Толпа метавшихся метафор
Вошла в музеи и в кафе —
Плясать и петь, как рослый кафр,
И двигать скалы, как Орфей.
Ее сортировали спешно.
В продажу худший сорт пошел.
А с дорогим, понятно, смешан
Был спирт и девка голышом.
И вот, пресытясь алкоголем,
Библиотеки исчерпав,
Спит ужас, глиняный как Голем,
В их разможженных черепах.
И стужа под пальто их шарит,
И ливень — тайный их агент.
По дымной карте полушарий
Они ползут в огне легенд.
Им помнится, как непогода
Шла, растянувшись на сто лет,
Легла с четырнадцатого года
Походной картой на столе…
Как пораженческое небо
И пацифистская трава
Молили молнийную небыль
Признать их древние права.
Им двадцать лет с тех пор осталось,
Но им, наивным, ясно всё —
И негрского оркестра старость,
И смерть на лицах Пикассо,
И смех, и смысл вещей, и гений,
И тот раскрашенный лубок,—
Тот глыбами земных гниений
Галлюцинирующий бог.
Летят года над городами.
Вопросы дня стоят ребром.
Врачи, священники и дамы
Суют им Библию и бром.
Остался гул в склерозных венах,
Гул времени в глухих ушах.
Сквозь вихорь измерений энных
Протезов раздается шаг.
Футляр от скрипки, детский гробик —
Всё поросло одной травой…
Зародыш крепко спит в утробе
С большой, как тыква, головой.
1923 Берлин
П. Антокольский
