чертыхаясь, бранясь и гикая:
«за щипец хватай, остолопина!» -
мужики животину дикую,
волокли — волчка - по сугробинам.
дотащили почти до проруби -
исхитрился утечь, удавленник...
затаился в плетёном коробе
у избы с голубыми ставнями.
на ночлег уйдя с благочинными
пожилыми рябыми клушами,
задремал волчок под овчинами,
да одним ушком зиму слушает:
сытный пар стоит над харчевнями,
злые псы ворчат за заборами,
а душа моя — баба древняя,
космы белые, ноги хворые.
сирин ей поёт многолетие:
подбоченится — скособочится.
и чем дольше живётся в свете ей,
тем сильнее жить дальше хочется.
звон подойника — тихий колокол,
в черноте ночной - звёзды кочнями.
"волокли волчка, дурни, волоком,
а душичка-то, знать, молочная.
поживи, волчок, во моём дому,
во моём дому - белом терему,
а когда придет время в лес уйти,
млечной кипенью затворю пути"
Шестое небо
до закатной полосы
не добраться на трамвае:
бьют песочные часы -
на осколки добивают.
за ночь острого песка
наметает по колено,
средизимние века
окружают постепенно:
сыплют из холщовых сит
металлическое пламя.
время мёрзлое скользит
под стальными башмаками.
посыпают гололёд -
солнце дёргают за вымя...
свет песчинками течет,
не простыми — золотыми.
сверху окрик: шире шаг!
путь извилистый, червивый...
ветер войлочный в ушах
повторяет: чьи вы? чьи вы?
там, где над стеклянным льдом
брызжет радужное пламя -
мы построим первый дом,
а дошедшие — за нами,
и за линией шестой,
возле ангельских сторожек,
встанет город золотой
из намытых небом крошек,
и, под вспыхнувший миндаль,
изотрётся наконец-то
на подошвах наших сталь,
зашнурованная в детстве.
... от пропавшего ключа
след на лаковой пластинке.
ветер с твоего плеча
сдует первую песчинку,
и с Летейского мостка
усмехнётся портомоя,
провожая мотылька
в небо синее седьмое.
Застань меня
Так начинают время – наугад.
Туман стоит, как яблоневый сад,
затылком подпирая потолок,
на горле неба – лунный узелок,
ворчание грача над головой...
Пожалуйста, застань меня живой.
Условных наклонений вышел срок –
отчаливает в море катерок,
и выкликают с тинистого дна
пока ещё не наши имена.
Издалека расслышится едва,
какие мотыльковые слова
летят на свет из нежности, пока
в гортани нет воздушного платка...
Законы не меняют – аз воздам.
Расселят по раздельным городам
в пространстве без дорог и без концов –
под крылышки любимых мертвецов,
и мир наступит, именно такой,
как и мечталось: воля и покой.
Не сводится баланс, провис итог...
От жизни остаётся лоскуток,
но по сусекам есть ещё мука
для пряничной избы и колобка –
полжмени ржи, полжмени ячменя...
Пока я на крыльце, застань меня.
ВЕРСТЫ ДОЖДЕВНЫЕ
Горело
Горело ночью, где – не разобрать,
как будто под листвой у печки грелись:
развёрнутую домиком тетрадь
подхватывала пламенная челюсть,
а после из утробы земляной
по узким камышинкам дымоходов
змеёныши-дымки ползли стеной,
в полночные проваливаясь воды,
свивались под молчание собак…
Над городом, как призрачное судно,
неспешно плыл белёсый волкодлак,
обличие меняя поминутно,
асфальтовые лезвия дорог
завёртывал в нетканые тряпицы, -
от бешеной хромой луны берёг
неохранённых тех, кому не спится.
И было от окна не отойти,
не оторвать притянутого взгляда
от темноты, разъятой на ломти
движениями дымчатого гада, -
и виделось: пока не рассвело,
до третьего призыва зоревого
туманилось холодное стекло
от горького дыхания живого.
Пуговичный дом
В башне из-под польской карамели
(не бывает зданий обжитей),
местопребывание имели
пуговицы всяческих мастей,
разного колёра и калибра,
статуса, достатка, ремесла…
В старом чемоданчике из фибры
спрятана кунсткамера была.
Жизнь текла вольготно и лениво,
только иногда пускался в путь –
в ателье, по воле индпошива –
подходящий к ткани кто-нибудь,
по дорогам самострочной моды
торопясь настранствоваться всласть,
чтобы возвратиться через годы
или оторваться и пропасть.
И, когда грустилось и хворалось,
а порой и вовсе просто так,
чемодана челюсть поднималась,
открывая сущий кавардак:
там, на дне, в коробочке с картушем,
полонил неведомый кащей
круглые разрозненные души
отошедших в прошлое вещей.
Виделось, как будто бы в гостиной
собирались поиграть в лото
бабушкина юбка из поплина,
молодое мамино пальто,
кто-то незнакомый в коверкоте,
платье с отложным воротником,
папина рубашка, кофта тёти
и пуловер, вязанный крючком.
И казалось: ничего дороже
в целом свете не было и нет
чемоданчика с бумажной кожей
и цветной жестянки без конфет:
там дышало весело и мудро
в дырочки, четыре или две,
время из стекла и перламутра,
с местом состоящее в родстве.
Версты дождевные
Потупив очи долу, на заре,
в пустом академическом квартале,
сегодня пели так в монастыре,
как будто люцифера ожидали –
повсюду пламенели голоса,
то вспыхивая вдруг, то затихая,
и раздували ноздри небеса,
и била в барабан гроза сухая,
а после в белокаменном стогу,
подмяв многоэтажные початки,
валялся дождь, выкусывая мгу
из жёстких шкур асфальта и брусчатки,
и всем, кого по свету развели,
об их неразделимости не зная,
казалось, что от неба до земли
верста намного меньше, чем земная.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
