разлуки и проклятья,
Не утверждается она?
***
Шел князь на князя. Брат вставал на брата.
Из-за чего? Из-за клочка земли,
Из-за полоски ржавой и щербатой,
Где ковыли от ветра полегли.
Гордынею и гневом обуяны,
Сошлись полки. Из-за чего? Бог весть.
Из-за словечка, сказанного спьяна,
Что задевало княжескую спесь.
Дамасский меч, еще служивший деду,
Сверкал на солнце, отводя удар.
— Не дам, не дам возвыситься соседу! —
И щит гудел раскатисто: — Не дам!
А вдалеке, под небом бездыханным,
Уже копилась черная беда.
Под бунчуком косматым Батухана
Сбиралась в "тьмы" татарская орда.
Отечество! Грядет твой злейший ворог.
Дымятся кровью реки и ручьи…
Каким платили горем и позором
Мы за раздоры мелкие свои!
Сквозь годы стону полонянок внемлю,
Кричу и докричаться не могу:
— Остановитесь! Не давайте землю
На поруганье лютому врагу!
***
И вновь отступление пели
Печально и хрипло рожки.
В беснующейся метели
Смешавшиеся полки,
Ломая незыблемость линий,
По скользким мосткам переправ
Уходят от нарвской твердыни,
Обозы и пушки отдав.
Поземкою синей обвитый,
Покрыт ледяною корой,
Глядел, как бредут московиты,
С усмешкою свейский король.
О, кто в то мгновение ведал
(Жгла очи метельная мгла),
Что дальней предтечей победы
Конфузия эта была.
Ну что ж. Может быть, не однажды
Оставив последний редут,
Мы слышать могли, как протяжно
Печальные трубы поют.
Но знали — заранее знали —
Мы в горькие дни и года:
Последняя битва — за нами.
Так было. Так будет всегда.
И черной цифирью рябили
Названья чужих площадей.
Брусчатку Европы рубили
Копыта донских лошадей.
И пушка, давясь в исступленье,
Чугунной лепешкой ядра,
Без нашего позволенья
Не смела стрелять ни одна.
***
Рассвет незряче надвигается
Над синевой озер, над недрами.
Россия только начинается —
Пусть ведают друзья и недруги.
В разрыве туч встает туманная,
Звенящая, заледенелая,
Она —
Великая и Малая,
Она —
Червонная и Белая.
О чем над весями и градами
Ее ветра поют раскованно?
Ее загадка не разгадана,
Ее пути не расколдованы.
И гаснет лес густой и вязевый,
В дыму и придорожном рокоте,
И слово главное не сказано
Ее вождями и пророками.
Наталье Николаевне Пушкиной
Строками, полными печали,
К Вам обращались с давних пор.
Вас укоряли, обличали,
Вам выносили приговор
Язвительный и в заключенье
Читали проповедь опять,
То снисходительно прощенье
Изволили Вам даровать.
Вас поучали столь исправно,
Как будто право обрели
Звать не Натальей Николавной,
А фамильярно — Натали.
Как будто вправду стих наш дальний
И наши грубые персты
Коснуться смеют Вашей тайны
И Вашей грустной красоты.
Но глохнет ропот монотонный…
А мне довольно одного:
Вы были пушкинской Мадонной,
Вы были Музою его.
Среди сомнений неотступных
Неколебим и чист Ваш храм.
В строках, как небо, недоступных
И, словно небо, близких нам,
Запечатлен Ваш облик тонкий,
Волшебный отзвук Ваших слов…
Все остальное — кривотолки
Да зависть праздная умов!
***
Случайных встреч и не было и нет.
В толпе, в театре, в толкотне трамвайной —
Они всегда и все необычайны.
Ты их готовил миллионы лет.
Нет никаких загадочных примет,
Нет никакой в таинственности тайны.
И каждый шаг, на первый взгляд, случайный,
Определяет внутренний твой свет.
Мы зря порой страшимся оглянуться,
Наивно удивляется порой:
Ах, как легко нам было обмануться!..
Сто раз могли смешаться мы с толпой,
Сто раз могли в толпе мы разминуться…
Но не могли не встретиться с тобой.
