Эта книга о жизни и смерти, о запредельном, о творчестве, о том, что никогда не может случиться и что всегда прячется в нас, о том, что, вопреки здравому смыслу ладони, прикоснувшейся к цветущей ветке сирени, проглядывает из глубин нашего подсознания...
Автор
" Таким образом я оказался на старой и. очевидно, заброшенной
дороге, которую сам же и выбрал..."
Х.Ф. Лавкрафт. «Картина в доме»
1.
Расталкивая отъезжающих, натыкаясь на углы чемоданов и оступаясь на выщербинах бетонного пола, Серж почти бежал по подземному переходу. Голос вокзальной дикторши подгонял. Слева высветился указатель «Перрон №6», и он свернул к лестнице. Перепрыгивая через несколько ступеней и не обращая внимания на сердитые окрики, он, наконец-то, оказался под кессони рованными сводами дебаркадера. Поезд только-только начал движение. Серж бросился вслед. Последние усилия - и он, поравнявшись со своим вагоном, тяжело дыша, заскочил в тамбур, благо дверь еще не успели закрыть. Проводник искоса взглянул на билет, молча посторонился и пропустил его в салон.
В полупустом вагоне пахло разогретым металлом и кожезаменителем. В душном воздухе суетились мелкие пылинки, стартовавшие с вытертой до белесых проплешин ковровой дорожки. Редкие пассажиры устраивали свой багаж и устраивались сами. «Не густо для отпускного сезона и южного направления»- подумал Серж, подходя к своему купе. Негромко постучал и с усилием отодвинул тяжелую дверь.
В купе находился единственный попутчик, который, загородив проход и стоя к Сержу спиной, безуспешно пытался затолкать в багажный ящик объемистую сумку-чемодан. В конце концов, его усилия увенчались заслуженным успехом и он, с облегчением выдохнув, повернулся к Сержу.
-Извините. Добрый день. Когда надолго уезжаю из дома, то напоминаю себе сразу и вьючного верблюда, и погонщика - сам тащу свои пожитки, сам же себя и понукаю...
Он мягко, близоруко щурясь, улыбнулся. И эта улыбка мгновенно сделала его моложе. Серж на несколько секунд растерялся, замешкался, все еще вглядываясь в когда-то знакомое и во многом изменившееся лицо, но тут же полувопросительно-полуутверждающе спросил:
-Вадька?
Тот быстро вынул из кармана рубашки очки и узнаваемым движением водрузил на нос.
-Серж? Ну, никогда бы не поверил. Вот эта встреча! - И, шагнув вперед, порывисто обнял его.- Сколько же мы не виделись? Лет двадцать? Нет, я покинул пенаты после армии. Тогда мне было 22. Значит, восемнадцать.- Он отстранился, оглядывая Сержа,- Знаешь, листая иногда какой-нибудь роман, думаешь: такого в реальности быть не может, а жизнь такие номера выкидывает... Недавно на Невском, в Доме книги, сокурсника по институту встретил. Тоже лет десять-двенадцать не виделись. Я у родственников гостил, а он - из Омска, про-
ездом, всего на день в Питер. Представляешь? Миллионный город, центр, толчея Невского, а я за ним очередь в кассу занимаю...
Вадька заметно волновался. Искренность школьного друга и его неподдельная радость приятно поразили Сержа, а ведь Вадим Молодов стал знаменитостью, известным поэтом, и его уже прочили чуть ли не в классики.
-Да садись же, садись.
Вадим едва ли не силой усадил Сержа, все еще не пришедшего в себя от неожиданной встречи. Сам, нервно потирая ладони, устроился напротив, потом подвинулся к окну и задернул занавески. День завершался, но уходить не спешил, и сквозь мутноватое от времени и пыли стекло в вагон все еще проникали, теперь уже потерявшие резкость, раскаленные лучи жаркого августовского солнца.
-Рассказывай.
-Что рассказывать?- не понял Серж.
-Как что?- Где ты? Что ты? Ну, как живешь?
Серж не успел ответить. Дверь неприятно скрипнула, и в купе вошел проводник. «Билетики»,- растягивая слово, сказал он, садясь на краешек дивана, ближе к выходу. Голос прозвучал неожиданно высоко, резким фальцетом, но как-то приглушенно, словно доходил издалека.
Пока проводник проверял проездные документы и искал им место в своей путевой сумке, друзья молчали, поглядывая в его сторону. Возраст проводника был явно пенсионный. Из-под надвинутой до бровей форменной фуражки, скрывавшей глаза, выглядывали короткий, как у ребенка, нос и редкая рыжая бороденка. Седые, давно не стриженные и немытые волосы спускались почти до плеч, оставляя на сером выцветшем кителе белые точки перхоти. В целом он походил на большую сгорбленную обезьяну, на которую то ли в шутку, то ли по ошибке надели железнодорожную форму.
-Отец, как насчет чая?- поинтересовался Серж.
-Скоро будет, воду поставил.
Старик с трудом поднялся и, подволакивая ногу, исчез за дверью, оставив после себя запах дешевого табака и затхлой сырой одежды. На них как будто пахнуло из не имеющего вентиляции земляного подвала.
-Белье бы сменил,- посоветовал вслед Вадим, понизив голос, чтобы проводник не услышал.- Впрочем, нам с ним в одной постели не спать. Ладно, Серж, не тяни, рассказывай.
-Наверное, и рассказывать не о чем. Все, как у всех. Работа, семья, футбол, рыбалка, походы на сторону... Сын - десять лет. Хотелось бы и дочку, да по нашим временам... Сам понимаешь. После того, как ты в литературный подался, я в строительный поступил, в нашем городе. Сейчас начальник участка... Ты, Вадька, лучше о себе. Богема все ж. Постоянно о тебе слышу. То в ящике мелькаешь, то по радио цитируют, песни на твои стихи слагают... Еще чуть-чуть и я о тебе высоким штилем заговорю, да еще твердые знаки начну в конце слов после согласных ставить.
Вадим коротко рассмеялся.
-О богеме рассказать? А-а-а, клубок друзей... Вечно кучкуются и дружат против кого-нибудь. Как говорится, еще несколько таких друзей и врагов не надо... Чем меньше можем, тем больше хотим значить. Это неинтересно. Что у нас в Союзе писателей, что у художников, то же в театре... Одни дрязги. Старая история и, поверь мне, так было, так оно и будет до тех пор, пока существует творчество. Давай лучше школу вспомним - хорошее время, сколько надежд...
И они вернулись к школе, друзьям, юношеским проказам, улице, где жили - их дома находились по соседству, как раз напротив, даже квартиры располагались на одном этаже и они, при желании, могли общаться, не выходя из подъездов.
-А Людочку-то не забыл?- наконец, напомнил Вадим.
-Людочку... Как можно?- Серж усмехнулся.- Вся школа по ней страдала. Мы тогда с тобой здорово подрались из-за нее. Мать потом туфли мои спрятала и неделю из дома не выпускала. А позже ты сочинил что-то вроде эпиграммы. До сих пор помню:
«Кто узнал ту Людочку,
Тот попал на удочку».
Так вот, встретил я ее как-то. Эх, жизнь, жизнь, в настоящую клушу превратилась, против прежнего на три обхвата шире. Она меня не узнала. А ведь совсем рядом прошла, нагруженная сумками, я ее и окликать не стал...
-Что ж мы на сухую сидим?- спохватился Вадим.- Или не мужики? Встречу обмыть надо.
И он достал из дипломата фигурную бутылку с иностранной цветной наклейкой.
-Хороший коньяк, французский, пять лет выдержки,- со знанием дела одобрительно прокомментировал Серж.
Следом за коньяком на столе появились складные дорожные стаканы и бутерброды, нашелся и лимон. Они выпили за встречу, потом без тоста. Поезд шел ровно, не убыстряя, но и не замедляя ход, равномерно вздрагивая на рельсовых стыках. Серж украдкой наблюдал за приятелем - все такой же восторженный, как будто время и не коснулось его.
Без стука, отодвинув плечом дверь, вошел с чаем проводник.
-Как зовут, отец?- роясь в бумажнике, осведомился Вадим,- Давно служим?
-Давно,- неопределенно ответил старик,- А зовут меня Харитоном Иванычем, если вам интересно, конечно... Деньги за чай сейчас и лучше бы мелкой монетой, мне надо с пассажирами рассчитываться...
Он не договорил. В дверную щель просунулась морда здоровенного пса. Его покрывала седоватая, местами свалявшаяся крупными завитками шерсть. Пес чем-то неуловимо походил на проводника: тот же уклончивый взгляд из-под нависших бровей, по-своему, по-собачьи, но похоже скособоченное тело.
-Господи,- присвистнул Вадим,- откуда взялся сей патриарх собачьего рода? Ему же не меньше ста лет.
Старик, не оборачиваясь, недовольно бросил: «Кербер, на место!» Пес вздрогнул и мгновенно исчез. «Не с кем оставить,- пояснил проводник,- вот и вожу с собой. Да вы не беспокойтесь, собака смирная».
Пока он, деловито шевеля губами, отсчитывал сдачу, категорически отказавшись от чаевых, чем удивил присутствующих, Серж, подмигнув приятелю, предложил: «Стопку, отец, примешь?» На что получил тот же односложный ответ: «Не положено».
-Н-да,- протянул Серж после его ухода, разливая коньяк,- встречаются у нас еще и бескорыстные человеки.
-Знаешь,- невпопад, думая о своем, ответил Вадим,- меня пес озадачил, не могу отделаться от впечатления, что он как-то очень уж по-людски нас оглядывал, словно выяснял, чего можно от нас ожидать.
-Да? Не фантазируй, - это на тебя благородная жидкость подействовала, господин поэт.
За чаем, который оказался неожиданно вкусным, правда, чувствительно отдавал хлором, что, впрочем, после коньяка не испортило аппетита, вспоминали еще несколько эпизодов из детства, и разговор постепенно принял отвлеченный характер. В основном, он вертелся вокруг Вадима, так как Сержа, далеко от литературного мира, интересовала именно эта тема.
Наконец, Серж решился спросить о том, что давно мучило его, лишало покоя и вопрос этот требовал обязательного для него разрешения. И хотя ему не хотелось открываться перед Вадимом, но иного выбора не оставалось.
-Читая твои книги,- Серж немного замялся и покраснел,- а я ни одной не пропустил, я постоянно спрашиваю себя, как получилось, что ни я и никто другой рядом не знали, даже не догадывались о твоем увлечении поэзией? Или это произошло позже, спонтанно, как по Бергсону, озарением? Что заставило писать? Наверное, вопросы покажутся тебе праздными, но для меня они важны.
Вадим внимательно посмотрел на него.
-Писал ли я стихи в юности?- он остановился, затем продолжил,- нет, не писал. И даже не мечтал об этом. Все пришло потом. Но главное заключается в другом. Я думаю, мы похожи на пластинки для проигрывателя, а неведомая игла заставляет нас петь, если сказать по другому, заставляет нас делать то, что мы часто не хотим делать, то есть мы не зависим от себя. Я не желаю быть поэтом, я не желаю насиловать себя писательством, болеть поиском точных слов, мучиться сомнениями, не спать ночами, преследуемый новыми идеей или сюжетом, и, все-таки, я поступаю именно так.
Я знал с самого детства, что буду кем-то иным, но не тем, кем был тогда, и не теми, кто меня окружал. Когда мне было семнадцать - восемнадцать - двадцать лет и мое внешнее поведение соответствовало вашему: пил, как и вы, мои друзья и ровесники, совершал глупости - но всегда где-то в подсознании пульсировало ощущение, что у меня свой путь, отличный от вашего. Как мог я это знать? И еще, уже в тот период я проникся осознанием, что существует какая-то сила, неподвластная мне, которая, сколько бы я не сопротивлялся, по¬ступит по своему и я подчинюсь ей. Что это? Фатализм? Вера в судьбу, в провидение? Ни в коей мере. Этому нет определения в нашем языке.
Я искренне переживал свое одиночество. Я старался подражать вам, моим сверстникам, не выделяться, быть незаметным в вашей среде. Но вы знали, вернее чувствовали, что я отличаюсь от вас. Как понять это? Какие бы усилия я не прилагал, чтобы заслужить ваше доверие, вашу дружбу, вы только терпели меня, но никогда не принимали полностью.
Более того, ощущая, что я не ваш, но не отдавая себе в этом отчета, вы изводили меня шутками, не всегда безобидными насмешками, а иногда и почти откровенными издевательствами, что доставляло вам тщательно скрываемое удовлетворение. Не ведая сами, вы старались утвердиться на мне, хотя я был самым слабосильным в вашей компании и не блистал никакими талантами ни по вашим, ни по моим меркам. И я не мог понять, что же я делаю не так? А ларчик открывался просто: для вас я был человеком другого мира, недоступно¬го вам, и животным чутьем вы угадывали это.
Прошли годы, и я стал поэтом, за что и плачу одиночеством.
Серж молчал.
Вадим раздвинул занавески. За окном тянулся знакомый однообразный пейзаж: близнецы-поля сменялись скучными прореженными перелесками и неглубокими морщинами оврагов. Временами ландшафт пересекали голубовато-матовые при вечернем освещении извилистые полоски обмелевших рек, на поверхности которых словно устав от бесконечности дня, задержались последние солнечные блики.
-А что теперь?- безучастно глядя в окно, продолжил Вадим,- Признание получил, славу испытал. Что впереди? Не вижу цели как раньше, хотя там,- он прикоснулся к виску,- достаточно творческой потенции и, чувствую, еще многое могу и должен сделать. А я не хочу жить - мне больше некуда идти и незачем спешить. Но и умирать боюсь и даже, наверное, это странно слышать, не же¬лаю. Я как бы хочу присутствовать здесь, но вне времени, вне окружающих меня проблем. Вне. Понимаешь? Впрочем, я и сам до конца не понимаю. Может быть, это, есть такой термин, кризис среднего возраста? Может быть...
Он потянулся к бутылке - руки его мелко дрожали - и одним глотком допил из горлышка остатки. Взял ломтик лимона, повертел и бросил обратно.
Серж опытным глазом оценил его состояние:
-Много пьешь?
Вадим неопределенно пожал плечами.
-Выпиваешь, пьешь, пьянствуешь, запиваешь... Питие - это оттягивание
проблем до их саморазрешения. Пить? Не пить? Если споткнуться и сломать шею, то какая разница на какую ногу спотыкаться, левую или правую?Я хочу тебе стихи последние почитать. Назвал их по принципу восточной поэзии целым предложением «Ветка вербы, умирающая утром на фоне открытого окна». Я, правда, их еще не совсем закончил, не отшлифовал, да ладно.
Верба, увядающая в стакане
на фоне открытого настежь окна...
Здесь не помогут любовь, сострадание.
Глухо вибрирует жизни струна.
Кожа на листьях бумагой шершавой,
как на ладонях, уставших держать
влагу. Кому уступаешь ты право
жить и надеяться, жить и страдать?
И опушёнными в юность ресницами
смежились-съежились почки-глаза.
«И ничего уже не случится,-
кто-то невидимый рядом сказал.-
И не увидеть заветного лета -
первого лета в жизни твоей...»
В желтый рассвет осыпаются с ветки
листья надежд нерожденных ветвей.
Верба, засыпающая в стакане
на фоне открытого настежь окна...
Может так лучше? Без бурь? Без желаний?
Солнечный луч. Наступление дня.
Разве это поэзия? Мне не так давно показали стихи девятилетнего мальчика - абсолютно гениальные в своей простоте, я до таких не дорос.
Он вынул из дипломата изрядно помятый, сложенный вчетверо тетрадный листок и старательно, почти нежно разгладил его.
Жил-был аквариум - Большой аквариум.
Плавали в нем рыбки Большие и мелкие.
Вырос аквариум - Выросли рыбки.
Упал аквариум, разбился и умер.
И умерли рыбки.
-Вот так...
Появился проводник, чтобы забрать пустые стаканы.
Серж вопросительно посмотрел на него:
-Что-то едем-едем, отец, а станций и остановок не замечается...
Старик неопределенно кивнул куда-то в сторону:
-Ремонт пути, пока по объездной идем, а остановок много не ждите - поезд-то скорый.
Он ушел.
-Не продолжить ли нам?- Вадим поднял пустую бутылку и посмотрел сквозь нее в окно. Небо уже затуманилось серым налетом приближавшейся ночи и в нескольких местах пока еще неясно, как будто из речной глубины, проглянули редкие звезды. Погода портилась, засеменил мелкий дождь.
Они помолчали.
Вадим неожиданно предложил:
-Хочешь экспромт?- и, не дожидаясь ответа, прочитал:
Звезды прекрасны, но чопорно-строги,
реминисценция их мертва,
несут ледяные свои отроги
они, как короны на головах.
-Ну что, в ресторан?
Серж с сомнением покачал головой:
-Я, вообще-то, в командировку, баксов у меня в обрез.
Вадим рассмеялся.
-О чем разговор? Не делай проблем из ничего. Деньги - ничто, когда они есть, разумеется. Жизнь - это не деньги, но деньги - это жизнь. У меня на весь вагон хватит - на днях гонорар получил. Пошли?
2.
В коридоре было пусто. Куда-то исчез и проводник. Проходя мимо служебного купе, они заглянули в открытую на треть дверь. Кербер дремал, положив тяжелую голову на мощные, сейчас расслабленные лапы. Почувствовав их, он тут же поднял морду и негромко, скорее для порядка, заворчал. Зрачки его высветились необычной для собаки зеленоватой мерцающей окраской, как будто на них брызнули жидким фосфором. Из полураскрытой пасти, между обнажившихся желтых загнутых внутрь клыков сочилась струйка слюны. Оглядев пассажиров, он снова прикрыл глаза и опустил морду к полу. Серж порылся в кармане. «Держи, псина»,- и он бросил Керберу случайно завалявшийся кусочек печенья. Пес, не глядя, вытянул лапу и подтащил подачку к себе.
Дверь в соседний вагон оказалась заперта. Вадим растерянно развел руками.
-Счас сделаем, начальник, оп!- Серж жестом фокусника извлек из кармана железнодорожный ключ и объяснил,- как-то случайно попал ко мне, вот и таскаю с собой для подобных ситуаций.
Они перешли в следующий тамбур и, на всякий случай, чтобы не вышло скандала, в свою очередь, повернули ключ в двери. Открывая дверь в салон, они услышали странные скребущие звуки, заставившие их обернуться. В тамбуре их вагона, по ту сторону запертой двери, поднявшись на задние лапы, к стеклу судорожно прижимался Кербер. В глазах его не осталось и капли сонливости, злобный взгляд упирался в них. Царапая стекло когтями, он громко повизгивал, словно звал кого-то на помощь.
-Ну да, близок локоть...- съязвил Серж,- подожди.
Он вернулся и постучал пальцем по стеклу, как раз напротив собачьего носа, чем вызвал у пса новую конвульсию злобы. «Чего привязался, образина?»- и он скорчил ему рожу. На прощание Серж издевательски махнул Керберу рукой, приглашая последовать за ними, и прикрыл Дверь в тамбур.
Соседний вагон встретил полной и, как показалось, настороженной тишиной. В коридоре никого не было, двери купе, включая и служебное, были закрыты.
Подобная картина повторилась и в следующем, с той лишь разницей, что в стекло одного из окон с тупым упорством билась и назойливо-однотонно ныла гигантская муха, которую следовало бы немедленно занести в мушиную книгу рекордов Гиннеса.
-В вагоне на меня набрасывалась муха,
безжалостно жужжа в беспомощное ухо,-
сострил Вадим, но шутка показалась обоим неуместной и она безвозвратно растворилась в безлюдном пространстве коридора.
-Что они, повымирали все? Или спать уже залегли? Время-то детское,- возмутился Серж.
Он посмотрел на часы: всего-то десять с небольшим настукало. Еще и свет не зажигали...
Он сначала постучал, а потом подергал ручку первого попавшегося купе.
Никто не ответил, и дверь не поддалась. Также безразлично отреагировали на их попытки установить контакт и другие купе.
-Странно, очень странно,- чуть слышно, скорее для себя, пробормотал Вадим.
-Чего странного?- взорвался Серж,- люди билеты достать не могут, а они составы порожняком гонят. Цены поднимают. Это же рай для перекупщиков. Видимо, всем на лапу достается. А может и правда спят? Вот сейчас возьму и заору: «Пожар!» Тогда и посмотрим, куда они все подевались... Ладно, двигаем дальше.
-А ты обратил внимание,- сказал вдруг Вадим,- что в поезде не работает радиосеть? Ни музыки, ни последних известий... Я это еще в нашем купе отметил, но не придал значения. Довольно необычно для поезда такого класса...
-Да мало ли какие неполадки могли возникнуть,- отмахнулся Серж, но сам как-то сразу почти осязаемо ощутил тишину, нарушаемую только монотонным стуком колес, и почему-то вспомнил о мухе, встретившейся в начале салона.
Миновав очередной купейный вагон, также не подававший признаков жизни, они попали в плацкарт. Тишина все сильнее действовала на нервы. Отсутствие естественных посторонних звуков превращалось в своеобразную какофонию молчания. Тишина и одиночество, органичные где-нибудь в небольшой комнате, принадлежащей одному человеку, здесь, в пространстве, рассчитанном на скопление, пусть и по необходимости, десятков людей, воспринимались как нечто исключительное, противоречащее природе и потому иррациональными и почти паранормальными.
Темнота сгущалась, и в поезде зажглось освещение. Оно заставило тем-ноту собраться в геометрически правильные, но неправильные в своей безликой утилитарности неподвижные тени, которые повторялись с неумолимой логикой стандартного серийного интерьера, что еще больше усиливало ощущение пустоты и брошенности. Странно было наблюдать, как желтые полосы света из безжизненных окон змеились по насыпи, вздрагивая при каждом толчке поезда.
Они огляделись. Салон был чисто подметен, как будто подготовлен к приему пассажиров и отмечен той печатью кратковременного холодноватого уюта, который, обычно, сопутствует номерам гостиниц или сдаваемым в наем помещениям. На верхних багажных полках дремали комплекты постельных принадлежностей - подушки, закатанные в аккуратно сложенные матрацы; неярко отсвечивали натертые до возможного блеска металлические поручни и консоли.
В тот момент, когда глаза привыкли к свету, обнаружился след необычно¬го, того, чего они в тайне и ожидали, и боялись. В разных местах: на откидных столиках и спальных полках, на полу словно затаились вещи и багаж пассажиров.
Предметы были самые рядовые и необходимые в пути: чемоданы, сумки, рюкзаки, бритвенные принадлежности, полотенца, атрибуты различной одежды, попадались даже детские игрушки, а на одном из столиков, презрительно поглядывая вокруг холодным экраном цветомузыки, величественно возвышался импортный японский музыкальный центр, стоивший целое состояние. Но главное, вещи не были брошены в спешке, а аккуратно сложены, словно хозяева оставили их за ненадобностью, но, по укоренившейся привычке к порядку, позаботились, чтобы багаж занимал надлежащее место и не мешал по¬сторонним.
-Царство Аида,- еле слышно прошептал Вадим.
-Что-что?- не понял Серж.
-Нет, ничего, это я так, себе...
Пока Серж тупо смотрел перед собой, Вадим взял первое подвернувшееся под руку - изящную женскую сумочку и, перевернув, высыпал все, что в ней находилось, на стол. Она содержала обычный в таких случаях набор: косметику, инструменты для маникюра, расческу в виде изображения фигурки Сирены, чисто женские мелочи, деньги... Он пересчитал их - вполне приемлемая сумма для безбедного полумесячного существования. В боковом накладном кармане нашел паспорт на имя Алексеевой Галины Анатольевны, 32-х лет... Автоматически собрал все и положил обратно, защелкнул замок.
Серж растерянно повертел головой: - Ну и дела...- и спросил, неожиданно переходя на шепот,- ты что-нибудь понимаешь?
Вопрос не получил ответа. Вадим как-то беспомощно посмотрел ему в глаза и пошел вперед, оставив Сержа удивленно-вопросительно озираться по сторонам.
Тот догнал его уже в тамбуре и грубовато схватил за руку, повыше локтя.
-Что молчишь, давай, говори - куда они исчезли по-твоему?
И тот, и другой уже поняли, что происходит нечто необъяснимое, неподдающееся логике, но если Вадим не только понял, но и принял эту аксиому, то Серж, прагматик по натуре, отторгал ее - ему требовалось именно логическое решение, основанное на том, что подсказывал его жизненный опыт, на том реальном, что окружало его до сегодняшнего дня.
Вадим осторожно высвободил руку.
-Успокойся.
-Нет, ты скажи,- упорствуя, Серж вцепился в рубашку Вадима - ему, видимо, требовалась какая-то материальная опора, требовалось физически почувствовать близость живого человека,- где они, что с ними случилось? Их ограбили? Убили? Ссадили с поезда? Может быть, они отстали по какой-то причине? Ну, должно же быть естественное, нормальное объяснение...
Вадим осторожно, стараясь не делать резких движений, высвободился из его рук.
-Остынь.
Серж снова попытался схватить его за рубашку, но Вадим увернулся и оттолкнул его руки.
-Хватит!
Теперь голос его прозвучал жестко и непререкаемо и Серж сразу сник и по-детски шмыгнул носом:
-Мы же материалисты...
-Какие, к черту, материалисты?- наступил черед Вадима повысить голос,- Ты когда-нибудь видел такое? Или, может быть, слышал о подобном?
Он сжал безвольно опущенные плечи Сержа и легонько встряхнул его:
-Проснись. Ни ты, ни я и никто другой не сможет объяснить происходящее с позиции здравого смысла, это находится за его гранью. Но раз уж мы попали, точнее вляпались в такую неординарную ситуацию, надо думать как из нее выпутаться. Ни криками, ни слезами, ни истериками не поможешь и со стороны нам никто не поможет. Значит, только сами, а для этого, прежде всего, надо сохранять ясную голову и спокойствие. Для начала обойдем и обследуем весь состав, но постараемся быть предельно осторожными - мы не знаем с чем нам придется столкнуться. Погоди минуту.
Вадим приоткрыл входную дверь и, щурясь от встречного ветра, по¬смотрел по ходу поезда. Состав мчался в кромешной, непроницаемой взглядом темноте - ни единого огонька не мелькнуло впереди. Он оглянулся. Хвост поезда тоже терялся в темноте. Но там, дальше, у самого горизонта, еще брезжила полоска умирающего заката. Он захлопнул дверь.
Пол мелко подрагивал - состав ускорял ход.
Оставив позади еще пару плацкартных вагонов, в точности повторявшие своей обстановкой уже виденный, с такими же, сложенными, как в камере хранения, чьими-то вещами, они достигли вагона-ресторана, который, как и ожидалось, находился в голове поезда.
Ряд плафонов под потолком изливал ровный безразличный свет на чистые белые скатерти с зеленой каймой по краям, пластмассовые судки со специями, дешевые вазочки с искусственными, несмотря на лето, цветами, накрахмаленные салфетки с фирменной эмблемой поезда, столовые приборы, рас¬ставленные опытной профессионально-заботливой рукой... Все было в образцовом порядке и от этого казалось еще более неестественным, словно им показали муляж, в точности, во всех деталях и мелочах копирующий реальность. Пищевые запахи, столь характерные для подобных заведений, отсутствовали.
Не задерживаясь, прошли на кухню. Нигде и намека на подготовку к ужину. Плиты оставались холодными, разделочные столы блестели никелем нетронутой поверхности, на полках в строгом порядке выстроились кастрюли и сковороды - на них не пятнышка, словно только что поступили из магазина, на стенах мерно позвякивали ножи, половники и другая мелкая кухонная утварь... Серж обследовал холодильник. Он был совершенно пуст, если не считать не¬большую бутылочку с уксусной эссенцией, поблескивавшей своим содержимым на одной из наддверных полок. Переглянувшись, но не сказав друг другу ни слова, двинулись дальше.
Дверь электровоза оказалась неожиданно открытой и при толчках ударялась о железный простенок тамбура. Приятели с опаской, осторожно заглянули в кабину машинистов, в любой момент ожидая услышать естественный в данном положении сердитый окрик, а может быть и словесный довесок к нему. Но... и святая святых поезда пустовала. На пульте управления загорались и гасли разноцветные огоньки.
Все также осторожно, стараясь обойтись без резких движений и с напряжением вглядываясь в полумрак помещения, они приблизились к пульту вплотную. Отсветы сигнальных лампочек бегали по их лицам, рукам, одежде, делая их фигуры ирреальными, потусторонними, такими же как и этот поезд.
Через лобовое обзорное стекло ничего не просматривалось - фары были отключены. Тому, кто это сделал, они не требовались, и поезд несся вперед во мраке и навстречу мраку. Если бы не гул двигателя, вибрация пола и неожиданные толчки на стыковочных узлах, могло показаться, что состав давно покинул рельсы и теперь летит по воздуху в неведомом направлении.
-Смотри,- шепнул Серж, дергая Вадима за рукав. На пульте одна из ручек пришла в движение и, словно повинуясь невидимой руке, совершила круговой поворот. Тот час, изменив положение, на боковой панели щелкнул тумблер.
Оставаться здесь было бесполезно и они, словно стараясь не мешать действиям машинистов-призраков, ступая как можно мягче, покинули электровоз.
Вагон-ресторан встретил уже знакомыми потоками света от потолочных светильников, показавшихся нестерпимо яркими после полумрака электровоза, и более интимной подсветкой настенных бра над обеденными столиками. Иллюминация была полной и иллюзия, что ресторан с минуты на минуту ждет гостей, тоже. Только что-то фальшиво-торжественное и лживо-неживое заключалось в этом молчаливом ожидании.
-Поговорить надо. Давай присядем,- Вадим показал на уютный столик, притулившийся в углу и направился в его сторону. Серж понял: находиться в центре ресторана было свыше их сил, они бы просто не смогли, не выдержали безразлично-изучающих взглядов невидимых посетителей. Ощущение, что они не одни, возникло давно, хотя вслух об этом ни он, ни Вадим ни разу не обмолвились.
Они сели напротив друг друга. Серж достал сигареты и тут же спрятал.
-Кури,- усмехнулся Вадим,- замечания не сделают, да и в ресторане мы как-никак. Вот пепельница.
-Расхотелось. Позже.
Вадим отодвинул пустые тарелки на край стола и положил руки перед собой, сцепив пальцы.
-Тебе что-нибудь говорит слово Аид?- начал он, пристально вглядыва¬ясь в Сержа.
-Что-то слышал, вроде страна какая-то в древности...
-Так вот, Аид, по античной мифологии, владыка царства мертвых. Аидом древние греки называли также и саму преисподнюю. Туда души мертвых через окружающие Аид реки,- Вадим говорил ровно и бесстрастно, от этого каждое слово приобретало вес и значимость,- доставлял на своей лодке перевозчик Харон...
За закрытыми темнотой окнами раздался грохот - он заглушил голос Вадима - и через несколько секунд оборвался. Поезд проскочил арочный мост.
-Харон?- Серж привстал,- Харон - Харитон Иванович?!
-Это сказал ты,- размеренно продолжил Вадим.- Харон - это слишком просто. Думаю, все гораздо сложнее, но мы не должны забывать и о такой параллели. Думаю то, что случилось, не имеет аналогов, а, если и имеет, мы об этом не знаем. По стечению обстоятельств, или чьей-то прихоти,- он сделал паузу,- мы попали в какой-то странный виток времени, попали в совершенно иное, измерение, то ли в несуществующее и никогда не существовавшее прошлое, то ли в какую-то точку нашего подсознания. «Сон разума рождает чудовищ». Происходящее уже не только плод нашей фантазии, если это действитель¬но наша фантазия. Произошла какая-то материализация наших представлений о мире - о мире настоящем и мирах вымышленных, придуманных до нас, но всегда существующих в нас...
-Кербер...- начал Серж.
-Опять греческая мифология. Кербер - адский пес, охраняющий вход в подземное царство, страж, который только впускает, но никогда и никого не выпускает обратно.
Остановимся на деталях. Никто не заставлял нас садиться в этот поезд. Мы сами сделали выбор. Ты где покупал билет? В кассе? Нет? С рук? Так я и думал. Вот и я тоже. Считай, что мы с тобой выиграли, мягко сказать, в стран¬ную лотерею. Умершие платили Харону за перевоз в Аид мелкой монетой. Что потребовал с нас Харитон Иванович за чай? Именно мелочь и мы дали ему то, что он просил. Дальше. За вход в Аид мертвые приносили Керберу лепешки. От нас он тоже получил подачку. Итак, все установленные правила соблюдены. Который час?- неожиданно прервал он себя.
-Без двадцати двенадцать.
-Время еще есть. Кстати, обрати внимание на электронные часы при входе. Они стоят и обе стрелки совмещены на цифре 12. Я не знаю, что произойдет после полуночи, но что-то обязательно случится. Я чувствую это нутром, каждым нервом. И если учесть, что Аид, по преданию, населяют различные демоны и монстры, такие как Горгоны, Эринии и тому подобные твари, то можно представить, вернее невозможно представить, каким будет наше рандеву с ними. Мы должны, мы обязаны до полуночи покинуть этот адский поезд, иначе...
Серж был оглушен. То, что он скрывал от себя, теперь с предельной ясностью обнажилось словами Вадима.
Вадим встал, зачем-то расправил складки на рубашке и буднично спросил:
-Идем?
В тамбуре Серж дрожащей рукой достал сигареты, при этом от неловко¬го движения несколько выскользнули из пачки и раскатились по полу. Никто не сделал попытки подобрать их.
-Последняя сигарета, как перед казнью,- усмехнулся Вадим, щелкая зажигалкой.
Курили, постоянно поглядывая на часы.
-Так,- сказал Серж, бросив сигарету на пол и даже не наступив на нее,- я вижу, ты все продумал? Что будем делать?
-Прыгать,- очень спокойно ответил Вадим.
-Ты что, ты что?- Серж даже отступил назад,- Ты соображаешь? На такой скорости? Я считал, мы попытаемся остановить этот железный катафалк. Но прыгать... Нет, лучше уж я останусь и посмотрю, что дальше последует...
-Остановить поезд нам не позволят. Не мы отправили его в путь, ни нам и останавливать. Впрочем, тебе решать. Твое право, твой выбор. Я пробовал нарисовать картину того, что, скорее всего, произойдет. Может быть тебе круги Дантова ада захотелось исследовать? Я не шучу, в самом прямом смысле.
Серж, у которого уже и кровинки не было на лице, побледнел еще сильнее и почувствовал как внутренности прыгнули вверх, а к горлу подкатил тошнотворный ком.
-Открой дверь,- скомандовал Вадим.- Теперь подними эту чертову железку, что закрывает ступени. Когда я дерну стоп-кран, спускайся на самую нижнюю ступень и, как только поезд притормозит, прыгай. Теперь найди точку опоры, а то покалечишься - толчок будет резким. Лучше упрись в противоположную стенку... Готов? Поехали...
Вадим дернул ручку стоп-крана и удивился, что она подалась удивительно легко, чуть не сама упала вниз. Поезд не замедлил ход. Колеса грохотали все также уверенно и неумолимо несли тяжелое железное тело поезда в неизвестность.
-Сколько осталось?- заорал он прямо в широко открытые, подернутые ужасом, белесые от нервного напряжения глаза Сержа.
-Ч-ч-чего?- пролепетал тот.
-Время, остолоп, время?
Серж вздернул к лицу руку с часами.
- Две минуты.
Вадим бросил взгляд в проем открытой двери, ведущей в соседний вагон, и вздрогнул. Опустив морду к полу, по проходу, косолапя, уверенно трусил Кербер. За ним, прихрамывая, но не отставая ни на шаг, спешил старик-проводник. Полы его кителя от быстрого движения разлетались в стороны и отбрасывались назад и издали его фигура напоминала очертания большой хищной птицы. Галстук отсутствовал и за широко расстегнутым воротом рубахи просматривались выцветшие бело-голубые полосы тельняшки.
-Вот и начинается, вернее заканчивается,- пробормотал Вадим. Слова прозвучали отстраненно, точно их сказал кто-то посторонний. Он захлопнул дверь, прижал ее плечом и закричал Сержу:
-Идут! Они идут! Прыгай! Да прыгай же, черт тебя дери!
-Н-н-не могу,- почти плакал Серж. Он висел на подножке, сжимая поручни до боли сведенными руками и с ужасом глядя вниз, где грохотали невидимые железные жернова, беспощадно перемалывая пространство.
-Прыгай же,- молил Вадим, чувствуя как на дверь с той стороны с силой навалились и, несмотря на все его усилия, ручка медленно уходит вниз. Еще мгновение - и его отбросило к противоположной стене. Он рванулся в сторону и с размаху толкнул Сержа в грудь. Тот болезненно дернулся, пошатнулся, теряя равновесие, поневоле разжал пальцы и, что-то крикнув, провалился в темноту.
Падение заняло доли секунды, но для Сержа они как бы растянулись во времени, он словно завис в воздухе рядом с освещенным прямоугольником дверного проема. Вадим не успел прыгнуть и проводник, мертвой хваткой вцепившись в его плечи, почти нежно уговаривал: «За проезд заплачено. Пожалуй¬те в вагон». Кербер, рыча, помогал хозяину - упершись широко расставленными лапами и скользя когтями по железному полу, он, ухватив Вадима за брючину, тоже оттаскивал его от двери. Сержа поразило, что Вадим отбивался как-то вяло и даже, но может быть ему так показалось, неохотно, скорее по инерции.
Последнее, что краем глаза заметил Серж, была форменная фуражка проводника с эмблемой МПС. Оброненная в суматохе борьбы, она выпала из вагона и, кувыркаясь в потоках встречного воздуха, летела за ним следом.
И пришла боль.
И тут же исчезла.
3.
Боль возвращалась. Она возникла ниоткуда, заполнила его тело и тоскливой нотой ворвалась в сознание. Серж с трудом приоткрыл глаза, точнее один глаз, левый; правый закрывала плотная марлевая повязка.
Над головой расплывчато проявилось белое пятно, затем постепенно оно превратилось в покрытый побелкой потолок, по которому в разные стороны разбегались мелкие трещинки. «Больница»,- медленно сообразил он и тут же, как сквозь ватное заграждение, услышал невнятные голоса.
Разговаривали два врача, молодой и в возрасте. Серж напрягся и уловил смысл слов - молодой рассказывал коллеге о поступивших ночью пациентах, видимо отчитывался после дежурства. О том, что Серж слышит их разговор, они не догадывались, считая, что сознание еще не вернулось к нему.
Врачи остановились у его кровати.
-Автомобильная авария,- сказал молодой,- Какой-то лихач выскочил на встречную полосу. Травмы головы и позвоночника средней тяжести. Переломы правой руки и двух ребер. Положение серьезное, но надеемся, что выкарабкается...
Они повернулись к нему спиной. Не теряя времени на паузу, молодой продолжил:
-Здесь ничего не смогли сделать. Попытка самоубийства. Выбросился с шестого этажа. И, что интересно, упал удачно, всего несколько незначительных переломов. Падая, попал на ветки большого дерева и они самортизировали, сыграли роль пологого склона. Внизу велись ремонтные работы, была вырыта траншея и он угодил прямо на выброшенную рыхлую землю. И уже по настоящему земляному склону съехал в канаву. Удачно? Да. Но в траншее оказался обнаженный электрический кабель - получил тяжелый шок и ожоги. Поистине, пути Господни неисповедимы. Кстати, известный поэт Вадим Молодов.
Не имея сил двигаться, Серж сделал усилие и скосил зрачок влево. На подушке соседней кровати он увидел запрокинутую голову Вадима. Подошла медсестра и закрыла его лицо простыней. Однообразно гудел аппарат искусственного дыхания.
Серж почувствовал, что сознание вновь покидает его. В ушах зазвенело. Он попробовал сосредоточиться и удержаться в реальности. На секунду ему это удалось - боль вернулась, но тут же оставила его и он опять стал терять ощущение тела, как будто проваливался в тяжелую неудобную воду.
Знакомый голос вокзального диктора сначала отдаленно, потом явственно предупредил: «Скорый поезд номер шестьдесят шесть отправляется с шестой платформы, тринадцатый путь».
Над головой сомкнулись своды подземного перехода. Он снова спешил к своему поезду.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
