Путь внутрь

Нэйл: литературный дневник

                 Видишь ли, мой дорогой Говинда, одна из истин, обретенных мной, заключается в том, что мудрость нельзя передать другому. Мудрость в устах мудреца, пожелавшего передать её другому, всегда обращается в глупость.


                 Знание можно передать, мудрость же – никогда. Её можно найти, ею можно жить, её можно сделать своим парусом, ею можно творить чудеса, но облечь её в слова, научить ей кого-либо невозможно. Это и есть то, что я чувствовал ещё юношей, что увело меня прочь от учителей.

                 Я пришел к одной мысли, о Говинда, - ты опять сочтешь её шуткой или глупостью: противоположность любой истины – также истинна! А именно: выразить словами, обозначить можно лишь однобокую, одностороннюю истину.


                 Односторонне все, что доступно мысли и может быть названо словом,  - все это половинчато, лишено целостности, законченности, единства.


                 Когда возвышенный Гаутама возвещал свое учение, говорил о мире, он вынужден был разделить его на сансару и нирвану, на заблуждения и истины, на страдания и освобождение. Иначе нельзя, нет иного  пути для того, кто хочет учить других.


                 Но мир, … все то, что имеет бытие, вокруг нас и в нас самих, суть вещи, имеющие две стороны. Никогда человек или деяние не принадлежат только сансаре или только нирване, никогда человек не бывает только святым или только грешником. Это лишь кажется нам, потому что, пребывая в заблуждении, мы полагаем, будто время есть нечто действительное. Это не так, .. и мне много раз приходилось убеждаться в этом.


                 А если это не так, если время не имеет действительности, то грань, отделяющая, как нам кажется, мир суеты от вечности, боль от блаженства, добро от зла, - тоже обман, заблуждение.


                 Мир не есть нечто несовершенное, чему предстоит долгий путь к совершенству, законченности. Напротив, он всегда был, есть и вечно пребудет совершенным, каждый грех заключает в себе прощение, каждый ребенок носит в себе старца, в каждом младенце притаилась смерть, в каждом умирающем сокрыта вечная жизнь.


                 Вот почему все, что есть, и кажется мне прекрасным, в смерти я вижу жизнь, в грехе – святость, в безумстве – ум, все и должно быть таким, все нуждается лишь в моем одобрении, лишь в моей готовности, моем любовном согласии, и тогда оно не может мне повредить.
                                                    А стало быть, есть благо.


                 Я всей жизнью своей, всей душою, всей плотью убедился в том, что грех был мне необходим: я нуждался в похоти, в стремлении к наживе, в тщеславии и в безмерном отчаянии, чтобы наконец сломить в себе сопротивление, научиться любить мир, не сравнивать его с неким воображаемым, желаемым миром, с выдуманным мною же самим совершенством, а предоставить ему быть таким, какой он есть, любить его, радоваться своей принадлежности к нему.


                 И вот тебе учение, о Говинда, над которым ты, конечно же посмеешься: любовь представляется мне самым главным, наиважнейшим на свете.


                 Пронзать мыслью весь мир, объяснять его, презирать его – пусть это будет уделом великих мыслителей.

                 Мне же необходимо одно-единственное: уметь любить этот мир, не презирать его, не ненавидеть его и себя, но смотреть на него, на себя, на каждое существо с любовью и восхищением, с благоговейным трепетом.
.
.
.
.  . .           и этой маской было улыбающееся лицо Сиддхартхи, которого он, Говинда, в этот самый миг касался устами. И он видел, что улыбка этой маски – улыбка единства над потоком форм, улыбка одновременности над тысячами смертей и рождений, эта улыбка Сиддхартхи была той же самой тихой, тонкой, мудрой, непостижимой, быть может доброй, быть может, насмешливой, тысячеликой улыбкой Гаутамы, Будды…
                  
                 Так, он знал это, улыбаются лишь достигшие совершенства.


    


Герман Гессе


<Сиддхартха>  


  
  




Другие статьи в литературном дневнике: