***

БОРИС ЧИЧИБАБИН,

Тебе, моя Русь, не Богу, не зверю -
молиться молюсь, а верить - не верю.

Я сын твой, я сон твоего бездорожья,
я сызмала Разину струги смолил.
Россия русалочья, Русь скоморошья,
почто не добра еси к чадам своим?

От плахи до плахи по бунтам, по гульбам
задор пропивала, порядок кляла,-
и кто из достойных тобой не погублен,
о гулкие кручи ломая крыла.

Нет меры жестокости и бескорыстью,
и зря о твоем лее добре лепетал
дождем и ветвями, губами и кистью
влюбленно и злыдно еврей Левитан.

Скучая трудом, лютовала во блуде,
шептала арапу: кровцой полечи.
Уж как тебя славили добрые люди
бахвалы, опричники и палачи.

А я тебя славить не буду вовеки,
под горло подступит - и то не смогу.
Мне кровь заливает морозные веки.
Я Пушкина вижу на жженом снегу.

Наточен топор, и наставлена плаха.
Не мой ли, не мой ли приходит черед?
Но нет во мне грусти и нет во мне страха.
Прими, моя Русь, от сыновних щедрот.

Я вмерз в твою шкуру дыханьем и сердцем,
и мне в этой жизни не будет защит,
и я не уйду в заграницы, как Герцен,
судьба Аввакумова в лоб мой стучит.

1969

КЛЯНУСЬ НА ЗНАМЕНИ ВЕСЕЛОМ

Однако радоваться рано -
и пусть орет иной оракул,
что не болеть зажившим ранам,
что не вернуться злым оравам,
что труп врага уже не знамя,
что я рискую быть отсталым,
пусть он орет,- а я-то знаю:
не умер Сталин.

Как будто дело все в убитых,
в безвестно канувших на Север -
а разве веку не в убыток
то зло, что он в сердцах посеял?
Пока есть бедность и богатство,
пока мы лгать не перестанем
и не отучимся бояться,-
не умер Сталин.

Пока во лжи неукротимы
сидят холеные, как ханы,
антисемитские кретины
и государственные хамы,
покуда взяточник заносчив
и волокитчик беспечален,
пока добычи ждет доносчик,-
не умер Сталин.

И не по старой ли привычке
невежды стали наготове -
навешать всяческие лычки
на свежее и молодое?
У славы путь неодинаков.
Пока на радость сытым стаям
подонки травят Пастернаков,-
не умер Сталин.

А в нас самих, труслив и хищен,
не дух ли сталинский таится,
когда мы истины не ищем,
а только нового боимся?
Я на неправду чертом ринусь,
не уступлю в бою со старым,
но как тут быть, когда внутри нас
не умер Сталин?

Клянусь на знамени веселом
сражаться праведно и честно,
что будет путь мой крут и солон,
пока исчадье не исчезло,
что не сверну, и не покаюсь,
и не скажусь в бою усталым,
пока дышу я и покамест
не умер Сталин!

1959

Мне снится грусти неземной

язык безустный,

и я ни капли не больной,

а просто грустный.

Не отстраняясь, не боясь,

не мучась ролью,

тоска вселенская слилась

с душевной болью.

Среди иных забот и дел

на тверди серой

я в должный час переболел

мечтой и верой.

Не созерцатель, не злодей,

не нехристь всё же,

я не могу любить людей,

прости мне, Боже!

Припав к незримому плечу

ночами злыми,

ничем на свете не хочу

делиться с ними.

Гордыни нет в моих словах –

какая гордость? –

лишь одиночество и страх,

под ними горблюсь.

Душа с землёй свое родство

забыть готова

затем, что нету ничего

на ней святого.

Как мало в жизни светлых дней,

как чёрных много!

Я не могу любить людей,

распявших Бога.

Да смерть – и та – нейдёт им впрок,

лишь мясо в яму, –

кто небо нежное обрёк

алчбе и сраму.

Покуда смертию не стёр

следы от терний,

мне ближе братьев и сестёр

мой лес вечерний.

Есть даже и у дикарей

тоска и память.

Скорей бы, Господи, скорей

в безбольность кануть.

Скорей бы, Господи, скорей

от зла и фальши,

от узнаваний и скорбей

отплыть подальше!..

1978

И вижу зло, и слышу плач,

и убегаю, жалкий, прочь,

раз каждый каждому палач

и никому нельзя помочь.

Я жил когда-то и дышал,

но до рассвета не дошёл.

Темно в душе от Божьих жал,

хоть горсть легка, да крест тяжёл.

Во сне вину мою несу

и – сам отступник и злодей –

безлистым деревом в лесу

жалею и боюсь людей.

Меня сечёт Господня плеть,

и под ярмом горбится плоть, –

и ноши не преодолеть,

и ночи не перебороть.

И были дивные слова,

да мне сказать их не дано,

и помертвела голова,

и сердце умерло давно.

Я причинял беду и боль,

и от меня отпрянул Бог

и раздавил меня, как моль,

чтоб я взывать к нему не мог.

1968

Стою за правду в меру сил
Борис Чичибабин

Стою за правду в меру сил,
Да не падет пред ложью ниц она.
Как одиноко на Руси
Без Галича и Солженицына.
1974

Как страшно в субботу ходить на работу...
Борис Чичибабин

Как страшно в субботу ходить на работу,
В прилежные игры согбенно играться
И знать, на собраньях смиряя зевоту,
Что в тягость душа нам и радостно рабство.
Как страшно, что ложь стала воздухом нашим,
Которым мы дышим до смертного часа,
А правду услышим — руками замашем,
Что нет у нас Бога, коль имя нам масса.

Как страшно смотреть в пустоглазые рожи,
На улицах наших как страшно сегодня,
Как страшно, что, чем за нас платят дороже,
Тем дни наши суетней и безысходней.

Как страшно, что все мы, хотя и подстражно,
Пьянчуги и воры — и так нам и надо.
Как страшно друг с другом встречаться. Как страшно
С травою и небом вражды и разлада.

Как страшно, поверив, что совесть убита,
Блаженно вкушать ядовитые брашна
И всуе вымаливать чуда у быта,
А самое страшное — то, что не страшно.

Сергею Есенину
Борис Чичибабин

Ты нам во славу и в позор,
Сергей Есенин.
Не по добру твой грустен взор
В пиру осеннем.
Ты подменил простор земной
Родной халупой;
Не то беда, что ты хмельной,
А то, что глупый.

Ты, как слепой, смотрел на свет
И не со зла ведь
Хотел бы славить, что не след
Поэту славить.

И, всем заветам вопреки,
Как соль на раны,
Ты нес беду не в кабаки,
А в рестораны.

Смотря с тоскою на фиал —
Еще б налили,—
С какой ты швалью пропивал
Ключи Марии.

За стол посаженный плебей —
И ноги на стол,—
И баб-то ты любил слабей,
Чем славой хвастал.

Что слаще лбу, что солоней —
Венец ли, плаха ль?
О, ресторанный соловей,
Вселенский хахаль!

Ты буйством сердца полыхал,
А не мечтами,
Для тех, кто сроду не слыхал
О Мандельштаме.

Но был по времени высок,
и я не Каин —
в твой позолоченный висок
не шваркну камень.

Хоть был и неуч, и позер,
сильней, чем ценим,
ты нам и в славу, и в позор,
Сергей Есенин.

До могилы Ахматовой сердцем дойти нелегко...
Борис Чичибабин

До могилы Ахматовой сердцем дойти нелегко —
Через славу и ложь, стороной то лесной, то овражной,
По наследью дождя, по тропе, ненадежной и влажной,
Где печаль сентябрей собирает в полях молоко.
На могиле Ахматовой надписи нет никакой.
Ты к подножью креста луговые цветы положила,
А лесная земля крестный сон красотой окружила,
Подарила сестре безымянный и светлый покой.

Будь к могиле Ахматовой, финская осень, добра,
Дай бездомной и там не отвыкнуть от гордых привычек.
В рощах дятлы стучат, и грохочет тоской электричек
Город белых ночей, город Пушкина2, город Петра.

Облака в вышине обрекают злотворцев ее
На презренье веков, и венчаньем святого елея
Дышат сосны над ней. И победно, и ясно белея,
Вечно юн ее профиль, как вечно стихов бытие.

