Похвальное слово о современной русской поэзииСергей Попов, Русская народная линия Часть 3 В 1987 году Союзом Писателей СССР был организован первый Турнир Поэтов. После выступлений претендентов решение о победителе принимал весь зал открытым прямым голосованием. И надо ж было такому случиться, что абсолютно равное число голосов получили участница нашего семинара Елена Шерстобитова и участник семинара Ковальджи (тогда уже переименованного в клуб «Поэзия») Игорь Иртеньев. Победителей, как говорят, не судят. Но всё-таки хочется помереться силами противоборствующих сторон. Приведем по три стихотворения каждой стороны, написанных во время учебы или чуть ранее. Начнем с клуба «Поэзия». Участники работы клуба делились на три направления: - метафористы; - иронисты; - концептуалисты. Направлений было три, а настоящий поэт всего один - Александр Еременко. Перечитав уймову кучу стихов других участников клуба, пришлось прийти к выводу, что все они в той или иной степени являются подражателями Ерёменко, а сам Александр лидирует во всех направлениях. Сам Бунимович написал: «Разве есть поэт кроме Ерёмы»? В каждой шутке есть доля шутки. Но до формулы: «Ерёма - это наше всё» осталось совсем немного. Итак: Александр Ерёменко-метафорист * * * В густых металлургических лесах, где шел процесс созданья хлорофилла, сорвался лист. Уж осень наступила в густых металлургических лесах.
Там до весны завязли в небесах и бензовоз и мушка дрозофила. Их жмет по равнодействующей сила, они застряли в сплющенных часах.
Последний филин сломан и распилен. И, кнопкой канцелярскою пришпилен к осенней ветке книзу головой,
висит и размышляет головой: зачем в него с такой ужасной силой вмонтирован бинокль полевой.
Александр Ерёменко -иронист В начале восьмого с похмелья болит голова не так, как в начале седьмого; хоть в этом спасенье. Сегодняшний день - это день, поражённый в правах: глухое похмелье и плюс ко всему воскресенье. И плюс перестройка, и плюс ещё счеты свести со всем, что встает на дыбы от глотка самогона. Вот так бы писать и писать, чтоб с ума не сойти, в суровой классической форме сухого закона... Вот видите, сбился, опять не туда повело: при чем здесь «сухой» самогон, когда спирта сухого глоток... Извиняюсь, опять не про то. Тяжело в ученье с похмелья в бою... Будь ты проклято! Снова. Вернее, сначала. В начале восьмого башка... Люблю тебя, жизнь, будь ты проклята снова и снова. Уже половина... восьмого стакана... рука уже не дрожит, и отыскано верное слово.
Александр Еременко-концептуалист Неопознанный летающий объект, ты зачем летаешь, неопознан, над народом, без того нервозным по причине скверных сигарет?
Уважай строительный объект. Не виси над нашим огородом. Или хочешь к бомбам водородным прицениться? Так у нас их нет...
Может, проникаешь в интеллект? Только не проникни в нашу тайну.
Вот жена моя заходит в спальню - Неопознанный Летающий Объект.
В семинаре Балашова-Храмова нет и не будет каких-то направлений. Есть только имена.
Александр Сорокин Ты знала Холодный ветер дул с окраин, бросало в дрожь особняки. Ты знала - мы с огнем играем, но не отдернула руки.
В любви так много жадной страсти! - она бездомна и груба, как это долгое ненастье, как наша темная судьба,
как тот, с перрона отходящий, пустой, нетопленный состав... - Мой милый, ты ненастоящий, и я умру, твоею став.
Да! Но тогда ты промолчала, к моей щеке прильнув щекой. Да! Но начать нельзя сначала ту жизнь - она была такой.
Беда нас бросила друг к другу при тусклом блеске фонарей и повела сквозь гарь и вьюгу, чтоб стал я чище и добрей,
чтоб ты светлей и тише стала и - будем вместе ли, поврозь - чтоб нас печаль не покидала, а сердце - к радости рвалось.
Сергей Попов * * * Со своею пенной свитой Бродит ветер вдоль залива, Непогода серый свитер Вяжет небу торопливо.
Среди крыш, покрытых цинком, В переулках тихой Ялты, Между церковью и цирком Что, приятель, потерял ты?
За одно стихотворенье Ты готов угробить душу. В гимнастическом паренье Волны прыгают на сушу.
На спасательном буксире Ходят парни из ОСВОДа. Ничего нет в этом мире Непонятней, чем свобода.
Александр Климов-Южин * * * Здесь волость целая была, Надсадно мельница скрипела, И жизнь, как в майский день пчела, В цветке гудела. Гнилые сваи из воды На обмелевшем перекате Торчат, и в дикие сады Летят вороны на закате. Теперь, каких-то тридцать лет, Как быстро молвится преданье, Что и надежды малой нет На правду и на состраданье. И только яблоня всю ночь Мне шепчет о былом и белом, Цветущем, сон свевая прочь, - Как быстро время пролетело. Кто в эти яблони входил, Кто ветки нагибал с плодами, Кто в них вздыхал, кого любил, Кто трогал зрелый плод губами? Нет, мне ответа не найти, Я ничего не понимаю, - Так взять - и запросто уйти По воле собственной из рая. Но пусть над этою водой Сегодняшнею, беспечальной, Полувопрос невольный мой Печальной оборвётся тайной. Пусть задохнутся города, Живое жизнь мертвит и губит. Так - слава Богу, что не будет Меня в том времени, когда Меня действительно не будет. Один из моих молодых родственников, почитав стихи поэтов нашего семинара, сказал: « Но ведь это - не поэзия, это - философия.» Я подумал, что он имеет ввиду отсутствие «тайны». Но оказалось проще, стихи для него - это узор, который плетут словами. Чем занимательней узор, тем лучше «поэзия». Узор нужно разглядывать, а не читать. Разглядывать, как привычный телевизор. «Поэзию» можно слушать, как музыку, не понимая слов, но наслаждаясь звуками. «Дыр, бул, щил» - так, кажется. А тайна совсем не причём. Разговор с Богом всегда таинственен, потому что Бог по определению непостижим. А Ему нужны собеседники... А великая поэзия - это не просто интересное собеседование, а собеседование идеально музыкальное и идеально сплетённое. Вот так, брат. В завершении представления стихов участников двух московских семинаров, я хотел бы почтить память и показать стихи ещё двух поэтов. Самого старшего (по возрасту) ученика Евгения Храмова и Эдуарда Балашова - Владимира Щадрина и совсем молодого, но рано ушедшего из жизни поэта Бориса Рыжего, который являлся большим поклонником творчества Александра Еременко и продолжателем поэтических поисков последнего. Владимир Щадрин Мы с сукой сторожим гараж. То есть, кто сука - неизвестно. Она не пьёт и смотрит честно, а я - иуда и алкаш. Замки проверили, печати. Иллюминаторы зажгли. Открыли килечку в томате. Чайку согрели и - легли. Она - выкусывать чего-то на правой ляжке, у спины, а я... - Созвездья мне видны, каштан, железные ворота, которым страж я и вратарь, сам сука, суке - бог и царь... Загадочная вещь - окно! Ну, что в нём? дерево одно... Кусок дороги... Два подъезда... - А вот поди-ка ж ты, - созвездья!
Борис Рыжий Приобретут всеевропейский лоск слова трансазиатского поэта, я позабуду сказочный Свердловск и школьный двор в районе Вторчермета. Но где бы мне ни выпало остыть, в Париже знойном, Лондоне промозглом, мой жалкий прах советую зарыть на безымянном кладбище свердловском. Не в плане не лишенной красоты, но вычурной и артистичной позы, а потому что там мои кенты, их профили на мраморе и розы. На купоросных голубых снегах, закончившие ШРМ на тройки, они запнулись с медью в черепах как первые солдаты перестройки. Пусть Вторчермет гудит своей трубой. Пластполимер пускай свистит протяжно. И женщина, что не была со мной, альбом откроет и закурит важно. Она откроет голубой альбом, где лица наши будущим согреты, где живы мы, в альбоме голубом, земная шваль: бандиты и поэты. Владимир Евгеньевич Щадрин родился в 1937 году в селе Пушкин Хорезмской области (Узбекская ССР). Окончил физический факультет МГУ (1965). С 1961 по 1990 год работал старшим лаборантом в Институте проблем передачи информации АН СССР, там же младшим научным сотрудником. Имеет научные труды. Член различных научных обществ на родине и за рубежом. Публиковать стихи начал с 1985 года: в альманахе "Поэзия», в журналах "Юность", "Москва", "Знамя", в «Литературной газете». С 1990 года служил в церкви Петра и Павла в Лефортове певчим. Умер Владимир Щадрин в 2004 году. Борис Рыжий родился в 1974 году, на 43 года позже Щадрина. Владимир Евгеньевич вполне годился ему в отцы. Борис в 1997-м окончил отделение геофизики и геоэкологии Уральской горной академии, в 2000-м - аспирантуру Института геофизики Уральского отделения РАН. Проходил практику в геологических партиях на Северном Урале. Опубликовал 18 работ по строению земной коры и сейсмичности Урала и России. Публиковать стихи начал в 1992 г.: в «Российской газете», в журналах «Уральский следопыт», «Звезда», «Урал», «Знамя», «Арион», альманахе «Urbi». Участвовал в международном фестивале поэтов в Нидерландах. Борис Рыжий - лауреат литературных премий «Антибукер» (номинация «Незнакомка»), «Северная Пальмира» (посмертно). Самовольно ушёл из жизни в 2001 году. А общее между ними то, что пишут они о «собачьей жизни» русских поэтов. Пишут со знанием дела. И неважно, кто они в мирском понимании - ночные сторожа каких-то гаражей или лауреаты престижных международных премий. Хочу добавить несколько слов о Владимире Щадрине. Я познакомился с ним в 1981 году на семинаре. Когда я угодил тубдиспансер, Володя каждую неделю приносил мне просфору и святую воду. А когда меня сняли с учёта, посоветовал заказать водосвятный молебен в благодарность Богу за исцеление. Мы приехали с ним в Лефортово ранним декабрьским утром на 7-ми часовую службу. Владимир исповедался и причастился, а я непрерывно выходил из храма покурить, дожидаясь молебна. Служба показалась мне бесконечно долгой и совершенно непонятной. Я ведь в первый раз посетил Литургию с тех пор, когда меня крестили в пятилетнем возрасте в 1958 году. После молебна, Володя, как старший брат, поглаживал меня по голове и приговаривал: « Хорошо, Серёженька, что ты так сделал, молодец». Доброту его забыть невозможно. Владимир Щадрин никогда не позволял себе в своих стихах призывать читателей ходить в церковь, рассказывать, как там хорошо, вообще говорить о Христе и его Учении. Он писал о птичках, собаках, бабочках и особенно часто о цветах, которые жили у него какой-то особенной религиозной жизнью. Нам Вова казался очень странным, почти юродивым. И я с радостью замечаю, как год от года растёт интерес к его странным и необыкновенным стихам. Люди чувствуют, ка глубока его вера, им не нужно высокопарных дидактических слов, им нужна живая любовь, преизливающаяся из каждого его слова о жучках, червячках, музыкантах, женщинах и конечно цветах. Недавно в воскресение в нашем храме протоиерей Леонид Ролдугин неожиданно завершил свою проповедь несколькими строками Николая Гумилева, и у многих на глазах навернулись слёзы. Значит, нужна нашему народу и нашей Церкви художественная русская поэзия, ведущая нас к уразумению великих православных поэтов: Царя Давида, Царя Соломона, Пророка Исайи, Пророка Иеремии, Апостола Павла, Апостола Петра, Апостола Иоанна и других Евангелистов, Иоанна Златоуста, Василия Великого, Григория Богослова, Андрея Критского и всех святых, слова которых мы слышим в течение годового Богослужебного круга. Прошли лихие 90-ые и война идей в поэзии стала заканчиваться. «Наша» Анна Саед-Шах вместе с Евгением Бунимовичем стали вести совместную рубрику об искусстве в «Новой газете», Андрей Волос стал лауреатом Государственной премии по литературе, многие уехали за границу, многие перестали писать стихи, кое-кто безвременно ушёл из жизни. Трагическая смерть Нины Искренко в 1995 фактически положила конец работе клуба «Поэзия». Существовало и существует большое количество городов и весей, помимо Москвы, где происходит активная поэтическая жизнь. Не могу не упомянуть об интереснейшем поэте наших дней - Светлане Сырневой (г. Киров): Прописи Д. П. Ильину Помню, осень стоит неминучая, восемь лет мне, и за руку - мама: «Наша Родина - самая лучшая и богатая самая».
В пеших далях - деревья корявые, дождь то в щеку, то в спину. И в мои сапожонки дырявые заливается глина.
Образ детства навеки - как мы входим в село на болоте. Вот и церковь с разрушенным верхом, вся в грачином помете.
Лавка низкая керосинная на минуту укроет от ветра. «Наша Родина самая сильная, наша Родина - самая светлая».
Нас возьмет грузовик попутный, по дороге ползущий юзом, и опустится небо мутное к нам в дощатый гремучий кузов.
И споет во все хилые ребра октябрятский мой класс бритолобый: «Наша Родина самая вольная, наша Родина - самая добрая».
Из чего я росла-прозревала, что сквозь сон розовело? Скажут: обворовала безрассудная вера!
Ты горька, как осина, но превыше и лести, и срама - моя Родина, самая сильная и богатая самая. Но вернёмся ещё раз в Москву конца 70-ых годов. В то время, в период разочарования в своих стихах и первой любви, я всё чаще и чаще проводил время с третьим моим любимым другом - Михаилом Кирилловым-Угрюмовым. Михаил в то время не был женат, а я по известным уже читателю причинам тоже не торопился после работы домой. Практически каждый вечер мы встречались в Центре Москвы, и Михаил вёл меня какими-то проходными дворами к удивительным московским особнякам, рассказывал их судьбу и судьбы их жителей, многих из которых он знал лично. Иногда мы заходили к ним в гости, пили чай из чудесной посуды, любовались старинной мебелью и всем бытом и людьми, постепенно уходящей старомосковской жизни. Заинтересованному читателю настоятельно рекомендую найти и прочитать книгу Михаила Кириллова-Угрюмого «Красный суп», которая выйдет в свет в конце текущего 2016 года. Но главным событием нашей с Мишей жизни того времени было участие в семинаре по подготовке к сдаче кандидатского минимума по философии. Семинаром руководила незабываемая Нелли Мотрошилова. Мы изучали не только мысли великих Древних Греков. Весь наш семинар неожиданно для себя узнавал и спорил о трудах Лосева, Аверинцева, Флоренского, Бахтина, Лосского, Бердяева, Ортеги-и-Гассета и даже Маркузе. Особенно долго и тщательно мы с Мишей изучали два труда: книгу Томаса Куна «Структура научных революций» и книгу Пьера Тейяра де Шардена «Феномен человека». В результате мы пришли к выводу, что по настоящему наукой могут заниматься только верящее (может быть подсознательно) в существование Бога люди, и что наука и религия неразделимы. Наша дружба продолжается уже без малого 40 лет. Я уже не представляю своей жизни без троицы любимых друзей - Александра Соколова, о. Александра Шумского и Михаила Кириллова-Угрюмова. А дома продолжались скандалы, начался размен родительской квартиры, возникло подозрение, что я болен туберкулёзом, началось десятимесячное пребывание в стационаре в одной палате с молодыми уголовниками, отпущенными на волю по болезни. Я их не боялся, конечно, не по причине особой смелости, а из-за полного равнодушия к жизни. Они это чувствовали и особо меня не доставали, а когда с работы мне стали приносить огромные рулоны-распечатки с большой ЭВМ, и я стал чертить на ватманских листах какие-то диковинные графики, даже, по-своему, зауважали. Именно тогда, в тубдиспансере, при изучении распечаток и графиков мне пришла в голову мысль о возможности моделирования процессов ранжирования документов в информационно-поисковых системах (сейчас их называют интернет-поисковиками) с помощью математического аппарата статистической физики. Эта мысль, а также опровержение врачами неприятного диагноза, снова вернули меня к жизни. Уже гораздо позже, в году этак 1998, когда острые воспоминания наконец-то переварились, внезапно родилось стихотворение. Новый год А где-то в Битце или в Икше Ребята прочитают Ницше И заведут свой мотоцикл, И западный, четырехтактный, Их повезет на бой контактный...
От новогодних фейерверков Опять всю ночь болит душа, Чечнёю душу исковеркав, От хулиганского ножа Дойти до взрывов на погостах, Быть может, и не так уж просто, Но помогает анаша.
Щенки, кого вы убивали В том неотесанном подвале, В себе не разглядев врага. И все решила кочерга...
Который раз в тюрьме забитой Ты достаешь молитвослов, Ты, даже матерью забытый, Добрался до своих основ. А в тех основах - доброта, Но тяжелее всякой пытки Твои последние попытки Доподтянуться до креста.
В прошлое воскресенье сидели с моим отчимом на лавочке, и он вдруг начал читать: «Опять под палубой кают Басы турбинные поют. Мы с якоря готовы сняться И выйти в море без огней... Опять в тиши московских дней Мне битвы северные снятся...» А читает стихи он мастерски, как, впрочем, многие люди его поколения в отличие от современных обученных артистов. На телеканале СПАС задумали хороший, как теперь говорят, проект: молодые актёры читают русскую классику. Но слушать невозможно. От избытка «сахара» тошнит. Отчим читал медленно, смакуя каждое слово. «Кто это? Чьи стихи?» - открыл я рот. «Да уж не припомню, у нас в Новосибирском институте инженеров водного транспорта ходили они тогда по рукам, все переписывали, девушкам читали...». Хорош иногда интернет, когда знаешь точно, что хочешь найти. Сегодня я захотел и нашёл. Эти стихи написал Николай Панов, как оказалось, мой земляк по материнской линии. Родился в Козельске. Писал в основном прозу - рассказы, повести. Родился в 1903 году, а в 60-х стал кумиром инженеров водного транспорта. Вот так да! Стало накрапывать. Пошли к подъезду. Отчим остановился передохнуть: «Ты знаешь, я вот думаю - в Италии каждый второй мужчина - хороший тенор. Немного подучить и любой оперный театр возьмёт, а у нас в России - каждый второй в душе хороший поэт, так мне чего-то подумалось...». Пришли домой. Пьем чай, а тут отчим начинает вспоминать подробности о пребывании в больнице. Там он лежал двумя неделями раньше. И, главное, не о болезнях говорит, а о людях, и опять о стихах: «Был там, в палате один грек, наш русский грек, правда, сейчас уже, конечно, с двойным гражданством. Вроде был он, в своё время, помощником оператора у самого Андрея Тарковского. И непрерывно об этом рассказывал. Какой, мол, поразительный человек Андрей Арсеньевич. А я ему возьми и скажи, что отец Андрея Арсений погениальнее будет. Грек как будто жабу проглотил. Лицо, а особенно глаза его, выражали одновременно крайнее удивление, ненависть и даже восторг. «А Вы откуда знаете?» - еле проговорил он: «Может Вы и стихи его знаете?» - «Знаю и даже могу почитать». Тут я не выдержал и возвысил голос: «На предпоследнюю войну, бок о бок с новыми друзьями»... Подожди, - сказал отчим и начал читать сам, как в больнице. Арсений Тарковский Близость войны Кто может умереть - умрет, Кто выживет - бессмертен будет, Пойдет греметь из рода в род, Его и правнук не осудит. На предпоследнюю войну Бок о бок с новыми друзьями Пойдем в чужую сторону. Да будет память близких с нами! Счастливец, кто переживет Друзей и подвиг свой военный, Залечит раны и пойдет В последний бой со всей Вселенной. И слава будет не слова, А свет для всех, но только проще, А эта жизнь - плакун-трава Пред той широкошумной рощей.
«Написано, между прочим, в 1940-ом году», - сказал отчим. Как красивы, бывают вдохновенные лица стариков. Недавно увидел последний фотопортрет Бориса Шергина и прослезился от радости. Безногий, слепой инвалид Гражданской войны, а какая девяностолетняя мощь. По дальнейшим рассказам отчима я узнал, что грек погрустнел, понял, кажется, что простые, а не элитарные русские тоже что-то из себя представляют и умолк. Дорогой читатель, не поленись, возьми из интернета тексты самых прославленных наших и зарубежных рокпоппанкшансонбардпоэтов и сравни с вышеприведенным творением мастера. Суду, даже самому благодушному, станет всё ясно. О роли поэзии во время войны полнее и доказательнее других написал всё тот же Вадим Валерьянович Кожинов. В книге «Великая война России» он пишет: «Когда гремит оружие, музы молчат», - это восходящее к Древнему Риму изречение ни в коей мере не относится к нашей Отечественной войне. Даже самый скептический исследователь бытия страны в 1941-1945 годах неизбежно придет к выводу, что его насквозь пронизывала поэзия, - правда, в наибольшей степени в ее музыкальном, песенном воплощении, которое усиливает, и очень значительно, воздействие стихотворной речи на уши людей, и словно придает ей крылья, несущие ее по всей стране.» Как бы предваряя события, которые наступят в 90-е годы Кожинов пишет: «Впрочем, не только песни, но и сами по себе стихи подчас обретали тогда широчайшую, поистине всенародную известность, как, например, главы «Василия Теркина» или симоновское «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины...»«. Но уже в годы Великой Отечественной Войны значение песенного, музыкального начала всё больше доминировало, и чистая поэзия отходила на второй план. После войны положение с каждым годом усугублялось. Русские всё чаше стали напевать сначала французские, потом итальянские, а к концу 70-х исключительно англосаксонские песни, слова которых, за редким исключением, не имели уже никакого значения. Так, сначала без единого выстрела, мы проиграли «холодную войну», материальные и человеческие потери в которой были ничуть не меньше, чем в войне «горячей», а последствия длятся до сих пор и конца им не видно. Я бы дерзнул оценить наше поражение 90-х как 50 000 000 : 1. И это одно очко в нашу пользу принёс Владимир Семёнович Высоцкий. Вот так пренебрежительное отношение к поэтам и поэзии в нашей стране привело к национальной катастрофе. Однако нас всегда выручала при отступлениях и поражениях тупая самонадеянность Запада на свою неизвестно кем данную исключительность. Запад уже сейчас поёт и играет незнамо что. Мумифицированные ролинги уже допевают свои энергичные песни. Последнюю войну мы должны выиграть стихами, причём только сердечным и выразительным, проникновенным и мастерским чтением стихов, исполняемом на радио, по телевидению и в интернете, в крайнем случае, используя старый русский жанр мелодекламации. Возможности для этого у нас ещё есть. Сентябрь-октябрь 2016 года, г. Москва © Copyright: Валерий Новоскольцев, 2016.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
