Сергей Пагын. Подборка Нетленный сад* * *
Проходит жизнь – остаётся свет, в пыли сутулый сапог, и детский синий велосипед в траве по ржавый звонок.
И небом веет в дверную щель, и так тишина тонка, что можно даже услышать трель с дороги пустой звонка.
Преображение
Человек проявился из света. А до этого вышел во двор, не спеша, закурил сигарету, посмотрел на окрестный простор,
на рябинку прозрачную рядом, на мерцание ягод в лучах, на чистейшее небо над садом. Нежно пёрышко сдунул с плеча,
и поймал на секунду сначала, а потом всё глядел и глядел как светилось оно, улетало за земной и небесный предел.
Человек проявился из света, улыбаясь в проёме дверном своему несказанному, где-то глубоко зазвучавшему в нём.
* * *
Грядущее лежало перед нами то морем, то дорогой полевой, то дикими волнистыми снегами. Шло ветром инородным над землёй.
У косяков дверных, у рам оконных стояли мы в рубашках и пальто. И будущность казалась нам бездонной, что в результате обрели потом?
Корявый сад, ботву в росе горящей, фасолину, блестящую в руке…
И всё же мы прекрасны в настоящем в простёртой в несказанное тоске.
В конце октября
Соберу много груш золотых под ветвями, входящими в сон. Приготовлю я брагу из них, буду чистый варить самогон
в день субботний – уже в ноябре, будет иней на ветках белеть. Печь лозой разожгу во дворе, а потом стану долго смотреть
как по ниточке капля течёт, даже пальцем её подхвачу, и легонько язык обожжёт, и отведать ещё захочу …
Будет праздник у нас золотой, будут окна пустые и даль. Выйду в ветер с хмельной головой, и слетать будет с неба печаль,
то есть снег на метёный порог… Нет любви, чем и жив человек… Но и этого вдосталь и впрок – только снег, только снег, только снег.
* * *
По мотивам картин Эндрю Уайета
Меж бытом и небытием сорняк и мёртвая ворона, в покой вошедшая и в тлен, и дерева сухого крона.
И парень в куртке у ствола – весь ожиданье и тревога – всё смотрит, как ложится мгла на бесконечную дорогу.
Телега в поле грозовом белеет хрупко, тонки спицы её колёс, и грянет гром – она взлетит скрипящей птицей
над безотрадною землёй, где вещи, люди и растенья – не плоть, а музыки живой вне форм печальное движенье.
* * *
Большая зима приходит к маленьким людям с охапкой метелей, сутуля по-бабьи плечи, с трещоткой мороза... Они говорят: «Мы любим тепло наших близких и жар раскалённых печек. Окна обили плёнкой от стужи тёмной, впрок напекли вчера золотого хлеба»…
Вровень зиме умерший и нерождённый, дарит она им своё потайное небо, цветущее, нежное…
Сигнальщик
Кому сигналит пугало, кому? Истлевшими всё машет рукавами, истрёпано дождями и снегами, пустынную пронзающее тьму безумным взглядом, брошенным вперёд… Мяч-голова уже гудит от ветра. И в этом есть отчаянная вера. И холм плывёт…
Фантомы
Вот цыган с вороньим глазом, с вострым, чёрным, точным взглядом ходит с детскою коляской вдоль обветренных дворов. Собирает он орехи: в листьях высмотрит упавший - хвать и в торбу, и коляска вновь по улице скрипит. И пропал за поворотом – словно не было его.
Вот Ванюша-колокольчик. так у нас его прозвали – постоянно говорит звонко, быстро и сумбурно. В лёгком часто он подпитье, энергичен и приветлив. Тащит хворост на тележке. Исчезает в длинных тенях – словно не было его.
Вот бродяга – Миша Филин, бомж, любитель книг, художник. После выпитой чекушки на скамейке сквера грезит, видит чудные миры. У него блокнот, и ручку уж занёс он над бумагой, но в последний миг заснул.
Видит мир невоплощённый... И мне кажется, что все мы – только образы его.
* * *
Памяти Э. П.
Когда засыплют воздух мой землёй, тогда… тогда мы встретимся с тобой, и ты расскажешь тихо и подробно, как дышат там – в немыслимой среде, как ходят по невидимой воде и как порой глядят в земные окна.
Я стану зреньем – только и всего, последнее утратив вещество и речь иную обрести не чая… И человек, стоящий у окна, расслышит, как ночная тишина на стёкла дышит музыкой печальной.
* * *
Сморгнуть бы смерть – да как её сморгнёшь?! Не тёмная соринка, не ресница. Запоминай листа сухого дрожь И паданец клюющую синицу.
Ещё одной предзимней тишиной, орехом юным и случайным клёном прирос мой сад – нетленный и сквозной, в сердечных небесах укоренённый.
И в нём с вином дощатые столы и лампы керосиновой мерцанье. И те, кто смертной наглотались мглы, здесь обрели безмерное дыханье.
* * *
На последний кукурузный сноп сядет в полумраке и закурит. Кашлянёт, почешет потный лоб, на закатный поглазеет сурик.
Ни цикад не слышно, ни сверчков – в ноябре откуда взяться пенью?! Только мерный шелест ветряков, на меже стоящих в отдаленье.
Да полёт вороний на ночлег из окрестных опустевших далей. Посидит уставший человек, без особой думая печали:
жизнь почти прошла… А полю нет ни начала, ни конца, ни края…
И пойдёт он, кукурузный свет, как ребенка, к сердцу прижимая
* * *
Зимою дереву не больно, к тому же – ветвь сухую срезал… Поглажу ствол его невольно, и с шаткой лестницы я слезу.
Зажмурюсь, стану бестелесным молчаньем, сном, покоем – будто в бездонный обморок древесный сам погрузился на минуту.
* * *
Рукавом, пропахшим весёлой влагой – виноградной кровью, бурлящей тьмою, вытираешь лоб, говоришь с собакой, говоря на деле с самим собою.
Пусть вино побродит в дубовой бочке, наберётся истины и мерцанья… Каждый миг кончается многоточьем, каждый звук кончается умираньем.
И теперь ты чувствуешь всё острее: кислый вкус дымка от дворовой печи, что горит, безлиственный воздух грея, замиранье снов, убыванье речи.
А начнут мести снеговые мётлы, и графин наполнишь ты жизнью винной, мы тогда оставим глоток для мёртвых и немного музыки неисполнимой… © Copyright: Соловей Заочник, 2022.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