У могилы Ахматовой скорби расстаться пора
С горбоносой рабой, и, не выдержав горней разлуки,
К ней в бессмертной любви протянул запоздалые руки
Город черной беды, город Пушкина, город Петра.

Не веря кровному завету...
Борис Чичибабин

Не веря кровному завету,
Что так нельзя,
Ушли бродить по белу свету
Мои друзья.
Броня державного кордона —
Как решето.
Им светит Гарвард и Сорбонна,
Да нам-то что?

Пусть будут счастливы, по мне, хоть
В любой дали, —
Но всем живым нельзя уехать
С живой земли.

С той, чья судьба еще не стерта
В ночах стыда,
А если с мертвой, то на черта
И жить тогда?..

Я верен тем, кто остается
Под бражный треп
Свое угрюмое сиротство
Нести по гроб.

Кому обещаны допросы
И лагеря,
Но сквозь крещенские морозы
Горит заря.

Нам не дано, склоняя плечи
Под ложью дней,
Гадать, кому придется легче,
Кому трудней.

Пахни ж им снегом и сиренью,
Чума-земля.
Не научили их смиренью
Учителя.

В чужое зло метнула жизнь их,
С пути сведя,
И я им, дальним, не завистник
И не судья.

Пошли им, Боже, легкой ноши,
Прямых дорог
И добрых снов на злое ложе
Пошли им впрок.

Пускай опять обманет демон,
Сгорит свеча, —
Но только б знать, что выбор сделан
Не сгоряча.

1973* * *

Сними с меня усталость, матерь Смерть.
Борис Чичибабин

Сними с меня усталость, матерь Смерть.
Я не прошу награды за работу,
Но ниспошли осту;ду и дремо;ту
На моё тело, длинное как жердь.

Я так устал. Мне стало всё равно.
Ко мне всего на три часа из суток
Приходит сон, томителен и чу;ток,
И в сон желанье смерти вселено.

Мне книгу зла читать невмоготу,
А книга блага вся перелисталась.
О, матерь Смерть, сними с меня усталость,
Покрой рядно;м худую наготу.

На лоб и грудь дохни своим ледком,
Дай отдохнуть светло и безпробудно.
Я так устал. Мне сроду было трудно,
Что все;м другим привычно и легко.

Я верил в дух, безумен и упрям,
Я Бога звал и видел ад воочью —
И рвётся тело в судорогах ночью,
И кровь из носу хлещет по утрам.

Одним стихам вовек не потускнеть,
Да сколько их останется, однако.
Я так устал, как раб или собака,
Сними с меня усталость, матерь Смерть.

<1966?>

Борис ЧИЧИБАБИН

ИЗ ИНТЕРНЕТА

Биографии /
Чичибабин Б.А.

Борис Алексеевич Чичибабин (9 января 1923, Кременчуг — 15 декабря 1994, Харьков; настоящая фамилия Полушин) — русский поэт, лауреат Государственной премии СССР (1990), которого иногда относят к так называемым «шестидесятникам».
Жил в Харькове, на протяжении трёх десятилетий был одним из самых известных и любимых представителей творческой интеллигенции города (1950-е — 1980-е годы). С конца 50-х годов его стихотворения в рукописях широко распространялись по всей России. Официальное признание пришло к поэту только в конце жизни, в годы перестройки.

