Евгений Чепурных
Если нужно ***
Вот так стена превращается в дверь,
Коль долго стучать в поту.
Вот так человеком становится зверь,
Взглянувший в глаза Христу.
Вот так вода говорит с тобой
Глазами души твоей,
А дудка твоя гремит трубой,
Поскольку так нужно ей,
И паруса поднимает флот,
Рожденный в детской груди.
Вот так из жизни уходит тот,
Кто знает, куда пойти.
Минор, минор, минор
Когда придет возвышенная осень,
Я буду спать
И чувствовать во сне,
Как листья мягко стукаются оземь,
Чуть-чуть пищат и жалуются мне.
И так их много,
Что земли не видно
Ничуть под разукрашенной листвой.
И будет мне в тот миг немножко стыдно
И безотчетно жаль весь мир живой.
Тебя, себя и дядьку Черномора
(Хоть он мне никакая не родня),
И этого пронзительного взора,
Что падает в окошко на меня,
И черного котяру (ах, изыди!),
Что мчится по двору, беду неся.
Я буду спать
И ничего не видеть.
Но знать и понимать
Про все и вся.
Про все и всех. Про целое и части.
Про каждый выдох стынущего дня.
И если слезы — это тоже счастье,
Нет никого счастливее меня.
Безвременье
Дыханье жизни —
Птичий перелет.
Смешенье красок
В солнечной палитре.
Как счастлив тот, кого никто не ждет,
Кто не боится опоздать к молитве,
Кто вечно и рассеян, и влюблен,
И мелкими долгами не запичкан,
И в списки приглашенных не включен,
И ни в каком регистре не записан.
Он любит птиц, их щебет, свист и смех.
Из дома уходя — везде как дома.
Он просто есть.
Он просто смотрит вверх,
И все ему там, наверху, знакомо.
Прощая любопытные носы,
Бредет он, косолапя виновато.
А вслед за ним
Идут его часы.
Как тень. Как прирученные волчата.
Правда. Промысел
За дорожкой, что в небе провисла.
За рассеянным взглядом в окно,
За словами без всякого смысла,
За слезами, что лить не грешно.
За сверканием речки-беглянки,
За горой, что вросла в небосвод,
В перелесье,
В глубокой землянке,
Наша русская Правда живет.
И улыбчива,
И босонога,
Принимает как дар свой удел.
Но никто, кроме Господа Бога,
У нее за столом не сидел.
Все, как есть,
Она слышит и видит.
Свет играет на чистом лице.
Никогда
У вас, гады, не выйдет
Поселить ее в вашем дворце.
На третий день
Я живу так тихо-тихо.
У меня душа лесная.
У меня душа-сиротка
Тихим голосом поет.
И о том, что я влюбился,
Даже дочка не узнает.
А уж дочки — это самый
Проницательный народ.
По моей рубашке чистой
Утюгом проводит мокрым,
Смотрит медленно и зорко,
Будто снайпер на войне.
Подметает пол — и смотрит,
Наливает чай — и смотрит.
Только мне давно не страшно.
Третий день не страшно мне.
Домик
Что за речка течет между мыслью и словом?
Холодна, глубока, да и берег крутой.
И стоит на нем домик
Поэта Рубцова,
Очень маленький домик с большой бородой.
Тут капуста до срока в бидоне не киснет,
Тут моченые яблоки есть и вино.
Тут встречают мои одичавшие мысли,
Произносят их вслух
И кидают в окно.
И плывут они,
Словно тумана кусочки.
И кивает поэт, и дает им «добро».
И на чистом листе появляются строчки,
Перед тем как к нему прикоснется перо.
Про поэта Федора Тютчева
И не худший, и не лучший среди юных непосед,
Жил-был мальчик Федя Тютчев, в цирк ходил и на балет.
Повзрослев, стал тих и светел, на свиданиях краснел,
Потому что очень Федя сердце нежное имел.
И на службе государевой за высокими дверьми
Терпеливо разговаривал с разночинными людьми.
Не играл в большого лирика с откровеньем на устах,
А стихи писал лишь изредка, про любовь и просто так:
Там маленько,
Здесь немножко...
Не сражая наповал.
Будто свечкой из окошка знак кому-то подавал.
А потом ушел со свету. Встал Господь с утра, глядит:
А на свете Феди нету, Федя рядышком стоит.
Я давно гадаю всуе, ощущая тяжесть лба,
Почему меня волнует эта дальняя судьба.
Проходя меж слухов, сплетен, снегом времени хрустя,
То окошко я заметил полтораста лет спустя.
Как оно живет печально, и как вверх наискосок
Проплывает в нем хрустальный, серебристый огонек.
Эта искра озорная сквозь снега скользит, маня.
И никто о ней не знает, кроме Бога и меня.
Шекспировский дождь
На честном слове держатся миры,
Души и плоти хрупкая основа.
Давно бы все сошло в тартарары,
Но кто-то дал однажды это слово.
Меняются условия игры,
Хрустят, как стекла, хрупкие надежды,
Трепещут и шатаются миры.
Но тот, кто слово дал,
Тот слово держит.
Презревший и хулу, и похвалу,
Он осеняет всякую обитель.
И знает он,
Что я тебя люблю
И что тебя я никогда не видел,
Что ты устала ждать и я устал.
Стократно ты,
А я тысячекратно.
Но Он за нас с тобою слово дал,
А слов своих Он не берет обратно.
Маня
У старой кикиморы Мани
На сером болоте
Сгорел камышовый домишко
В четыре утра.
Фанерная ширма. Клеенчатый столик напротив
И два одеяла, что я подарил ей вчера.
Ворчу на нее:
— Уж и космы твои поседели.
Ну что же ты, Маня,
По жизни шуршишь, как метла?
Опять небось, в ночь засыпая,
Курила в постели
Да плюс перед этим
Настойку из клюквы пила?
— Ей-ей, — говорит
И ручонками машет как птица. —
Ей-ей, — говорит
И становится черта страшней. —
Ей-ей, — говорит
И пытается перекреститься...
И это уже... получается вроде у ней...
Друзьям
Опять ищи на все ответ
Внутри себя.
Опять найди еще вопрос
Взамен него.
«Не отрекаются, любя...»
А не любя
И отрекаться ни к чему
Ни от кого.
Но много воли, и небес,
И голосов,
На непонятном языке
Несущих весть.
И ослепительная суть
Средь смутных снов
Тебе покажет, кто ты был
И кто ты есть.
Не чисти перышки свои
И дни свои,
Когда шатался пьян, и сыт,
И натощак,
Когда женился по любви
И для любви.
Но не с любовью прожил жизнь,
А как-то так...
Не зря же высветилась даль
Средь смутных снов,
Куда стремится, шелестя,
Души струя,
Где много воли, и небес,
И голосов
И где похожи на меня
Мои друзья.
Друзья мои, простите мне
В контрольный час
Хотя бы то, что я, без вас
Неся свой грех,
С любовью или без любви
Похож на вас,
И то,
Что всех вас не люблю,
Но помню всех.
Снежные мысли
Он нас задумчивостью лечит,
Неторопливый, мудрый снег.
Ведь каждый русский человечек —
Отчасти снежный человек.
Мороз проглатывает речки,
Берет Европу в оборот.
А мне тепло на старой печке,
И хрен меня тут кто найдет.
Мне надоело спорить с жизнью
И со жлобами пить вино.
Пущай живут в капитализме,
Мне тут, на печке, все равно.
Пусть отбирают все до крошки,
Отдам и ручку, и тетрадь.
Но грустный снег в моем окошке
Никто не может отобрать.
И в час, когда я отстрадаюсь,
Покинув тягостную плоть,
Я русским снегом оправдаюсь
Перед лицом Твоим, Господь.
И Ты простишь мне хмель рассветов
И сигарет дешевых смрад.
Поскольку снежных человеков
Осталось мало, говорят.
Другие статьи в литературном дневнике:
