Давид Симанович. Мой Шагал.
Давид Симанович
http://chagal-vitebsk.com/?q=node/138
Издания музея
Книга стихов, посвященных Марку Шагалу. Содержит также переводы произведений самого Шагала с идиша на русский язык.
Мой Шагал, или Полет любви
Я - из Витебска, где под небом
белорусским работал Репин,
и сияет, как добрый след,
его жизни "Осенний букет".
Я - из Витебска, где сквозь тлен
старый Пэн берет меня в плен,
хоть холодных ветров торжество
над забытой могилой его.
Я - из Витебска, где Шагал
прямо с Замковой в небо взлетал,
зацепился за облака -
и остался тут на века.
Я - из Витебска, где Малевич
с Уновисом, с семьею левых,
Богу брат и дьяволу брат,
поднимал, как знамя, квадрат.
Я - из Витебска, чей портрет
ярко вписан в картину лет,
и художники новых дней
свято помнят учителей.
1988
Из Дневника Шагаловского года
Колесо Истории вращается.
И, хоть очень дорога цена,
городам и людям возвращаются
добрые - навечно! - имена.
1962
Прошумело ливней немало,
но как будто в золе уголек,
в старом Витебске уголок -
одинокий домик Шагала.
Он бы не был так одинок,
если б, все прорвав карантины,
возвратились сюда картины,
освещая родной порог.
1970
Чья тень мелькнула и пропала
на старой улочке пустой?
Опять бессонного Шагала
мне чудятся шаги за мной.
1984
После метелей, как вещий знак,
по лицам усталым скользнуло солнце.
И возвращается Пастернак.
Вот-вот и Шагал вернется.
1987
И был мой звездный час
средь яростных светил.
И сам Шагал, лучась,
меня благословил.
1992
Сергею Рублевскому
Опять кричу в темноту,
зову человеческий род:
- Надо спасать красоту!
И она нас тоже спасет...
1992
Сегодня все радетели Шагала,
защитники его, его друзья.
И памяти цветное одеяло,
которое над миром просияло,
натягивает каждый на себя...
1997
И рожденье его на фоне пожара
объясняется кратко и просто:
как предчувствие гетто и Бабьего Яра,
как предчувствие Холокоста.
1998
Это крест необычный мой,
как посланье божье и слово:
я вернул Шагала домой,
чтобы в Витебске был он снова.
Да зачтется мне подвиг мой,
моя трудная колея -
я вернул Шагала домой
из жестокого небытия...
И другой стала жизнь моя.
1994
Взлетит вороний грай,
рассыплет небо соль.
Гостиница "Синай",
гостиница "Бристоль".
В окраинный хорал
вплетен торговцев крик.
Там бродит Марк Шагал -
не мастер - ученик.
Какой-то местный ферт
в цилиндре щегольском.
А у него мольберт
и ящик за плечом.
Еще не комиссар,
идущий в красный снег,
картины не кромсал
огнем двадцатый век.
Уходит время вспять.
А там не до того -
признать иль не признать
на родине его.
Базара шум и гам,
столетья третий год,
и юный Марк Шагал
по Витебску идет.
1976
Стол покидает рыба-фиш,
наполненная фаршем,
и прямо - в небо...
- Эй, шалишь! -
мы ей вдогонку машем.
Кричим: - Художник, право, черт!
Он не имеет права!..
Но этот странный натюрморт
давно покрыла слава.
И слой ее не то что пыль:
не сдуешь пылесосом.
И рыба в небе - это быль
о будущем и прошлом.
Там скрипачи взлетают с крыш,
как из аэропорта.
И я лечу. И ты летишь.
И все сомненья - к черту!
А впереди - старик-скрипач.
Вот нам его догнать бы
и пожелать ему удач -
играть почаще свадьбы.
Он приближается к луне
над городом апрельским,
и треплет время в вышине
его седые пейсы.
А древний Витебск и Париж
в просторах распростерты.
И я лечу. И ты летишь.
И все сомненья - к черту.
1968
Пятница. Звезд колыхание вечных
в неподражаемой синей дали.
Ставится свечка в медный подсвечник.
Пора зажигать ее - вот и зажгли.
А за окошком грохочет телега,
резкий доносится цокот копыт.
Молятся старые Хацкель и Фейга.
Молятся юные Марк и Давид.
Древнему слову хасидской молитвы
тихо внимает большая семья.
И огонек, будто кровью политый,
в подсвечнике бьется, сквозь годы светя.
1992
Михаилу Шмерлингу
Домик Шагала -
небесное семя
время шатало,
как землетрясенье.
Не расшатало
силой бесовской
домик Шагала
на старой Покровской.
Кажется, вот он
за занавеской -
занят работой,
с кистью небесной.
Это судьба ли,
символ ли века -
родины дали
из пламя и света.
1986
Аркадию Подлипскому
Без громких криков и затей -
часы старинные, подсвечник -
так и рождается музей,
как память на дорогах вечных.
А дни шумят - за валом вал,
и жизнь идет, подобно чуду,
как будто только что Шагал
из дома вышел на минуту.
И вот сейчас вернется он,
неудержимо юн и весел.
И ветры с четырех сторон
его поднимут в поднебесье.
1992
Василю Быкову
Он, который Европу пешком прошагал
и орудье свое проволок,
возле старого дома, где вырос Шагал,
на минуту притих, приумолк.
"Это в юности было, - он вспомнил. - Тогда
я учился еще рисовать.
А потом всенародная вышла беда -
и пришлось научиться стрелять.
Но с далекой, еще довоенной поры,
с той, где надвое делится жизнь,
все мне видятся витебские дворы,
как миры, вознесенные в высь..."
1985
Гремит он, радости даря,
по Витебску осенний праздник.
Над городом - крылатый всадник,
глашатай правды и добра.
Его библейские глаза
горят неугасимым светом.
Как провозвестник, как гроза,
на город сходит он с портрета.
А неба выставочный зал
открыт для витебского люда.
И чудотворец Марк Шагал
с земли глядит на это чудо.
1980
Людмиле Хмельницкой
Бурный, времени по росту,
буйный, в зеркале беды,
дождь грохочет на Покровской -
и смывает все следы.
Стало так светло и чисто,
потому что смыт уже
след железного чекиста
на последнем рубеже.
И Шагал усталый просто
поселился здесь опять...
Дождь грохочет на Покровской
и не хочет отступать.
1993
Что ему поклоненья, дары,
запоздалые наши признанья?
Он открыл такие миры
среди вечного мирозданья!
Это космос красок - Шагал,
красоты и добра криница.
Если б только он увидал,
что на родине милой творится...
А ему над землей лететь,
над Покровской и над Двиною,
отвергая картинами смерть,
торжествуя над силой злою...
И в годину бед и обид
и воинственных конфронтаций
пусть Шагал нас объединит,
чтоб могли мы к нему подняться.
Пусть стоит на земле музей -
Дом Шагала - светло и знакомо,
без излишеств и без затей,
как в родительском было доме,
где и лампы неяркий венец
и свеча освещает субботу,
и у Бога снова отец
просит счастья семье и народу:
Пусть бы каждый здесь увидал
то, что сердцем можно увидеть...
Жил Шагал. И живет Шагал.
И ему благодарен Витебск.
1993
Посреди беспредела жестокого,
когда только в душе благодать,
два японца из дальнего Токио
дом Шагала хотят увидать.
Все узнать про творенья и род его,
красок синее волшебство
и понять, почему наша родина
признавать не хотела его.
Счастлив я, что незримыми токами
в Витебск мир потянуло опять
и не только японцы из Токио
дом Шагала хотят увидать.
1992
Борису Заборову
За моим окном цветет каштан,
старый Эйфель облака утюжит.
И парижский сладостный дурман
пятый день меня пьянит и кружит.
Он еще рассеется потом.
Мне о том Шагал напоминает
и своим невидимым крылом
с Витебском Париж соединяет.
1991
Александру Гвоздикову
Над чернотою крыш
средь облачных белил
Шагал летел в Париж
на светлой паре крыл.
Не ангел, чтоб с него
лепили идеал,
не дьявол - ведь его
на землю Бог послал,
чтоб брезжила во мгле
его искусства нить
и что-то на земле
сумела изменить.
Когда-то над Двиной
он отправлял в полет
и город свой родной,
и весь его народ.
И вот на склоне лет,
как скульптор изваял,
неукротим и сед,
в Париж летел Шагал.
Позванивала медь,
как скрипка под смычком, -
ему впервой лететь
в обличии таком.
Он был из меди сам,
и медным музы лик.
А к вечным небесам
он на земле привык.
И что там - гром ли, тишь -
он памятником стал...
Из Витебска в Париж
сквозь тьму летел Шагал.
1991
Стоит мессы Париж. А Шагал
тоже мессы достоин - пора.
Он в классическом Гранд Опера
по-библейски плафон расписал.
И весь мир отражается в нем,
словно в зеркале вечном своем.
И парят в красоте неземной
Витебск мой и трубач над Двиной.
И, встречая в Париже зарю,
провожая над Сеной закат,
я в шагаловском небе парю
и библейской компании рад.
1991
Увидеть Париж - и умереть...
Увидел - и хочется жить.
А на березе - осенняя медь,
а в небе - белая нить.
И Белла взлетает прямо с крыльца
над серыми буднями крыш,
и каждой библейской чертою лица
прекрасна она, как Париж.
Мы с нею еще полетим над Двиной,
где светлая даль видна.
А вечный Париж - мой Витебск второй
и Сена - моя Двина.
1993
Как паломник, я вошел устало
в Хайфе над заливом в Дом Шагала.
Как посланье божье и как музу,
возле двери увидал мезузу,
к косяку прибитую в надежде,
что Господь входящего поддержит
и спасет от муки и от жажды.
И Шагал сюда входил однажды.
И ему художники вручили
ключ от дома в иудейском стиле.
А чтоб всюду знали эти дали,
дом свой именем его назвали.
И Шагал с улыбкою летучей
принял у друзей волшебный ключик
от своей прародины любимой
с витражами в Иерусалиме...
Как паломник, я вошел устало
в Хайфе над заливом в Дом Шагала.
От другого дома поклонился
и от той земли, где он родился.
И был рад я, что судьба связала
Витебск с Хайфой именем Шагала.
1994
На аукционе в Герцлии
продается картина Шагала.
Ее высоко оценили -
и покупателей мало.
А ей отыскалось бы место
в другом уголке земшара,
где родился маэстро
во время большого пожара,
где небо особой сини,
и ратуша радуги множит.
Но беден город старинный
и картину купить не может.
Как будто на сушу и воды
послано наказанье
за то, что долгие годы
там сына не признавали.
И лишь теперь оценили.
И время его настало...
На аукционе в Герцлии
продается картина Шагала.
На ней судьбой распростерты
евреи в печальном небе.
И за живых и мертвых,
за Витебск молится ребе.
1994
Библейского неба пламень рыжий,
а ниже - волны седые вскачь.
На пьедестале, как на крыше,
стоит шагаловский скрипач.
Печаль и радость, с временем споря,
сюда из Витебска он принес.
Хлебнул он в жизни столько горя,
что стали слезы морем слез.
И песню его услышал Всевышний -
и благословил его древний плач.
У моря в Нетании играет на крыше
старый шагаловский скрипач.
1997
Валерию Могучему
Нежно звучала
средь грома и крика
скрипка Шагала,
еврейская скрипка.
Души печаля,
роняя улыбки,
краски звучали,
как звездные скрипки.
Что же вы, люди,
поникли устлало?
Пусть вас разбудит
скрипка Шагала!
Чище кристалла,
звонче звоночка,
скрипка Шагала -
Витебска дочка.
Зло побеждала
любовью великой
скрипка Шагала -
бессмертная скрипка.
1998
И сказал Шагал, чуть дыша,
в час последний вдали от родины:
"Там осталась моя душа..." -
и глаза его синие дрогнули.
И припомнил он о былом
и увидел дворик с березкою,
где грустит покинутый дом -
29, Большая Покровская.
Там окраина. Чад. Глядят
окна в мир еврейскими ликами,
козы прыгают у оград,
скрипачи на крышах пиликают
так, что ходит земля ходуном,
вся с деревьями и дорогами,
и летят они с Беллой вдвоем
над церквами и синагогами.
Наяву, как во сне, летят
над Двиной и ратушей старою.
Я кричу через рай, через ад:
- С возвращением, Марк Захарович!
Между жизнью и смертью межа.
И уже бессмертье наградою...
Здесь осталась его душа
незапятнанная, неразгаданная.
1989
Из поэзии Марка Шагала
/переводы с идиша/
Звенит во мне далекий город...
Звенит во мне далекий город,
церкви белые и синагоги.
Открыты двери навстречу горю,
навстречу радости и тревоге.
Под небом синим жизнь дальше мчится.
Кривые улочки во мне взгрустнули,
и тихо дремлют седые птицы -
надгробья, где предки мои уснули.
В цветах и красках моя картина
стоит на грани жизни и смерти.
Ее прикрою любовью сына,
ее укрою дыханьем сердца.
Иду сквозь пламя. Пылают годы.
Но город мой на земле остался.
Тот мир ушедший во сне приходит,
и где-то в нем я затерялся.
Теперь меня не ищите нигде вы,
сам от себя убежал я, немилый.
Состарились молодости моей деревья.
И плачу я над своей могилой.
Первый учитель Иегуда Пэн
Учитель мой, где твои кисть и бородка?
