Едем в машине от сельского батюшки. Постояли на вечерней, отужинали знатно, так тепло поговорили с семьей священника. На душе лепота. Я грызу семечки, за бортом минус тридцать пять, вокруг темные заснеженные поля, похожи на затоны Волги. Молчим.
-Уж ты бы поехала, - вдруг вспоминает дружище недавний разговор, - ага. Разошлась бы там.
И, передразнивая, переходит на тоненький голосок, изображая мой: "Ты себе не представляешь,сколько там возможностей, это же Москва! Сколько там умных людей, сколько литературных семинаров, кафе, пати..."
Я мрачно грызу семечки.
Дружище доволен, поддел! Машину ведет осторожно, но небрежно, тулупчик палевый, башка рыжая, уши торчком.
-"Умных" насобирала бы...патлатых и с серьгами! Ты же у нас знаток человеческих душ.
Я взвиваюсь: "Это кто патлатый?"
-Ну, этот твой N хотя бы.
Я соглашаюсь: "Патлатый, да. А серьгами кто?"
И сама же вспоминаю: "Точно, есть и серьгами".
-Ну!-ликует дружище.- Особенно патлатый. Это же просто ужас.
-Ужас, - отчего то машинально соглашаюсь я. И, вдруг, добавляю, помимо своей воли: "Ужас, летящий на крыльях ночи".
И осекаюсь, понимая, что стала в одночасье предательницей. Предательницей своей памяти, своей любви, своего сердечного тепла. Хочется заплакать.
Дружище беспокоится, видя мой нахохлившийся вид. Он очень добрый мой друг, но критичный. Не хочет, чтобы я наступала на те же грабли. Но куда деваться-грабли всегда спрятаны в высокой траве, и если тебе предрешено каждый раз на них наступать? А, если горбатого исправляет только могила? Другу меня жаль. Он не хочет, чтобы мне опять было плохо и больно, и поэтому делает резекцию памяти. Но, оказывается этого делать нельзя.
Потому что "патлатый" был ужасен, но и прекрасен одновременно! До того прекрасен, что ужасное забывалось с ним быстро, улетучивалось, словно туман на дороге при солнце. С ним я научилась жить, ничего не боясь, я любила, а любовь, какая бы она ни была больная- все же любовь, и называть ее "ужасом" - предательство.
-Знаешь, -говорю я другу, - никогда в жизни нельзя называть "ужасом" того, кого любил или с кем дружил, а потом отчего-то расстался. Ведь это была твоя любовь и твоя дружба. И, когда ты очерняешь ее, ты в первую очередь очерняешь себя.
Дружище молчит, вцепился в руль, типа внимателен на дороге, но я то знаю, что думает. Дело в том, что и у него все было- и любовь, и дружба, и предательство.
Темнота и мороз за окном будто заточают нас внутри маленькой железной тюрьмы - одиночки на двоих "сидячих". Кандалы памяти гремят, не давая покоя душе. Но дружище соглашается.
-Ты права, -говорит он. - Нельзя очернять. Ты как всегда права, несмотря на свои закидоны.
И мы смеемся, нам так весело, что становится жарко, семечки просыпались на пол, и я пытаюсь их собрать, не взирая на ремень безопасности - все это выглядит более чем уморительно, и мы умираем от смеха. И все равно сквозь смех, внутри грусть запечатленная "не предавай и не предаваем будеши".
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
