Из статьи Миф о Николае II

…Еще летом 1917 года Ленин на митинге клялся и божился, что и он за войну до полной победы, — это Ленин, прибывший в Питер битком набитый немецким золотом и немецкими чеками! На этом митинге я первый раз увидел Ленина. Оратор он был отвратительный: картавил, путался, потел и волновался страшно. Пролетариат Ленину не верил ни на копейку, и ленинская речь все время прерывалась ироническими возгласами. Было действительно трудно: на немецкие деньги изворачиваться о полной победе. Но Ленин знал, чего он хочет. Знал и Милюков. Не потому ли странные личные симпатии этих двух людей — Ленин несколько раз писал: из всех наших противников Милюков самый умный. Милюков все время сворачивал на эволюцию советской власти. Очень вероятно, что в наследники этой эволюции метил он сам: милюковского дара предвидения хватило бы и на это.

…Так вот: война. Еще до нее, после Столыпина, — начало перековки русской интеллигенции. Осенью 1912 года у нас в университете еще были забастовки и «беспорядки». Еще вмешивалась полиция. Зимой 1913-1914 годов мы уже обходились и без полиции — мы просто били социалистов по губам. Это было, конечно, некультурно. Но странным образом это помогало лучше, чем полиция. Получивши несколько раз по морде, центральные комитеты и члены центральных студенческих комитетов РСДРП и СР как-то никли и куда-то проваливались. Осенью 1914 года студенчество поперло в офицерские школы — добровольцами. Правительство старалось не пускать: весь мир предполагал, и Германия тоже, что война продлится месяцев шесть. Правительство дорожило каждой культурной силой. Народные учителя от воинской повинности были освобождены вообще. Студентов резали по состоянию здоровья: меня не приняли по близорукости. Не думаю, чтобы когда бы то ни было и где бы то ни было существовало правительство, которое держало бы свою интеллигенцию в такой золотой ватке и была бы интеллигенция, которая так гадила бы в эту ватку.

…1916 год был последним годом интеллигентских надежд. Все, конечно, знали это, и союзники и немцы, знал это, конечно, и Милюков — что армия наконец вооружена. Что снаряды уже в избытке и что 1917 год будет годом победы над немцами и над революцией. Но тогда — конец. Не только для Милюкова, но и для всей интеллигентской традиции. Ибо она, эта традиция, будет разгромлена не только фактически — победой, одержанной без нее, — но и принципиально: будет доказано, что процветание, мир и мощь России достигнуты как раз теми антинаучными методами, против которых она боролась лет двести подряд, и что ее методы, научные и философские, не годятся никуда и что, следовательно, она и сама никуда не годится.

…Что, если русское самодержавие достигнет русских целей и без Милюкова? Или человечество — человеческих целей и без Сталина? 1916 год был двенадцатым часом русской революции и русской революционной интеллигенции: или сейчас, или никогда. Завтра будет уже поздно . И вот российская интеллигенция бросилась на заранее подготовленный штурм.

Вся ее предыдущая вековая деятельность выяснила с предельной степенью ясности: ни за каким марксизмом, социализмом, интернационализмом — ни за какой философией русская масса не пойдет.

Вековая практическая деятельность социалистических партий доказала с предельной степенью наглядности: никакая пропаганда против царской власти не имеет никаких шансов на успех, и рабочие и тем более крестьянство такой пропагандой только отталкиваются — центральные комитеты социал-демократической и социал-революционной партии рекомендовали своим агитаторам ругать помещиков и фабрикантов, но совершенно обходить закон о царе. Революцию можно было провести только под патриотическим соусом. Он был найден.

Кто начал революцию?.. В 1914 — 1917 годах самое страшное изобретение революции было сделано петербургской аристократией. Это — распутинская легенда. Напомню: он был единственным, кто поддерживал жизнь Наследника престола, который был болен гемофилией. Против гемофилии медицина бессильна. Распутин лечил гипнозом. Это была его единственная функция — никакой политической роли он не играл. При рождении и при почти конце этой легенды я присутствовал сам. Родилась она в аристократических сплетнях — русская аристократия русской монархии не любила очень — и наоборот. В эмигрантской литературе были и подтверждения этого расхождения. Эмигрантский военный историк Керсновский, идеолог офицерства — или, еще точнее, офицерской касты, — писал: «Сплетня о царице — любовнице Распутина родилась в «великосветских салонах». За эту сплетню милюковцы ухватились руками и зубами: это было то, чего не хватало. «Проклятое самодержавие» на массы не действовало никак. Но царица — изменница, шпионка и любовница пьяного мужика? И царь, который все это видит и терпит? И армия, которая за все это платит кровью?»

…Монархия без народного представительства работать не может. Это было ясно Алексею Михайловичу и Николаю Александровичу. Но Николай Александрович поддался теориям государственного права и допустил перенос на русскую точку зрения западноевропейского парламентаризма, который и у себя на родине, в Западной Европе, успел к этому времени продемонстрировать свою полную неспособность наладить нормальный государственный быт. Лев Тихомиров предлагал народное представительство по старомосковскому образцу: Церковь, земство, купечество, наука, профессиональные союзы, кооперация промысла и прочее. То есть представительство, органически связанное с органически выросшими общественными организациями. Вместо этого мы получили монопольное представительство интеллигенции, начисто оторванной от народа, «беспочвенной», книжной, философски-блудливой и революционно-неистовой. В Государственную Думу первого созыва так и попали наследники «Бесов» и Нечаева, сотоварищи Азефа и Савинкова, поклонники Гегеля и Маркса. Никому из них до реальной России не было никакого дела. Они были наполнены программами, теориями, утопиями и галлюцинациями — и больше всего жаждой власти во имя программ и галлюцинаций. А может быть, и еще проще: жаждой власти во имя власти. Сегодняшнее НКВД с изумительной степенью точности воспроизводит на практике теоретическое построение Михайловского и Лаврова, художественно отраженное в «Бесах». Я более или менее знаю личный состав НКВД. Только окончательный идиот может предполагать, что у всех расстрельщиков есть какая бы то ни было «идея».

…Вот от всего этого нас всех и пытался защищать Николай II. Ему не удалось. Он наделал много ошибок. Сейчас, тридцать лет спустя, они кажутся нам довольно очевидными, — тридцать лет тому назад они такими очевидными не казались. Но нужно сказать и другое: история возложила на Николая II задачу сверхчеловеческой трудности: нужно было бороться и с остатками дворянских привилегий, и со всей или почти со всей интеллигенцией. Имея в тылу интендантов и интеллигентов, нужно было бороться и с Японией и с Германией. И между «царем и народом» существовала только одна — одна-единственная связь, чисто моральная. Даже и Церковь, подорванная реформами Никона и синодом Петра, — Церковь, давно растерявшая свой морально-общественный авторитет, давным-давно потеряла и свой собственный голос. Сейчас она служит панихиды. Тогда она не шевельнула ни одним пальцем. Никто, впрочем, не шевельнул. Так был убит первый человек России. За ним последовали и вторые и десятые: до сих пор в общем миллионов пятьдесят. Но и это еще не конец...

Проблема русской Монархии, Николая II в частности, - это вовсе не проблема «реформы правления». Для России это есть вопрос о «быть или не быть». Ибо это есть вопрос морального порядка, а все то свое, что Россия давала или пыталась дать миру и самой себе, — все то, на чем реально строилась наша история и наша национальная личность, — было основано не на принципе насилия и не на принципе выгоды, а на принципе моральных исходных точек. Отказ от них — это отказ от самого себя. Отказ от Монархии есть отказ от тысяч лет нашей истории.

…Русская история, при всей ее огромности, в сущности, очень проста. И если мы будем рассматривать ее не с философской, а с научной точки зрения — даже и отбрасывая в сторону какие бы то ни было «эмоции», то на протяжении одиннадцати веков мы можем установить такую связь явлений.

Чем было больше «самодержавия», тем больше росла и крепла страна.

Чем меньше «самодержавия», тем стране было хуже.

Ликвидация самодержавия всегда влекла за собою катастрофу.

Вспомним самые элементарные вещи.

Расцвет Киевской Руси закончился ее почти феодальным «удельным» разделом, то есть ликвидацией самодержавной власти — Киевскую Русь кочевники смели с лица земли.

После смерти Всеволода Большое Гнездо самодержавие никнет опять и Россия попадает под татарский разгром.

Прекращение династии Грозного вызывает Смутное время.

Период безвластных императриц организует дворянское крепостное право.

Свержение Николая II вызывает рождение колхозного крепостного права.

Итак, в течение одиннадцати веков лозунг «долой самодержавие» был реализован пять раз. И ни одного разу дело не обошлось без катастрофы.

…Русская профессионально-прогрессивная интеллигенция ненавидела Царя лютой ненавистью: это именно он был преградой на путях к невыразимому блаженству — военных поселений, фаланстеров, коммун и колхозов.

…С моей личной точки зрения, властители дум были почти сплошной сволочью — в буквальном смысле этого слова. Они, в общем, делали то же, что в эмиграции делали профессора Милюков и Одинец: звали молодежь на каторжные работы и сами пожинали гонорары. Молодежь — бросала бомбы или возвращалась в СССР, и ее «жертвы» властители дум записывали на свой текущий счет. Никто из них повешен не был, и почти никто не попал даже и на каторгу.

…Гитлер даже не пишет о «победе союзников», он пишет только о победе России. Собственно, он повторяет то, что говорит и Черчилль: в 1917 году Россия стояла на пороге победы. И средний человек — Николай II — несмотря на его «страшные ошибки», вел и почти привел Россию к этой победе были бы мы с вами, если бы черви не уготовали нам всем — всему миру — катастрофы февраля 1917 года? И как мы можем исторически, политически и в особенности морально, квалифицировать тех людей, которые еще и сейчас что-то талдычат о народной революции 1917 года — о двух или даже четырех народных революциях? В феврале 1917 года свершилось заранее и задолго обдуманное величайшее преступление во всей истории России: черви профессиональных прогрессистов сознательно и упорно подтачивали «жизнь и славу России». Подточили. Никак не меньше шестидесяти миллионов русских людей заплатили своими жизнями за этот философский подвиг. «Слава России» стала «притчей во языцех и поношением человеков». Когда-то Святая, Русь стала предметом ужаса, отвращения и ненависти собственно во всем мире. Оставшиеся, миллионов то ли двести, то ли только сто восемьдесят, вот уже три десятка лет проводят на каторжных работах — во имя призрака. Что ждет их завтра? Сталинская коммунизация или атомная ликвидация? И что возникнет послезавтра? Какие новые философские и партийные колодки будут навязаны на шею двумстам миллионам, которые тридцать лет подряд ничего, кроме колодок, не знали?

…Николай II … верно и честно до гробовой доски — или до Ипатьевского подвала, делал для России все, что он умел, что он мог. Никто иной не сумел и не мог сделать больше. Его «убрали». Но, хотя и не таким способом, были убраны и Вильгельм, и Клемансо, и Вильсон, и даже тот же Черчилль, но всем им была дана возможность довести русскую победу до западного ее конца. Для России никто не делал и не сделал больше, чем сделали ее цари. Но и для мира, всего мира никто не делал и не сделал больше, чем сделали они. Николая I звали жандармом, и Александра III назвали Миротворцем — в сущности, оба названия совпадают. Все они — от Александра I до Николая II, честно хотели мира и для мира могли сделать больше, чем кто бы то ни было другой. Совершенного мира не было и при них — но без них мира стало намного меньше…

…Проблема Николая II, как и проблема русской монархии вообще, есть главным образом моральная проблема. Это не вопрос о «форме правления», «конституции», «реакции», «прогрессе» и всяких таких вещах. Это есть вопрос о самой сущности России. О нашем с вами духовном «я».

…В течение одиннадцати веков строилось здание «диктатуры совести».
Люди, которые это здание возглавляли, были большими рабами этой совести, чем кто бы то ни было из нас. Они несли большие потери, чем пехота в Первой мировой войне: из шести царей — от Павла I до Николая II — три погибли на посту: Павел I, Александр II и Николай II — ровно пятьдесят процентов. И Павел, и Александр, и Николай были убиты, конечно, вовсе не за реакцию, сумасшествие, проигрыш войны и прочее: они все были убиты главным образом за русское крестьянство. Павел начал его освобождение, Александр — кончил, и Николай ликвидировал последние остатки неравноправия. Павла объявили сумасшедшим. В моей книге я привожу все его законодательные мероприятия, среди всех них нет ни одного неразумного, ни одного реакционного, ни одного, под которым мы и сейчас, полтораста лет спустя, не могли бы подписаться обеими руками. Но его сделали сумасшедшим, как Александра II — реакционером и Николая II — пьяницей и дураком. Это было необходимо для вящей славы науки и НКВД.

…Я никак не склонен ни к какой мистике; но вот эта тридцатилетняя работа — не является ли она каким-то возмездием за нашу измену Монархии, нашей Родине, нашему собственному национальному «я»? Платим, впрочем, не мы одни: весь мир тонет в грязи и в свинстве, какие при наличии русской Монархии были бы немыслимы вовсе, как немыслима была бы и Вторая мировая война.
Иван Лукьянович Солоневич
Буэнос-Айрес, 1949г.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 19.03.2009. Из статьи Миф о Николае II