Из этого мира насилья и зла
тебя на тот свет дорогой короткой
лошадка черная увезла.
Погасла лампада усталого сердца -
и ночь окутала дерева.
Напротив дома старая церковь
молчит нахмуренная, как вдова.
Уже по картине твоей еврейской
мажет грязным хвостом свинья.
И болью мне поделиться не с кем:
зачем так давно я ушел от тебя.
Моя жена
Навстречу идешь - и волос твоих пряди
тянутся руки мои обвить.
Ты даришь мне небо, искристо глядя,
и хочется у тебя спросить:
Неужели завянут цветы, неужели
их покроет времени лед?..
Ко мне пришла ты - и мы взлетели.
И долго-долго длился полет.
Мы погасили ночи дыханье
и свечи любви зажгли над землей.
И две души, как одно сиянье,
соединились и стали зарей.
Как забыть я это сумею:
земли и небес укрепляя связь,
любовь моя слилась с твоею,
чтоб после дочь любви родилась.
И Богу благодаренья мои
за этот подарок добра и любви!
Белла
К 4-й годовщине смерти
О тебе твое белое платье грустит,
увядают цветы, что сорвать я не мог.
По надгробью рука моя нежно скользит,
и уже я и сам зеленею, как мох.
Об одном, как вчера, я сегодня спрошу:
- Остаешься иль вырваться можно тебе
и пойти по следам, осушая росу
или слезы мои? Жду тебя на тропе...
- Как любви нашей свадебный яркий костер,
к людям, к дому любовь наша чистой была,
ты иди, ты буди их, чтоб к солнцу поднять.
Как земной на груди моей вечный ковер
и сиянье звезды, что сквозь ночи прошла -
так однажды ко мне ты вернешься опять.
Благодарю Тебя
Мой Бог, за свет такой,
что ты мне даровал, -
благодарю тебя.
Мой Бог, и за покой,
что ты мне ниспослал, -
благодарю тебя.
Мой Бог, лишь ночь опять -
глаза закроешь мне
до наступленья дня.
Но буду рисовать
на небе и земле
картины для тебя.
К моему городу Витебску
Шла Великая Отечественная война. Еще больше года оставалось до победы. Еще томился в фашистской оккупации Витебск. Вставали на борьбу с врагом в городском подполье и в партизанских лесах отважные сыновья и дочери Беларуси, своим мужеством приближая славный час освобождения.
15 февраля 1944 года в Нью-Йорке в газете "Эйникайт" ("Единство"), издаваемой американским комитетом еврейских писателей, художников, ученых, было опубликовано поэтическое обращение "К моему городу Витебску".
Автор обращения - всемирно известный художник Марк Шагал жил тогда в Нью-Йорке, куда перебрался из Франции, спасаясь от фашизма.
Сегодня, через много лет, переводя его с идиша на русский язык, я думаю: как надо любить свой дом, свою улицу, свой город, чтобы в далекой и суровой разлуке, ничуть не очерствев сердцем, обратиться к любимому уголку на земле с такими словами печали и мужества.
Андрей Вознесенский, которому я одному из первых прочел эти строки, сказал: "Это по-настоящему гражданское произведение. И сколько в нем яркого света поэзии".
И ведь в самом деле Шагал был поэтом в живописи, графике, во всем что делал. И поэтом, который писал красками сердца стихи и поэмы.
По жанру объяснение Витебску в любви, своеобразное послание через время и пространство - это стихотворение в прозе, так построфно и ритмично, наполненное мыслью, оно построено по законам поэзии.
Впервые "К моему городу Витебску" в моем переводе с идиша появилось в "Литературной газете" 2 сентября 1987 года, в день открытия выставки художника в Москве, почти через двадцать лет после того, как я перевел его из книги еврейского американского поэта Исаака Ронча "Мир Марка Шагала" (Лос-Анджелес, 1967). А затем вошло в книжку "Марк Шагал. Паэзiя" (Мiнск, "Мастацкая лiтаратура", 1989). Там же оно напечатано на белорусском языке в переводе Рыгора Бородулина.
Давид Симанович
Давно уже, мой любимый город, я тебя не видел, не слышал, не разговаривал с твоими облаками и не опирался на твои заборы. Как грустный странник - я только нес все годы твое дыхание на моих картинах. И так с тобой беседовал и, как во сне, тебя видел.
Мой дорогой, ты не спросил с болью, почему, ради чего я ушел от тебя много лет назад.
