троллинг

зацепился в камментах на ютубе. после, хворал от ненависти к оппоненту. после, нашёл у ДЕГ утешительное:

- Не могу знать, ва-во-во. – Не-е-е-ет, ты по-ду-май.
Русское общение идёт очень далеко, заходит очень далеко. В русском общении совершенно отсутствует категория меры. Русский диалог преступен, что прекрасно показал Даниил Хармс. Он физиологически глубоко подметил беззащитность русского слова, невозможность им защититься, формализовать диалог, ввести его хоть в какие-то рамки. А с другой стороны, Хармс чувствовал, что это же свойство языка превращает общение в избиение и убийство. Русский язык – язык палачей и язык жертв. Вот рассказ Хармса "Григорьев и Семёнов" (91) (подзаголовок: "В рукописи без названия"):
"Григорьев (ударяя Семёнова по морде): Вот вам и зима наступила. Пора печи топить. Как по-вашему?
Семёнов: По-моему, если отнестись серьёзно к вашему замечанию, то пожалуй, действительно пора затопить печку.
Григорьев (ударяя Семёнова по морде): А как по вашему зима в этом году будет холодная или тёплая?
Семёнов: Пожалуй, судя по тому, что лето было дождливое, зима будет холодная. Если лето дождливое, то зима будет холодная.
Григорьев (ударяя Семёнова по морде): А вот мне никогда не бывает холодно.
Семёнов: Это совершенно правильно, что вы говорите, что вам не бывает холодно. У вас такая натура.
Григорьев (ударяя Семёнова по морде): Я не зябну.
Семёнов: Ох!
Григорьев (ударяя Семёнова по морде): Что ох?
Семёнов (держась рукой за щёку): Ох! Лицо болит!
Григорьев: Почему болит? (И с этими словами хвать Семёнова по морде)
Семёнов (падая на стул): Ох! Сам не знаю.
Григорьев (ударяя Семёнова ногой по морде): У меня ничего не болит.
Семёнов: Я тебя, сукин сын, отучу драться. (Пробует встать)
Григорьев (ударяя Семёнова по морде): Тоже учитель нашёлся!
Семёнов (валится на спину): Сволочь паршивая!
Григорьев Ну, ты, выбирай выражения полегче!
Семёнов (силясь подняться): Я, брат, долго терпел. Но хватит. С тобой, видимо, нельзя по хорошему. Ты, брат, сам виноват.
Григорьев (ударяя Семёнова каблуком по морде): Говори, говори! Послушаю.
Семёнов (валится на спину): Ох!"

Это типовой русский разговор, постоянно воспроизводящейся в той или иной модификации везде: дома, на работе, на улице, на собрании, на допросе. Сколько раз я был его участником! Ни на западе, ни на востоке такой дикий, жуткий "диалог" совершенно невозможен. Во-первых, избиение происходило бы молча или сопровождалось отдельными вскриками и мольбами, не образующими связного текста и тем более – диалога. Во-вторых, даже если представить редкий случай беседы-избиения, то она не велась бы столь искривлённо и спутанно. На западе разговор бы шёл чисто формально (так и говорили бы до конца "о погоде") или же чисто содержательно (выяснение отношений). На востоке такой разговор был бы содержательно-формальный, то есть говорили бы о погоде, но одновременно Григорьев-сан издевался бы над Семеновым (особое строение фраз и интонационных акцентов).

Нет, этот рассказ Хармса просто гениален. Его надо целиком в учебники по этнографии помещать, как характерный тип русского национального общения. Уже первая фраза превосходна: "Сегодня хорошая погода, не правда ли, сэр", – и по морде. – "Да, но вчера был дождь", – и при этом не тоже в морду, а утираясь. В первом случае диалог ещё возможен – из бравады, апломба (на боксёрском ринге между двумя джентльменами). А тут – дикость. Потом формальная беседа, подкрепляемая конкретным избиением, приобретает все более содержательный характер: "Мне никогда не бывает холодно", – эта фраза вносит оттенок субъективизма. Потом: "Лицо болит", – ещё усиление, это уже некоторое осмысление процесса избиения, подход к совпадению действия и его обговаривания. Далее интереснейший, типичнейший поворот: "У меня ничего не болит". То есть ситуация, слова – не доходят. Характерно также осознание этого дефекта и стремление зацепиться за собеседника: "Что ох?"; "Почему болит?" Дальше происходит замедленнейшая и очень вялая реакция, ощущение, что что-то там вовне, в какой-то реальности, лежащей далеко-далеко внизу, вне словесного облака, происходит. И сразу попытка осмысления натыкается на контрформализацию: "Выбирай выражения полегче". Выражения выбираются и происходит осознание ситуации, но на формальном бонтонном уровне, уровне условной стилизации: "брат", "видимо нельзя". Это стилистика "хорошейпогодынеправдали", почему-то приложенная к совершенно неприложимой ситуации. И наконец всё завершается последним "охом" Семенова. Он валится на спину во второй раз, что создает ощущение дурной бесконечности. Одновременно возникает ощущение убийства, потому что избиение идет крещендо: Григорьев сначала просто монотонно "бьёт по морде", а кончает уже торжествующим "каблуком по морде". А Семёнов падает на стул, пробует встать, валится, пытается подняться и снова валится, что совпадает со срывом попытки обороны.

Характерен подзаголовок рассказа: "В рукописи без названия". Что это такая за рукопись? Уж не протокол ли?

А фамилии, фамилии какие! Абстрактно-обобщённые, безлично обычные. "Типовая ситуация". (116) Впрочем, есть и ещё один момент в этом хармсовском смаковании Петровых, Ивановых, Комаровых и Петраковых – просто ненависть к русским фамилиям. Такая же, как у Михаила Булгакова к фамилиям еврейским (в "Мастере и Маргарите", да и в других вещах). "Эй ты, Макаров. – Ну, ты, Петерсон. Ха-ха-ха".

Другие статьи в литературном дневнике:

• 07.07.2019. троллинг