Жизнь и творчество
Б. А. Чичибабин воспитывался в семье офицера, окончил школу на родине Репина — в Чугуеве Харьковской области. Его псевдоним взят в честь двоюродного деда со стороны матери, академика Алексея Евгеньевича Чичибабина, выдающегося учёного в области органической химии и одного из первых советских «невозвращенцев». В 1940 г. Борис начал учёбу на историческом факультете Харьковского университета, но в начале войны был призван в армию и служил на Закавказском фронте.
В 1945 г. поступил на филологический факультет ХГУ, но уже в июне 1946 г. был арестован и осуждён на 5 лет лагерей «за антисоветскую агитацию». ПредположительноЛейт, причиной ареста были стихи — крамольная скоморошья попевка с рефреном «Мать моя посадница», где были, например, такие строки:
Пропечи страну дотла,
Песня-поножовщина,
Чтоб на землю не пришла
Новая ежовщина!
В тюрьме Чичибабин написал «Красные помидоры», а в лагере — «Махорку», два ярких образца «тюремной лирики». Эти стихи, положенные на музыку актёром и певцом Леонидом («Лешкой») Пугачевым, широко разошлись по стране:
Школьные коридоры,
тихие, не звенят…
Красные помидоры
Кушайте без меня.
Уже в 50-е годы, после возвращения из лагерей, намечаются основные темы поэзии Чичибабина. Это, прежде всего, гражданская лирика, «новый Радищев — гнев и печаль» которого вызывают «государственные хамы», как в стихотворении 1959 г. «Клянусь на знамени весёлом» («Не умер Сталин»).
К ней примыкает редкая в послевоенной поэзии тема сочувствия угнетённым народам советской империи — крымским татарам, евреям, «попранной вольности» Прибалтики — и солидарности с ними («Крымские прогулки», «Еврейскому народу»). Эти мотивы сочетаются у Чичибабина с любовью к России и русскому языку, преклонением перед Пушкиным и Толстым («Родной язык»), а также с сыновней нежностью к родной Украине:
У меня такой уклон:
Я на юге — россиянин,
А под северным сияньем
Сразу делаюсь хохлом.
В начале 60-х, на волне массового увлечения поэзией, Чичибабин с успехом читает стихи на поэтических вечерах, ведёт литературную студию. Из печати выходят четыре сборника его стихов. Однако цензурный гнёт, вместе с органически присущей Чичибабину установкой на демократичность и его не изжитым в ту пору революционным романтизмом, привели к тому, что в этих книгах оказалось немало стихов, звучавших декларативно, вполне в духе официоза. В 1968 году, после вторжения в Чехословакию, даже само название сборника «Плывёт Аврора» отталкивало читателей.
Такая потеря индивидуальности привела Чичибабина к глубокому духовному кризису («…Уходит в ночь мой траурный трамвай»):
Я сам себе растлитель и злодей,
и стыд и боль как должное приемлю,
за то, что всё придумывал — людей
и землю.
А хуже всех я выдумал себя…
Выход наметился, когда поэт встретил свою настоящую любовь («Сонеты к Лиле»). «Уход из дозволенной литературы… был свободным нравственным решением, негромким, но твёрдым отказом от самой возможности фальши»Мальвина. Чичибабин возвращается к работе экономистом «в трамвайном управлении», пишет для себя и для друзей. Его темами остаются любовь, природа, книги. В начале 70-х Чичибабин мучительно переживал эмиграцию своих друзей, благословляя их, а не осуждая:
Дай вам Бог с корней до крон
без беды в отрыв собраться.
Уходящему — поклон.
Остающемуся — братство.
В 1973 г., после появления сборника в самиздате и публичного чтения резкого стихотворения о «воровских похоронах» Твардовского, Чичибабина исключают из Союза писателей. Его ответ таков:
Нехорошо быть профессионалом:
Стихи живут, как небо и листва.
Что мастера? — Они довольны малым.
А мне, как ветру, мало мастерства.
Благодаря прямоте и отсутствию фальши, поэзия Чичибабина в 70-е — 80-е годы становится известна интеллигенции и за пределами Харькова. В годы перестройки его стихи зазвучали злободневно, насущно, их активно печатают газеты и журналы, выходят итоговые неподцензурные сборники. В 1990 г. за книгу «Колокол» поэт удостоен Государственной премии СССР. Чичибабин участвует в работе общества «Мемориал», даёт интервью, выезжает в Италию, в Израиль.
Но принять результаты перестройки поэту оказалось непросто. Его «стихи обходят с неприязнью барышника и торгаша». Чичибабин, которому были «думами близки» и «Россия с Украиной», и «прибалтийской троицы земля», и «Армения — Божья любовь», не смог смириться с распадом Советского Союза, отозвавшись на него исполненным боли «Плачем по утраченной родине».
«Борис давно понял своё предназначение поэта и следовал ему до конца дней.
(Булат Окуджава)

Похороны Бориса Чичибабина в декабре 1994 г. в Харькове были многолюдны. На улице в центре города, названной в его честь, сооружена мемориальная доска со скульптурным портретом.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 31.07.2019. ***
• 30.07.2019. ***
• 28.07.2019. ***
• 26.07.2019. ***
• 10.07.2019. ***