Стихи Михаила Анищенко

Год за годом. Каждый год
Нет тебя. И карта бита.
Это – выход, это – вход,
Суть разбитого корыта.

Днем и ночью там, где ты,
Нет ни выхода, ни входа.
Надоело рвать цветы,
Ждать нелепого исхода.

Год за годом тот же сон,
Те же отзвуки бессмертья.
Тихо падает с икон
Пыль прохожего столетья.

В черной комнате беда,
Худоба одна, худоба.
Тихо тянутся года
От подгузников до гроба.

Днем и ночью… Черт возьми!
Всюду морок да изъяны…
Перед тем, как стать людьми,
Долго плачут обезьяны.

Я воду ношу

Я воду ношу, раздвигая сугробы.
Мне воду носить всё трудней и трудней.
Но как бы ни стало и ни было что бы,
Я буду носить ее милой моей.

Река холоднее небесного одра.
Я прорубь рублю от зари до зари.
Бери, моя радость, хрустальные ведра,
Хрусти леденцами, стирай и вари.

Уйду от сугроба, дойду до сугроба,
Три раза позволю себе покурить.
Я воду ношу – до порога, до гроба,
А дальше не знаю, кто будет носить.

А дальше – вот в том-то и смертная мука,
Увижу ли, как ты одна в январе
Стоишь над рекой, как любовь и разлука,
Забыв, что вода замерзает в ведре…

Но это еще не теперь, и дорога
Протоптана мною в снегу и во мгле…
И смотрит Господь удивленно и строго,
И знает, зачем я живу на Земле.

Первый снег

На темном крыльце, замерзая,
Теряя ко мне интерес,
Ты что-нибудь знаешь, родная,
Про снег, убежавший с небес?

Здесь ночи из черного крепа,
И голос прощальный дрожит…
Зачем же он с ясного неба
На темную землю бежит?

Прощаясь со мной на пороге,
Скажи, на ладони дыша,
Зачем он лежит на дороге,
Растоптанный, словно душа?

И нет в нем ни злости, ни гнева.
И кто в том, скажи, виноват,
Что снег, убегающий с неба,
Не помнит дороги назад?..

Не напрасно

Не напрасно дорога по свету металась,
Неразгаданной тайною душу маня…
Ни врагов, ни друзей на земле не осталось…
Ничего! никого! – кто бы вспомнил меня!

Я пытался хвататься за тень и за отзвук,
Я прошел этот мир от креста до гурта…
В беспросветных людей я входил,
словно воздух,
И назад вырывался, как пар изо рта.

Переполненный зал…
Приближенье развязки…
Запах клея, бумаги и хохот гвоздей…
Никого на земле! Только слепки и маски,
Только точные копии с мертвых людей.

Только горькая суть рокового подлога
И безумная вера – от мира сего.
Подменили мне Русь, подменили мне Бога,
Подменили мне мать и меня самого.

Никого на земле… Лишь одни лицемеры…
Только чуткая дрожь бесконечных сетей…
И глядят на меня из огня староверы,
Прижимая к груди не рожденных детей.

Очень печальное
стихотворение

На отшибе погоста пустого,
Возле желтых размазанных гор
Я с кладбищенским сторожем снова
Беспросветный веду разговор.

Я сказал ему: «Видимо, скоро
Грянет мой неизбежный черед…»
Но ответил кладбищенский сторож:
– Тот, кто жив, никогда не умрет.

Я вернулся домой и три ночи
Всё ходил и качал головой:
– Как узнать, кто живой, кто не очень,
А кто вовсе уже не живой?

Под иконою свечка горела.
Я смотрел в ледяное окно.
А жена на меня не смотрела,
Словно я уже умер давно.

В тихом доме мне стало постыло,
Взял я водку и пил из горла.
Ах, любимая, как ты остыла,
Словно в прошлом году умерла!

Я заплакал, и месяц-заморыш
Усмехнулся в ночи смоляной…
Ах ты, сторож, кладбищенский сторож,
Что ты, сторож, наделал со мной?

Равновесие

Мать честная да лыко-мочало,
Да звенящая попусту гнусь…
Перепутав концы и начала,
Я не знаю, на что пригожусь.

То целую икону святую,
То нечистых дразню, как гусей.
И прощаю врагов подчистую,
И гною по темницам друзей…

То умен, как последнее слово,
То – Емеля, дурак, ветрогон…
Гой ты Русь! Золотая подкова,
Под которой сидит скорпион.

И по селам, где слез не осталось,
По сурепке и по лебеде
Темнота, перешедшая в святость,
Разошлась, как круги по воде.

Хохотали по просекам черти,
Обрывалась волшебная нить…
Равновесие жизни и смерти
Я хотел на земле сохранить.