Юноша, думал ты, что-то ищет, какую-то особую краску, которая рассыпается, как звезды с неба, и оседает светло и прозрачно, как снег на наши крыши. Откуда он это берет, как это приходит к нему? Почему он не может найти все это рядом, тут в городе, в стране, где родился? Может, этот парень вообще "cумасшедший"? Но "сойти с ума" от искусства?..
Ты думал: "Вижу - я этому мальчугану в сердце запал, но он все "летает", он срывается с места, у него в голове какой-то "ветерок"".
Я оставил на твоей земле - моя родина, моя душа - гору, в которой под рассыпанными камнями спят вечным сном мои родители. Почему же я ушел так давно от тебя, если сердцем я всегда с тобой, с твоим новым миром, который являет светлый пример в истории?
Я не жил с тобой, но не было моей картины, которая не дышала бы твоим духом и отражением.
Иногда бываю я печален, когда слышу, что люди говорят обо мне на языках, которых не знаю и не могу понять, - они говорят о моем отношении к тебе, будто я забыл тебя. Что говорят они?
Мало мне моих художнических терзаний, должен я еще выстоять как человек.
Не зря я издавна мечтал, чтобы человек во мне не был виден - только художник.
Еще в моей юности я ушел от тебя - постигать язык искусства... Я не могу сам сказать, выучился ли я чему-либо в Париже, обогатился ли мой язык искусства, привели ли мои детские сны к чему-то хорошему.
Но все же, если специалисты говорили и писали, что я достиг чего-то в искусстве, то я этим принес пользу и тебе.
И все же я все годы не переставал сомневаться: понимаешь ли ты меня, мой город, понимаем ли мы друг друга?
Но сегодня, как всегда, хочу я говорить о тебе.
Что ты только не вытерпел, мой город: страдания, голод, разрушения, как тысячи других братьев-городов моей родины.
Я счастлив и горжусь тобой, твоим героизмом, что ты явил и являешь страшнейшему врагу мира, я горжусь твоими людьми, их творчеством и великим смыслом жизни, которую ты построил. Ты это даешь не только мне, но и всему миру.
Еще более счастлив был бы я бродить по твоим полям, собирать камни твоих руин, подставлять мои старые плечи, помогая отстраивать твои улицы.
Лучшее, что я могу пожелать себе - чтобы ты сказал, что я был и остался верен тебе навсегда.
А иначе бы я не был художником!
Ты не скажешь мне, что я слишком фантазирую и непонятен тебе. Ты же сам в глубине души своей - такой. Это же твои сны, я их только вывел на полотно, как невесту к венцу. Я тебя целовал всеми красками и штрихами - и не говори теперь, что ты не узнаешь себя.
Я знаю, что уже не найду памятники на могилах моих родителей, но, мой город, ты станешь для меня большим живым памятником, и все твои новорожденные голоса будут звучать, как прекрасная музыка, будут звать к новым жизненным свершениям. Когда я услышал, что враг у твоих ворот, что теснит он твоих героических защитников, я словно сам воспламенился желанием создать большую картину и показать на ней, как враг ползет в мой отчий дом на Покровской улице, и из моих окон бьется он с вами.
Но вы несете навстречу ему смерть, которую он заслужил, потому что через смерть и кару, возможно, много лет спустя, обретет он человеческий облик.
И если бывало, что какая-то страна объявляла святым человека, то сегодня все человечество должно было бы тебя обожествить, мой город, вместе с твоими старшими братьями Сталинградом, Ленинградом, Москвой, Харьковом, Киевом, и еще, и еще, - и всех вас назвать святыми.
Мы, люди, не можем и не имеем права спокойно жить, честно творить и оставить этот свет, пока грешный мир не будет очищен через кару святую.
Я смотрю, мой город, на тебя издалека, как моя мать на меня смотрела когда-то из дверей, когда я уходил. На твоих улицах еще /враг. Мало ему было твоих изображений на моих картинах, которые он громил везде. Он пришел сжечь мой настоящий дом и мой настоящий город. Я бросаю ему обратно в лицо его признание и славу, которые он когда-то дал мне в своей стране. Его "доктора от философии", которые обо мне писали "глубокие" слова, сейчас пришли к тебе, мой город, чтобы сбросить моих братьев с высокого моста в воду, похоронить их живьем, стрелять, жечь, грабить и все это наблюдать с кривыми улыбками в монокли.
Мне не нужен больше мой собственный дом, если вы даже его спасете, во всех ваших сердцах - мое жилище. Ваше дыхание мне дорого, как бальзам.
И счастлив был бы я принести тебе новую весть, как сам ты, мой город, принесешь ее миру.
Другие статьи в литературном дневнике:
