Я к тебе заглянул на проруху,
Но следов не увидел нигде.
Ты пропала. Ни слуху, ни духу,
Ни петли, ни кругов на воде.
В тёмной комнате тихо и снуло,
Только чайник открытый зевал.
Никого! Как корова слизнула!
Словно дьявол в гостях побывал.
Твои кошки за двери просились,
Под накидкой кричал какаду.
А в тетради слова шевелились,
Словно волосы русских в аду.
Строки выли от злости и боли,
Не желали жалеть и любить…
И в тетрадь, как на минное поле,
Мне уже не хотелось входить.
Я отпрянул и выдохнул: «Боги!
Это строки пропащей страны!»
Подкосились усталые ноги,
И я долго сидел у стены.
Но стена надо мной зашаталась,
И страна зашаталась за ней…
Это ты из стихов выбиралась,
Как гадюка из кожи своей.
И, дрожа нагишом под луною,
Прошептала ты с детской виной:
«Я не помню, что было со мною,
Ты не знаешь, что было со мной?»
***
Облака над Родиной клубя,
На мостках прощального причала,
Отлучаю Церковь от Себя,
Как она Толстого отлучала.
***
Оказалась мёртвой Родина.
Как ни взглянешь – всё тоска.
На цепи сидит юродивый,
Строит замки из песка.
Одесную тьма шевелится,
А за тьмою блеск и шик.
Скоро память перемелется,
Пар поднимется, как «пшик».
Всё предсказано, измерено.
Как всегда, под звон оков,
Крысы выстроят империю,
Гимн напишет Михалков.
***
Полжизни праздновали труса,
В пространстве тёмном и кривом;
И крест, убивший Иисуса,
Любили больше, чем Его.
Как говорится – жили-были,
Струились дымом от костра.
Мы даже честь свою избыли,
Быстрей апостола Петра.
Мы мать свою назвали сукой
И на ветру простились с ней…
Ну что ж, сынок, иди, аукай
В пустыню совести своей.
***
Опять мороз идёт по коже.
Кричат во тьму глаза и рты.
Черты России не похожи
На Богом данные черты.
И я, надеждою измеря
Пространство памяти своей,
Таю в душе тревогу зверя
И нежность белых лебедей.
Мельчают даты и годины,
Дурманом полнится экран.
И Русь, как девочка на льдине,
Согреть не может океан.
Наш путь — без духа, без возврата,
Среди невидимых сетей.
В туманной области разврата
Теряет Родина детей.
Порой покажется — светает
Над полем, речкой и цветком…
Но всё быстрее льдина тает
Под каждым русским городком.
***
Поздно руки вздымать и ночами вздыхать.
Этот мир повторяет былые уроки.
Всюду лица, которым на всё наплевать,
Всюду речь, у которой чужие истоки.
Я закрою глаза, я закроюсь рукой,
Закричу в темноте Гефсиманского сада:
– Если стала Россия навеки такой,
То не надо России… Не надо… Не надо.
Перепуганный насмерть, забытый в ночи
Посреди иудейского вечного царства
Я пойму перед смертью: кричи не кричи,
А придётся пройти через эти мытарства.
Что ж, идите, идите к подножью Креста,
По такому знакомому следу мессии…
Было грустно, евреи, вам после Христа,
Погрустите немного и после России.
***
Помню тихий рассвет Святогорья,
Дух пшеничный и рыбий жар…
На прощанье иконку Егорья
Подарил мне отец Макар.
Много лет с той поры пролетело.
И безжалостно, как на войне:
Чья-то совесть, как порох, сгорела,
Чья-то честь – догнивает на дне.
Время бедствия, время оргий.
Чёрный змей завладел Москвой.
На иконке моей Георгий
Закрывает лицо рукой.
***
Увидеть demos, как sodom,
Всю ночь грустить над сгнившей лодкой,
И заливать горящий дом
Слезами, смешанными с водкой.
Прижать к груди спасённый скарб
Промолвить: «Мать твою, свобода!»,
И растоптать российский герб
С орлом, похожим на урода.
***
Милый брате Аввакуме,
Повторилось всё у нас.
Птица-ворон веет в думе,
Рвёт на части Божий глас.
Вновь везде никониане,
Торжество мирского зла…
Возрождается в тумане
Тень двуглавого орла.
Всё, как есть, исчадье ада
В древний Кремль забралось…
Русь в конвульсиях распада
Доживает на «авось».
В богохульствии да глуме,
В колдовстве да ворожбе…
Милый брате Аввакуме,
Забери меня к себе.
***
Меня менты мололи и месили
С безумием расстрелянных отцов,
И не было в оскаленной России
Защиты от державных подлецов.
Прикованный на ржавом табурете,
Я фонарём в грядущее светил,
И Путин улыбался на портрете,
Но так хитро, как будто бы грустил.
Шинель
Когда по родине метель
Неслась, как сивка-бурка,
Я снял с Башмачкина шинель
В потёмках Петербурга.
Была шинелька хороша,
Как раз – и мне, и внукам.
Но начинала в ней душа
Хождение по мукам.
Я вспоминаю с «ох» и «ух»
Ту страшную обновку.
Я зарубил в ней двух старух
И отнял Кистенёвку.
Шинель вела меня во тьму,
В капканы, в паутину.
Я в ней ходил топить Муму
И мучить Катерину.
Я в ней, на радость воронью,
Лежал в кровище немо,
Но пулей царскую семью
Потом спровадил в небо.
Я в ней любил дрова рубить
И петли вить на шее.
Мне страшно дальше говорить,
Но жить ещё страшнее.
Над прахом вечного огня,
Над скрипом пыльной плахи,
Всё больше веруют в меня
Воры и патриархи!
Никто не знает на земле,
Кого когда раздели,
Что это я сижу в Кремле
В украденной шинели.
Не напрасно
Не напрасно дорога по свету металась,
Неразгаданной тайною душу маня…
Ни врагов, ни друзей на земле не осталось…
Ничего! никого! – кто бы вспомнил меня!
Я пытался хвататься за тень и за отзвук,
Я прошёл этот мир от креста до гурта…
В беспросветных людей я входил,
словно воздух,
И назад вырывался, как пар изо рта.
Переполненный зал…
Приближенье развязки…
Запах клея, бумаги и хохот гвоздей…
Никого на земле! Только слепки и маски,
Только точные копии с мёртвых людей.
Только горькая суть рокового подлога
И безумная вера – от мира сего.
Подменили мне Русь, подменили мне Бога,
Подменили мне мать и меня самого.
Никого на земле… Лишь одни лицемеры…
Только чуткая дрожь бесконечных сетей…
И глядят на меня из огня староверы,
Прижимая к груди не рождённых детей.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