Ты прости меня, батюшка милый,
За вороний бессмысленный грай…
Ты меня из холодной могилы
Не пускай в нарисованный рай.

И пускай мною песенка спета
На идущей под воду корме…
Я люблю темноту после света
И рождение света во тьме!

Половодье

Склоны сопок оползли,
В воду канули деревья.
Пядь за пядью край земли
Приближается к деревне.

Поздно, милый, морщить лоб,
Лодку старую латая.
Это даже не потоп,
Это ненависть святая.

В небе грозно и светло.
Напрочь срезана дорога.
Позабыв про барахло,
Люди вспомнили про Бога.

И сосед мой в небеса
Смотрит грустно, как калека…
За такие вот глаза
Бог и любит человека.

Элегия

Надрывается ветер заблудший,
Колобродит всю ночь в камыше.
И чем хуже погода, тем лучше
Почему-то теперь на душе.

Ничего, я с дороги не сбился
И совсем не знаком с ворожбой.
Я в счастливой рубахе родился
И снимал ее только с тобой.

А теперь возле дома слепого
Я хожу, словно вор, без огня…
Хорошо, что ты любишь другого,
Как когда-то любила меня.

Хорошо, что без боли и страху
Ты мне машешь рукой на ходу,
Что мою голубую рубаху
Носит пугало в вашем саду.

Шинель

Когда по родине метель
Неслась, как сивка-бурка,
Я снял с Башмачкина шинель
В потемках Петербурга.

Была шинелька хороша,
Как раз – и мне, и внукам.
Но начинала в ней душа
Хождение по мукам.

Я вспоминаю с «ох» и «ух»
Ту страшную обновку.
Я зарубил в ней двух старух
И отнял Кистенёвку.

Шинель вела меня во тьму,
В капканы, в паутину.
Я в ней ходил топить Муму
И мучить Катерину.

Я в ней, на радость воронью,
Лежал в кровище немо,
Но пулей царскую семью
Потом спровадил в небо.

Я в ней любил дрова рубить
И петли вить на шее.
Мне страшно дальше говорить,
Но жить еще страшнее.

Над прахом вечного огня,
Над скрипом пыльной плахи,
Всё больше веруют в меня
Воры и патриархи!

Никто не знает на земле,
Кого когда раздели,
Что это я сижу в Кремле
В украденной шинели.

Капитан

Над землей стоит туман,
Океан кричит и стонет.
Бог – всего лишь капитан
Корабля, который тонет.

Лодки канули во тьму,
Пузыри вокруг и пена.
А когда-то ведь ему
Было море по колено.

Было всё – позор и честь,
Негасимый свет над рубкой.
Но не знал я – кто он есть,
Капитан с погасшей трубкой.

Я не знал, и знать не мог,
И боялся знать от века:
Отчего упавший бог
Так похож на человека?

Кто он? Чудище? Простак?
Неудача в неудаче?
Почему, он хочет так,
А выходит всё иначе?

Мать честная! Плачет Бог, –
Он отец у стольких зыбок,
И качается у ног
Океан его ошибок.

* * *

Я разговор о боге не веду,
Но, господа, скажите мне на милость:
От грешников, сгорающих в аду,
Кому из вас теплее становилось?

Я выйду вон, напьюсь и упаду,
Но я не Бог, и я не стану злее.
От грешников, сгорающих в аду,
Мне никогда не делалось теплее.

* * *

Завивается дым до Парижа в окруженье венков и свечей.
Догорает московская биржа, согревая российских бичей.
Сокровенные дали погасли, и пуская в расход барыши,
Старый друг пропивает богатство на окраине русской души.

Небосвод неприступен и грозен, старый друг всё пьянее и злей.
Это шапку бросает он оземь – из двухсот двадцати соболей!
Хороша эта жизнь и превратна, но в земные попав невода,
Он кричит, что вернулась обратно убежавшая в море вода.

– Боже мой! подступает всё выше! – он кричит, разбивая стакан;
И бежит на высокую крышу, а вдогонку ему – океан!
И стоит над водой, не старея, освящённый законом бандит;
И глазами Колумба и Грэя в безвозвратные дали глядит.

И восходят из древних преданий, из утраченных тайн и теней
Континенты его ожиданий, силуэты его кораблей.
Тянет руки он: «Господи, сущий! Я теперь перекатная голь,
Не найти мне берёзовой рощи, где навеки уснула Ассоль!»

Он безумно глядит на Европу, головою трясёт: «Ай-я-яй!»
И кричит мировому потопу: «Заливай, этот мир, заливай!»
И хохочет: «Подумаешь, жалость! Разливай по стаканам и пей!»
Боже мой! Ничего не осталось от двухсот двадцати соболей!

Другие статьи в литературном дневнике:

• 01.03.2020. Стихи Михаила Анищенко